Посох и шляпа - Terry Pratchett

И, как был вынужден признать Лузган, то, что осталось, не внушало доверия. Он вдруг со всей остротой осознал, что под мантией (драной, сильно застиранной мантией, понял он, испытав при этом дополнительный укол вины; мантией, прогрызенной там, где до нее добрались мыши) на нем все еще надеты домашние шлепанцы.

Зал теперь почти полностью состоял из стекла. Там, где не было стекла, блестел мрамор. Все было таким великолепным, что Лузган почувствовал себя совершенно недостойным этого места.

Он повернулся к Кардингу и увидел, что его собрат-волшебник взирает на Койна восхищенными глазами.

На лицах большинства волшебников застыло такое же выражение. Волшебник, которого не притягивает сила, – не волшебник вовсе, а в посохе скрывалась настоящая сила. Посох зачаровывал их, словно кобр. Кардинг протянул было руку, чтобы дотронуться до плеча мальчишки, но передумал и вместо этого воскликнул:

– Потрясающе. – Повернувшись к собравшимся и воздев руки, он вскричал:

– Братья мои, среди нас находится весьма могущественный волшебник!

Лузган дернул его за мантию и прошипел:

– Он же едва не убил тебя.

Кардинг не обратил на него внимания.

– И я предлагаю… – Он сглотнул. – Я предлагаю избрать его аркканцлером!

Какое-то мгновение в зале стояла тишина, а затем он взорвался аплодисментами и криками несогласия. В задних рядах вспыхнуло несколько ссор. Те из волшебников, что стояли поближе, не проявляли такой готовности возражать. Они видели улыбку на лице Койна. Она была сияющей и холодной, как та улыбка, которую можно разглядеть на лике луны.

В толпе произошло какое-то волнение, и вперед протиснулся пожилой волшебник.

Лузган узнал в нем Овина Хакардли, волшебника седьмого уровня, преподавателя Закона. Тот аж побагровел от гнева – там, где не побелел от ярости. Когда он заговорил, его слова пронизали воздух, словно ножи. Они были суровыми, как нитки, и прямыми, как палки.

– Вы что, с ума сошли? – вопросил он. – Аркканцлером может стать только волшебник восьмого уровня! И он должен быть избран остальными старшими волшебниками на торжественном заседании совета! (Разумеется, под чутким руководством богов.) Это Закон! (Как можно!)

Хакардли изучал Закон магии много лет, а поскольку магия обычно является двусторонним процессом, она оставила на волшебнике свой отпечаток. С виду Хакардли казался хрупким, как сырная палочка, а сухой характер предмета специализации наделил его непостижимой способностью произносить знаки препинания.

Он стоял, трепеща от негодования, и постепенно осознавал, что быстро остается в одиночестве. Он стал центром расширяющегося круга пустого пространства. Этот круг был обрамлен волшебниками, которые внезапно ощутили готовность поклясться, что они никогда в жизни не видели этого человека.

Койн поднял посох.

Хакардли назидательно погрозил ему пальцем.

– Вы меня не испугаете, молодой человек, – резко сказал он. – Может, вы и талантливы, но одного таланта недостаточно. Великий волшебник должен обладать и другими качествами. Способностью к управлению, например, мудростью, а еще…

– Этот Закон применим ко всем волшебникам? – опустив посох, уточнил Койн.

– Ко всем без исключения! Он был составлен…

– Но я не волшебник, господин Хакардли.

Хакардли заколебался.

– О, – изрек он наконец и снова замолчал. – Хорошее замечание.

– Но я прекрасно понимаю необходимость мудрости, предусмотрительности и доброго совета. Вы окажете мне большую честь, если согласитесь обеспечить меня этим ценным товаром. Объясните, например, почему волшебники не правят миром?

– Что?

– Это простой вопрос. В этом зале, – губы Койна долю секунды беззвучно шевелились, – четыреста семьдесят два волшебника, искушенных в наиболее тонком из всех искусств. Однако все, чем вы правите, – это несколько акров, застроенных довольно посредственными архитектурными сооружениями. Почему?

Волшебники старших рангов обменялись многозначительными взглядами.

– С виду это действительно так, – в конце концов отозвался Хакардли. – Но, дитя мое, у нас есть владения, простирающиеся далеко за пределы познаний временных владык. – Его глаза блестели. – Магия может увести разум к внутренним полям тайных…

– Да, да, – перебил его Койн. – Однако этот Университет окружают крайне прочные стены. Почему?

Кардинг провел языком по губам. Невероятно. Этот мальчишка высказывает вслух его мысли…

– Вы ведете борьбу за власть, – сладким голоском продолжал Койн, – однако для любого горожанина, живущего за пределами этих стен – для человека, вывозящего нечистоты, или обыкновенного торговца, – так ли уж велика разница между магом высокого уровня и простым заклинателем?

Хакардли смотрел на него с бесконечным изумлением.

– Дитя, эта разница очевидна для самого ничтожного из горожан, – ответил он. – Сами наши одежды и их отделка…

– Ага, – кивнул Койн, – одежды и отделка. Разумеется.

В зале ненадолго воцарилось тяжелое, задумчивое молчание.

– Мне кажется, – высказался наконец Койн, – что волшебники правят только волшебниками. Кто же правит снаружи?

– В том, что касается города, это, должно быть, патриций, лорд Витинари, – с некоторой оглядкой сообщил Кардинг.

– Его можно назвать честным и справедливым правителем?

Кардинг обдумал этот вопрос. Шпионская сеть патриция, по слухам, была великолепной.

– Я бы сказал, – осторожно начал волшебник, – что он нечестен и несправедлив, но безупречно беспристрастен. Он нечестен и несправедлив со всеми, независимо от положения.

– И вы довольствуетесь этим? – спросил Койн.

Кардинг постарался не встречаться глазами с Хакардли.

– Дело не в том, довольствуемся мы или нет, – ответил он. – Полагаю, мы не особенно об этом задумывались. Видишь ли, истинное призвание волшебника…

– Неужели мудрецы действительно позволяют управлять собой таким образом?

– Конечно же, нет! – зарычал Кардинг. – Не будь глупцом! Мы просто терпим. В этом и заключается мудрость, ты узнаешь это, когда вырастешь, речь идет о том, чтобы выждать благоприятный момент…

– Где этот патриций? Я хотел бы с ним увидеться.

– Это можно устроить, – пообещал Кардинг. – Патриций всегда принимает волшебников и…

– А теперь я приму его, – заявил Койн. – Он должен узнать, что волшебники достаточно долго выжидали свой момент. Отойдите-ка.

Он навел посох на цель.

Временный правитель широко раскинувшегося города Анк-Морпорка сидел в кресле у подножия ступенек, ведущих к трону, и пытался углядеть в донесениях соглядатаев хоть какие-то признаки здравого смысла. Трон пустовал уже более двух тысячелетий, со времени смерти последнего из рода королей Анка. Легенда гласила, что в один прекрасный день в городе снова появится король, и добавляла к этому различные комментарии насчет магических мечей, родимых пятен и всего остального, о чем обычно болтают легенды.

По правде говоря, в настоящее время наследника трона определяли лишь по одному признаку: перво-наперво, он должен был остаться в живых в течение пяти минут после сообщения о наличии каких-либо магических мечей или родимых пятен. Последние двадцать веков городом правили богатые торговые семьи Анка, а они проявляли примерно столько же желания выпустить власть из своих рук, сколько обычный бульдог – отпустить жертву.

Человек, занимающий в данный момент должность патриция, глава чрезвычайно богатой и могущественной семьи Витинари, был худ, высок и хладнокровен, как дохлый пингвин. Именно такие люди любят держать дома белых кошек, которых рассеянно поглаживают, приговаривая людей к смерти в водоеме с пираньями. Для полноты картины вы бы рискнули добавить, что патриций, вероятно, собирает редкий тонкий фарфор и крутит его в своих голубовато-белых пальцах, пока из глубоких подземелий доносится эхо затихающих вдали криков. Вы бы не усомнились в том, что он любит употреблять слово «изысканный» и что у него тонкие губы. Он казался человеком, который моргает настолько редко, что это событие каждый раз можно отмечать в календаре как праздник.

На самом деле почти все ваши предположения неверны. Хотя у патриция действительно был маленький и чрезвычайно старый жесткошерстный терьер по кличке Вафлз, который сильно вонял псиной и наскакивал на всех подряд с одышливым лаем. По слухам, это было единственное существо на всем белом свете, которое патриций по-настоящему любил. Он и правда время от времени приговаривал людей к смерти в страшных мучениях, но это считалось вполне приемлемым поведением для правителя города и обычно одобрялось подавляющим числом горожан[10]. Жители Анка – народ практичный, и они считали, что патриций, запретив все уличные театры и выступления мимов, заботился прежде всего о благосостоянии своих подданных. Патриций не сеял в душах горожан ужас, он бросал его туда по зернышку.