Правила Дома сидра - John Irving

— Да, понятно, благодарю вас, — сказал д-р Кедр и поддержал тринадцатилетнюю пациентку за плечи — та начала с закрытыми глазами оседать на пол.

— Та же история примерно с третью всех девочек-подростков, — саркастически проинформировала Кедра миссис Санта-Клаус. Тон у нее был такой, точно в этом случае виноват был именно он. — Каждая третья беременна от отца или брата. Изнасилование, — пояснила миссис Санта-Клаус. — Кровосмешение, понимаете?

— Да, благодарю вас, — повторил Кедр, увлекая девочку за собой и дернув за рукав мать, чтобы та поторапливалась.

— Делай дело или слезай с горшка! — крикнула им вслед миссис Санта-Клаус.

— Сраные коновалы! — вторил ей кассир. — Какой от вас толк!

Хор продолжал петь. Кедру почудилось, что он уловил слова «vom keinen Sturm crschrecket» — не убоимся бури.

В пустой комнате, отделявшей хор от абортов, Кедр и мать с дочерью нос к носу столкнулись с той самой женщиной из-под простыни. Ее все еще шатало, взгляд блуждал, платье приклеилось к потной спине.

— Прошу вас, запомните! — воззвал к ней Кедр. — Если повысится температура, будет сильное кровотечение… — И тут он увидел женские трусики, приколотые к плечику платья. Этот знакомый эполет, видимо, служил эмблемой «Гаррисона-2», чем-то вроде ленточки за отвагу.

Судя по всему, женщина и не подозревала, что ее трусики находятся не там, где им положено. Кедру представилось, что Южный район наводнен шатающимися женщинами с трусиками на плече. Неустранимая метка, как та давняя буква «А», выжигаемая женщине на груди в пуританской Новой Англии.

— Подождите! — крикнул Кедр, схватив женщину за трусики.

Она явно не собиралась ждать, дернулась, пытаясь освободиться, английская булавка раскрылась и уколола Кедра в руку. Когда женщина ушла, он машинально сунул трусики в карман пиджака и забыл про них.

Он провел мать и дочь через переднюю комнату, обычно сотрясаемую хоровым пением, но сейчас у исполнителей был антракт, скрашенный кружкой пива. Худой лысый дирижер только-только уткнулся в шапку пены, как в комнате появился д-р Кедр с женщинами: дирижер поднял глаза; белая пена образовала пышные усы над верхней губой и сверкнула на кончике носа. Дирижер повернулся в сторону Кедра, воздел руку с пивной кружкой и возгласил тост. «Возблагодарим Господа! — выкрикнул он. — И впредь приходите на помощь заблудшим душам, док!»

— Данке шен, — дружно поддержал его хор. Разумеется, не мог этот хор петь малеровские «Песни об умерших детях», но именно они тогда ему слышались.

«В других местах на земле, — запишет Уилбур Кедр уже в Сент-Облаке, — высоко ценится способность действовать без долгих размышлений, но оптимальным образом. Здесь, в приюте, время на размышления наверняка будет больше».

После того случая он стал в Бостоне знаменитостью. Но долго это не могло продолжаться. Кедр привел мать с девочкой к себе в больницу. С его слов дежурный врач записал в журнале:

«Девочка тринадцати лет. Таз узкий. Мягкие ткани повреждены в ходе двух тяжелых досрочных родов, в результате чего образовались множественные рубцы. Это ее третья беременность, ставшая следствием изнасилования и инцеста. Показано кесарево сечение, которое, принимая во внимание физическое и психическое состояние ребенка (ибо она еще ребенок), представляет опасность для жизни. Ввиду вышеизложенного мною принято решение произвести аборт»{12}.

— Вы это серьезно? — переспросил дежурный.

— Да, — кивнул Уилбур Кедр и, обращаясь к сестре-анестезиологу, добавил: — Приготовьте все для аборта.

Операция заняла не больше двадцати минут; искусное обращение Кедра с эфиром всегда вызывало зависть у его коллег. Он применил набор расширителей с Дугласовыми наконечниками, а также две кюретки — среднего и малого размера. Разумеется, у девочки не было ни рубцов, ни поврежденных тканей. Это была ее первая, а не третья беременность, да и таз, невзирая на хрупкое телосложение, был не такой уж узкий. Эти вымышленные детали, коими Уилбур Кедр снабдил дежурного врача, должны были придать его отчету большую убедительность. В результате никто в Бостонском родильном доме ни разу не оспорил решения Кедра сделать этот аборт, никто никогда даже не упоминал о нем, но д-р Кедр почувствовал: что-то вокруг него изменилось.

Он заметил, как стихают разговоры при его появлении. Ощутил некую общую отчужденность; не то, чтобы его намеренно избегали, но не стали никуда приглашать. Обедал он в одиночестве в соседней немецкой таверне, ел свиные ножки с кислой капустой. Однажды вечером выпил даже пива и вспомнил отца. Эта кружка пива стала в его жизни первой и последней.

В те годы жизнь Уилбура Кедра, казалось, была подчинена закону единственного раза: одна кружка пива, один половой акт, один аборт. Исключением был только эфир. Новость о появлении еще одного благодетеля, безопасного, в отличии от миссис Санта-Клаус, распространилась по Южному району с быстротой молнии.

Первой к нему обратилась высокая тощая женщина с кошелкой и бельевой сумкой, подошла к нему, точно материализовалась из воздуха, когда он пил у тележки с фруктами свежеприготовленный апельсиновый сок.

— Он еще не дергается, — прошептала она на ухо Уилбуру Кедру. — Сколько это будет стоить? Не дергается, клянусь вам.

Они преследовали его повсюду. Просыпаясь среди ночи в Южном отделении, он каждый раз задавал будившему его коллеге один и тот же вопрос: «Разве сегодня моя очередь?» И получал столь же неизменный ответ: «Она говорит, что вы ее лечащий врач».

Как истинный уроженец штата Мэн, Уилбур Кедр раньше всегда смотрел людям прямо в глаза, теперь же все больше вниз или в сторону; собеседникам приходилось ловить его взгляд, в этом он больше не отличался от жителей мегаполиса. Вместе с каталогом хирургических инструментов он получил по почте экземпляр книги миссис У. X. Максуэлл «Женщина-врач — женщинам Америки»{13}. До конца 187… года миссис Максуэлл руководила гинекологической больницей в Нью-Йорке. «Автор основала эту больницу не только для беременных женщин, — писала миссис Максуэлл. — Она твердо убеждена, что ввиду немилосердного отношения общества к заблудшим и оступившимся эти несчастные должны иметь некое прибежище, приют, где могли бы беспрепятственно поразмыслить над своим горьким прошлым, навсегда с ним проститься и укрепить свою решимость более мудро поступать в будущем. Душа настоящего врача не бывает излишне милосердной!»

Разумеется, Уилбур Кедр сознавал, что Южный район изобилует примерами немилосердного отношения к заблудшим и что в глазах этих заблудших он и есть прибежище от суровой реальности.

В результате он сам стал искать прибежища. Вернулся в штат Мэн. Обратился в совет здравоохранения, чтобы ему нашли место врача-акушера, где он мог бы приносить пользу. Подыскивая ему работу в новых районах, совет обратил внимание на его прекрасный диплом и избрал своим членом. Уилбур Кедр ожидал назначения в родной город Портленд, тихую гавань его детства, где еще стояли старый особняк мэра — в нем он вырос — и просоленные меблирашки, где миссис Уиск так немилосердно приобщила его к взрослой жизни.

Интересно, будет ли он скучать по Южному району и его обитателям: по хироманту, уверявшему, что он проживет долгую жизнь, обзаведясь множеством (и не счесть!) детей. Это пророчество лишний раз убедило Кедра в правильности выбранной им стези врача-акушера; по гадалке, предсказавшей молодому Кедру, что он ни в чем не пойдет по стопам отца: она не ошиблась — он ничего не понимал в токарных станках, не выносил алкоголя и был уверен, что уж печень-то у него будет в порядке до последней минуты; по китайскому лекарю, уверявшему, что сможет вылечить триппер, прикладывая к пенису смесь зеленых листьев и хлебной плесени. Китаец был недалек от истины: хлорофилл, содержавшийся в листьях, уничтожает бактерии гангрены, но бессилен против танцующих гоноккоков, а вот пенициллин, полученный из хлебной плесени, оказался для них настоящим ядом. Годы спустя Кедр мечтал — вот бы соединить голову Гарольда Эрнста (бактериолога из Гарвардской медицинской школы и знаменитого питчера, подающего закрученные мячи) с головой китайского знахаря из Южного района. Ни одна бы болезнь не устояла!

«Только сиротство устояло бы», — записал доктор Кедр, очнувшись от мечтаний.

Благодаря Бостонскому дому он стал задумываться и о сиротах. В 189… году в браке официально состояло меньше половины всех матерей. А в уставе родильного дома было сказано, что его пациентками могут быть только замужние либо недавно овдовевшие женщины, причем безупречной репутации.

Это условие поставили добропорядочные граждане, пожертвовавшие первые тысячи долларов на родильный дом для бедняков. На практике же роды принимались почти у всех: тогда вдруг объявилось поразительно много женщин, утверждавших, что они вдовы или замужем за моряками, ушедшими в плавание и где-то сгинувшими. «Вместе с „Грейт-истерн“», — всегда приходило на ум Уилбуру Кедру в таких случаях.