Белый рыцарь - Жаклин Рединг

Литл Бидлингтон была, наверное, самой сонной деревушкой, какую только можно было сыскать в Англии. Деревенские дома в типично тюдоровском стиле[8] с высокими скатными крышами были совсем не видны со стороны главной лондонской дороги, надёжно укрытые от посторонних взглядов отлогими холмами, окружавшими долину, и густой стеной из раскидистых деревьев. Следовало признать, что герцог Уэстовер не мог выбрать более удачного места для свадьбы своего наследника. Ведь благодаря столь неприметному расположению Литл Бедлингтон двести лет назад даже уцелела во время наступления армии «круглоголовых»[9], которая попросту прошла мимо, так и не заметив деревушки. А затем, десять лет спустя, эпидемия чумы тоже обошла сей тихий уголок стороной, хотя не пощадила ни одной деревни в округе. Так что это место как нельзя лучше подходило для церемонии бракосочетания, о месте проведения которой никто не должен был знать.

Сама церковь представляла собой довольно древнее сооружение, некоторые её части были, верно, возведены даже раньше, чем на земли Англии вторглись нормандские завоеватели.[10] А кресты, высеченные в каменных порталах внутреннего притвора[11], явно указывали на то, что их сделали ещё крестоносцы, притупившие в знак мира по возвращении из Святой земли свои боевые мечи. По всей видимости, именно эти образцы камнерезной техники да могильная плита некой Мэри Поттингер, почившей в 1722 году в возрасте ста семи лет, составляли главные достопримечательности Литл Бидлингтона, так как именно их с гордостью продемонстрировал дорогим гостям местный викарий — достопочтенный господин Уэстон.

Ведь спустя каких-то несколько часов Литл Бидлингтону предстояло навсегда распрощаться со своей неприметностью, а самому господину Уэстону прочно занять своё, пусть и небольшое, место в истории. Он, ныне один из многих незаметных слуг Господа, вскоре перестанет прозябать в безвестности, читая проповеди своей немногочисленной пастве, чтобы в конце концов окончить свой земной путь в людьми и богом забытой глуши. Нет, он прославится как викарий, тайно обвенчавший наследника самого богатого пэра Англии. Возможно, ему даже поставят памятник, чтобы увековечить для потомков сие знаменательное событие, прямо тут, подле надгробной плиты местной долгожительницы Мэри Поттингер. Ну, или, на худой конец, викарий просто получит ещё один повод посплетничать с кем-нибудь из прихожан за чашкой чая на долгие годы вперёд.

В этом-то и крылась причина столь явного довольства достопочтенного господина Уэстона, который не в силах был сдержать широкую ухмылку, помимо воли расползавшуюся на его лице.

Кристиану вместе с матерью и сестрой, а также его дедом, старым герцогом Уэстовером, чтобы без лишней огласки добраться до Литл Бидлингтона, пришлось выехать из Лондона на рассвете, в специально нанятом ради такого случая экипаже. И если бы не Элеанор, оживлённой болтовнёй отмечавшая все сколько-нибудь интересные места, мимо которых они проезжали, то за всю дорогу не было бы произнесено и полслова.

Сразу же по прибытии в деревню слуга герцога отправился к викарию и поднял того прямо с постели, сунув ему под нос специальную брачную лицензию, выданную и подписанную самим архиепископом.

Викарий, в нелепо скособоченном ночном колпаке, враз сбросил с себя сонный морок.

— О, это такая большая честь для меня — провести для вас службу, ваша светлость, — бодро заявил он и после нехитрой процедуры утреннего омовения облачился в приличествующие своему сану одеяния с такой живостью, что привёл всех в искреннее изумление. И вот теперь господин Уэстон стоял перед алтарём, счастливо осклабясь, обрадованный столь нежданно свалившейся на него удачей.

Молодая леди — будущая супруга Кристиана — должна была прибыть сюда в собственном экипаже в сопровождении своего дяди. Конечно, если она всё ещё собиралась тут появиться. Сам Кристиан в ожидании невесты стоял в церкви самом конце узкого центрального прохода. Он перевёл взгляд на герцога, который в совершенном одиночестве сидел на первой из длинной череды церковных скамей, крепко сжимая рукой набалдашник трости. И Кристиан вдруг подумал, что дед, верно, сейчас внутренне ликует, празднуя свой триумф, сумев-таки прожить достаточно долго, чтобы прийти сюда сегодня, в день, которого терпеливо ждал долгие двадцать девять лет. Если раньше он терялся в догадках, почему дед не требовал от него выполнения его части сделки, то сейчас Кристиан наконец-то это понял. Стоило лишь взглянуть на пустующее место возле старого герцога и вспомнить какой сегодня день. Двадцать лет назад, этого же числа и месяца умер отец Кристиана. А было тогда Кристоферу Уиклиффу двадцать девять лет. Так что старый лис всё подгадал верно: и возраст Кристиана, и даже дату свадьбы, которая приходилась ровно на тот же день, когда герцог потерял единственного сына, и вот теперь он хотел взыскать долг по сделке, которую заключил с внуком. Око за око… зуб за зуб… жизнь за жизнь…

Тягостные воспоминания о том ужасном дне, долгие годы похороненные в самом дальнем уголке его памяти, снова выбирались на свет невзирая на то, что Кристиан всячески этому противился. Даже теперь, спустя столько лет, перед его глазами вставала картина: толпа скорбящих родственников — все они приехали к ним в поместье из Лондона, чтобы отдать усопшему последний долг, — и как они жмутся друг к другу под раскидистыми ветвями могучих уэстоверских вязов, безуспешно пытаясь укрыться от капель дождя. Как можно забыть смертельный холод того дня, пробиравшего его до самых костей, и ледяную воду, натёкшую за шиворот с ветвей деревьев, и густой промозглый туман, словно плотным саваном укрывшего фамильный погост Уиклиффов. Но при этом он никогда даже не пытался забыть, как звонил по покойнику церковный колокол, традиционно отмерив девять ударов, а затем ещё двадцать девять — по одному за каждый год недолгой жизни Кристофера Уиклиффа.

Затем семья объявила, что покойный маркиз сгорел от скоротечной лихорадки, и все этому поверили. Правда, может, никто из них так никогда и не усомнился в этом, увидев на похоронах вновь испечённого девятилетнего маркиза, который, дрожа под холодным дождём, стоял рядом со своим величественным дедом-герцогом.

Кристиан перевёл взгляд с деда на обеих своих дам: они предпочли устроиться чуть поодаль, по другую сторону от прохода. Его мать — Фрэнсис, леди Найтон — в своё время слыла первой красавицей, вдохновлявшей своей красотой поэтов, и слава бесспорной законодательницы мод закрепилась за ней в свете на многие годы. Теперь же её некогда густые, переливавшиеся на солнце, словно дорогой соболий мех, тёмно-каштановые волосы тронула седина, а бледная кожа лица утратила былую гладкость. Но, всё равно, она продолжала привлекать к себе внимание всякий раз, когда выезжала в свет, по-прежнему являя собой образец элегантности, изящества и красоты.