Жизнь с препятствиями - Феликс Кривин

Смотрела Корелла, смотрела Розелла. Обе были в новеньких сапожках — помните, таких, как у Цесарки. И эти новые сапожки у них промокли насквозь, потому что Корелла и Розелла плакали…

Смотрел Сорокопут. Взяли б его на работу, он бы, конечно, защитил Соловья. Не в том смысле защитил, что Соловей избежал бы казни, хотя и казни он мог бы избежать, если б его помиловали. Нет, Сорокопут защитил бы Соловья в том смысле, что выступил бы в его защиту, хотя, возможно, эта защита была бы и не в пользу Соловья…

Смотрела Пустельга… Она даже не знала, что на свете бывают такие птицы. Если Пустельга будет когда-нибудь умирать, она б хотела умереть точно так. Пусть у нее вырвут из сердца песню — ведь у нее тоже есть песня, у каждой птицы есть в сердце песня, хотя не каждая птица ее поет.

Говорунчик-Завирушка шел за процессией и вел подробный репортаж: в завтрашнем номере газеты этому событию будет отведена целая полоса, поэтому нужно, чтобы хватило материала. «Приговоренный, — строчил Завирушка, — шел, низко опустив повинную голову, с сознанием своей тягчайшей вины перед гражданами нашего города. Огромная толпа следовала за ним, и из тысячи честных сердец вырывались гневные крики: «Позор! Смерть нашему врагу! Никакой пощады врагу Птичьего города!»

Птицы заполнили улицу, и теперь Говорунчика никто не смог бы обвинить, что он написал неправду. Огромная толпа шла за Соловьем, и из тысячи сердец рвались крики которые пока еще не могли вырваться наружу.

Солдат Канарей бросился наперерез процессии.

— Стойте! крикнул он. — Не дадим Соловья! Птицы! Что же вы, птицы!

Канарей раскинул крылья, чтобы перегородить улицу, но она была слишком широка. Кто-то из конвойных отбросил его с дороги, и солдат Канарей упал замертво.

Процессия остановилась. Все смотрели на маленького солдата, который погиб, даже не успев использовать своего отпуска.

И тут грянули трубы:Нет, нельзя же молчать без концаРади жизни ничтожной своей!Птицы, птицы, откройте глаза,Ведь уходит от вас Соловей!Птицы, слушайте эти слова,Выходите на свет из темниц!Ваше счастье — не птичьи права,А права настоящие птиц!

— Бей их! Клюй! — крикнул Жаворонок и бросился на Кондора.

Кондор шевельнул крылом, и Жаворонок отлетел в сторону.

И тогда появился дворник Орел. В нем трудно было узнать хорошо всем знакомого старого доброго дворника.

— Хватит! Будет терпеть! — сказал Орел и подмял под себя Кондора.

Индюк и другие

— Наша взяла! Наша взяла! — кричали надежные ребята Зяблик и Сорокопут.

Птицы шли на дворец. Они шли, твердо печатая шаг, как будто всю жизнь прослужили в пехоте, но при этом так широко размахивали крыльями, что, казалось, вот-вот они полетят.

Привратник Попугай провожал взглядом толпу и, как зачарованный, повторял еще одну полюбившуюся фразу.

— Будет терпеть!

И столько в его голосе было гнева и решимости — ровно столько, сколько было в голосе у Орла, до того точно Попугай воспроизводил услышанное.

Говорунчик-Завирушка опять стал записывать. Кажется, эти события все же пригодятся для газеты. «Птицы шли на бывший дворец, — писал он, — они шли в едином строю, твердо печатая шаг, и к ним присоединялись все новые и новые птицы…»

На балкон дворца вывалился Пешеход № 1.

— А я думал, думал… Думал, думал… — сказал Индюк и свалился с балкона.

— Застарелая болезнь, — диагностировал Грач. — Хроническая боязнь высоты, закончившаяся летальным исходом.

Но Индюк встал и пошел. Он не выносил ничего летального, как и летательного.

Птицы шли на дворец. У них будто выросли крылья.

У парадного входа в позе швейцара стоял преподобный Каплун.

— Пожалуйте, дорогие гости, милости прошу!

При этом у Каплуна был такой вид, будто он и впрямь просил милостыню.

— Ты, папаша, постой здесь, посторожи общественное добро, — попросил его сапожный мастер.

— Я посторожу, — пообещал Каплун и добавил, уже осваиваясь с новой должностью: — Вы не сумлевайтесь.

В Птичьем городе начиналась новая жизнь. Птицы поднимали головы, широко распрямляли крылья.

— Наша взяла! Наша взяла! — кричали Зяблик и Сорокопут.

И — другие

День полета. Сегодня день полета. Птицы выходят из домов, протирают глаза и сразу вспоминают, что сегодня у них особенный день. Сегодня они полетят. Непривычно, немного страшно, но никому не хочется оставаться на земле.

— У меня не слишком короткая стрижка? — спрашивает Трясогузка у Пустельги. — Сейчас это модно, но не трудно ли будет летать?

Нет, Трясогузка не изменила своего отношения к Пустельге, но теперь у них появилось кое-что общее. Этот солдат Пустельги вместе с Трясогузкиным Зябликом были там, а дружба, рожденная в огне, говорит Зяблик, это самая крепкая дружба. Правда, солдат погиб, но ведь и Зяблику не так просто досталась победа. Он простудился тогда в холодной дворницкой и мог бы пролежать целый день, если б не его беспокойный характер… Кстати, а где Пеночка-Пересмешка? Ее Сокол тоже там был, так что Пеночка имеет право на их общество.

Зяблик и Сорокопут тоже готовятся к полету:

— Как вы делаете крыльями? Так, потом вот так, а потом… вы уверены, что потом надо так, а не так?

— Мне кажется, что уверен, хотя определенно не могу вам сказать. Вернее, могу, но не определенно…

— Приготовиться! — звучит команда Сокола.

Птицы замерли. («Тише! Тише! Вы слышите — приготовиться!», «Да не теснитесь вы, крылья нельзя поднять!»).

— Небо!

Первым взмыл Сокол. Он рассек крыльями воздух, оттолкнулся от земли и стал набирать высоту, быстро и уверенно.

За ним поднялся Орел. Старый дворник легко работал натруженными крыльями, которыми столько лет подметал мостовую, и только теперь все заметили, какие у него красивые, сильные крылья. Где-то высоко-высоко Орел настиг Сокола, и они полетели рядом, крыло к крылу.

Взлетел Соловей — и сразу пропал из виду. То ли потому, что быстро летел, то ли потому, что был маленький и издали его трудно было увидеть.

Вслед за Соловьем взмыл Жаворонок — взмыл и остановился посреди неба, словно любуясь дорогами, которые проложил на земле.

Плотник Скворец, сапожник Шилохвост… Птицы одна за другой покидали землю…

Вот полетела Пеночка-Пересмешка. Она очень быстро, почти незаметно двигает крыльями, и ныряет, и плещется в воздухе — наконец-то Пеночка попала в свою стихию!

Трясогузка летит вместе с Зябликом. Сразу даже не различишь, где он, где она. Вот это настоящая пара!

И старый Деряба, который обычно валялся на земле,[9] на этот раз попытался подняться. Он взмахнул крыльями и устремился вверх — головой, крыльями, ногами. Вот сейчас он доберется до неба, сейчас встретится с ним…

Деряба почувствовал удар, но почему-то не сверху, а снизу. В чем дело? Он опять на земле? Неужели он сбился с дороги?

Сорокопут задержался на земле. Он ходит от птицы к птице и каждой дает советы, как надо летать:

— Вы крыльями, крыльями… Хотя не только крыльями, но и хвостом, однако не столько хвостом, сколько крыльями…

Корелла и Розелла прыгают по земле, не решаясь так сразу подняться. Но — все летают, сказала Корелла, все летают, сказала Розелла, если хочешь, чтоб тебя видели, надо повыше подняться над землей.

А вон — заведение «Стриж и клиенты». Впереди летит Стриж, а за ним его клиенты в установившемся порядке очереди. И все стригут воздух крыльями на бреющем полете. Ни дать, ни взять — парикмахерская «Стрижем-бреем».

Даже Сплюшка, вечно сонный Сплюшка — и тот куда забрался! Сейчас ему некогда клевать носом — разве кто зерна подкинет. И рад Сплюшка, посмотрите, как рад: лучше быть в небесах рядовым, чем на земле ефрейтором.

А вон там, высоко-высоко, — кто это? Ну конечно же, это Пустельга. Она взмывает все выше и выше, и так хорошо смотреть на нее. Хорошо и вместе с тем страшно: а вдруг она улетит и больше никогда не вернется на землю? Потому что больше нет на земле Канарея, нет на земле солдата, который писал Пустельге: «Ждите меня ровно в полночь…»

Ждите… Где ждать его Пустельге, где его ждать, чтобы дождаться?

Что же произошло дальше?

На этот вопрос ответить труднее всего. Жизнь идет, не останавливаясь, и никогда нельзя дать точный ответ — что же произойдет дальше?

Птичий город теперь не узнать: он занимает все небо, хотя птицы не порывают с землей — ведь родились они на земле, и это она дала им крылья.

Должность короля давно упразднена, и никаких династий нет и в помине. Птицы сами управляют своим городом, но особенно прислушиваются, конечно, к мнению таких уважаемых граждан, как Сокол, Орел, Соловей.