Дальше в лес… - Владимир Васильев

— Знаешь, как мох здорово укрепляет глину корнями! — восторженно сообщила мне Нава, проследив за моим взглядом. — Даже если дерево упадет, дом устоит, проверено. И никакой дождь не промочит этот слой — все отскакивает и стекает. Остается ровно столько, сколько мху для жизни нужно. Только не любую траву и мох на доме сеять можно… Ну, я тебя еще научу различать, какие можно, какие нельзя.

А на фига мне? Что ли, построить дом, родить сына (не люблю я пацанов!), посадить дерево? Последнее особенно актуально в лесу… Лезет же в голову чушь всякая! И как проскальзывает сквозь Навино чириканье?

Мы уже тихо-тихо брели по тропинке от дома через заросли кустарника, усыпанного аппетитно красующимися ягодами темно-синего с серебристой пыльцой цвета. Через смешанную березово-хвойную рощицу вышли на большую поляну, заросшую молодой травой, в которой кувыркались голые загорелые дети. Впрочем, при нашем появлении они моментально бросили свои кувыркания и обступили нас. Маленькие такие лесовички и лесавочки, побеги, цветочки, ягодки, орешки… Будущее этой расы.

Они смотрели на меня с откровенным интересом — не каждый день в деревне появляются новые жители, тем более такие диковинные, на местных мужиков непохожие. И стрижка у меня на голове еще вполне короткая, и лицо бритое, сохраненное в таком виде стараниями Навы, и фигура тощая и высокая. Да и выражение лицемордии, надо полагать… Хотя я его и не вижу, но догадываюсь.

Я смотрел на них, они смотрели на меня, а Нава все это сопровождала ознакомительной речью, которую я воспринимал пунктиром — «чик-чик-чик-чирик»:

— Этот побег от Старца, пра-пра, кажется, маленький, а похож — посмотри… А этот стручок — внук Старосты… Эта ягодка — Тутина дочка… А это зернышко… А этот орешек… А эта почечка…

И тут они заговорили, все разом:

— Чирик-чирик, дилинь-линь, фить-фить, тирлибом, т-р-р-р-рям, ля-ля-ля, лю-лю-лю…

Я ничего понять не мог, кроме изредка проскакивающего «Молчун», а в ушах у меня зазвенело. Нава, видимо разглядев мою растерянность и готовность потерять сознание, подставила энергично свое плечо и, обхватив за талию, повлекла меня обратно.

— Погуляли, и хватит, — ласково бормотала она. — Эти пичуги и здорового человека с ума сведут. Ты лучше на цветочки да ягодки полюбуйся, лесным воздухом подыши, а то что за воздух в доме? Бродило да припасы…

«Да испражнения больного», — добавил я про себя, но вслух не стал портить девушке настроение своими глупостями.

Звон потихоньку стал покидать дурную голову. Что ж это я такой слабый?.. А не бейся головой!..

Она подвела меня к дому и прислонила к березе:

— Постой, Молчун, немножко, только не упади, крепче держись, я сейчас.

Я ухватился двумя руками за ствол. Так было совсем не трудно стоять. Даже приятно, как будто здоровый. Во всяком случае, ноги не пытались подогнуться. Листочки негромко нашептывали что-то на ушко, и от этого шепота в голове совсем не нудело и не звенело, а, наоборот, образовывалась блаженная тишина. Ненадолго.

Из дому выскочила Нава с табуреткой в руках. Поставила ее рядом со мной под березой и сказала:

— Садись, Молчун, твои ноги хорошо поработали, можно и отдохнуть.

— И то верно, — согласился я. — В усталых ногах правды нет.

И, потихоньку соскальзывая руками по стволу, присел на плетеную табуретку. Откинулся спиной на березу, вытянул ноги вперед, возложив пятки на торчащий из почвы заскорузлый корень, и освобожденно вздохнул:

— Эх, хорошо! Спасибо тебе, девочка! Хорошая ты у меня.

— Я не девочка, — неожиданно для меня возразила Нава. — Я уже почти женщина, девушка. Вот стану тебе женой — и буду женщиной. Я же уже могу быть женой? — покрутилась она передо мной, демонстрируя свои девичьи прелести.

Пышными прелести назвать было трудно, но все было на месте и очень даже привлекательно смотрелось, так что возразить было нечего.

— Ты можешь быть замечательной женой, — ответил я искренне. — Счастлив будет тот, кто назовет себя твоим мужем.

— Эй-эй, Молчун, ты что такое говоришь?! — опять возмутилась она. — Ты что еще задумал?.. Ты мой муж! И мне не надо никого другого! Или ты думаешь, что я тебя для другой женщины выхаживала? Никому не отдам!

— А мне никто другой и не нужен, — поспешил я на попятную. — Ты самая лучшая!

Нава улыбнулась довольно:

— Тогда не говори больше так!.. Думаешь, ты просто так с неба свалился? Ты свалился, чтобы стать моим мужем! Иначе зачем тебе было сваливаться и ударяться головой о дерево?

Ее доводы звучали очень убедительно. Я не нашел что возразить. Да и не хотелось мне возражать. Настроение у меня было хорошее.

Нава села на траву у моих ног и пристроила голову мне на колени. Я, с ощущением изнутри согревающей нежности, погладил ее по волосам. Они были шелковистые и приятные. Ладонь ощутила нечто знакомое, хотя, честное слово, делаю я это всего второй раз, если только в бреду не грешил, что очень сомнительно. Это было ощущение из долговременной памяти, которую мне начисто отшибло, и я лишь по импульсам подобных озарений догадывался о ее существовании. Были в моей жизни и голова на коленях, и ощущение нежности, делающее ладонь почти невесомой.

Невероятно, но Нава замолчала! Обхватила мои ноги руками, наверное, чтобы голова не сползла, и затихла, почти не дыша.

Остановись, мгновенье, и не дрыгайся!..

— Эй, Нава! Эй, Молчун! — донесся хрипловатый мужской голос, обладателя которого видно не было.

— Колченог! — встрепенулась Нава.

— Э-эх! — откровенно разочарованно вздохнул я.

— Эй, вы где? Не прячьтесь, мне сказали, что вы только что на площадь выходили… Или вас прыгающим деревом зашибло? Да нет — они от человеческого жилья подальше держатся, а у нас тут вона сколько жилья, и на какое ни плюнь, человеческое окажется. Нечего здесь прыгающим деревьям делать… Или вы спрятались, чтобы главным супружеским делом заняться?.. Хорошее дело, молодое… Я и кричу, чтобы у вас было время себя в порядок привести. Хотя какой сейчас из Молчуна муж? Такой же, как из меня прыгун. Я на ногу колченог, а он всем организмом стукнутый. Уж хорошо, что ноги передвигать научился, а то, когда его Обида-Мученик на себе тащил, я все гадал, что первое отвалится, голова или нога — и то и другое на сопле висело. Слышь, Молчун, а тебе вместе с ногой основную мужскую примечательность не оторвало, случаем? Вполне могло… Хотя, когда тебя раздели, что-то такое там в крови мелькало… Ну, так нога могла прирасти, а эта самая примечательность — штука тонкая, нежная; ее лишний раз посильней ударишь, так и прощай любовь, побеги и цветочки-ягодки… Да где ж вы?