Дочь воина, или Кадеты не сдаются - Елена Звёздная

– Подгузник и соску забыл, папочка! – прошипела я в спину великого воина, который, завершив дело со мной, направился к маме.

Эд усмехнулся, остальные хранили неодобрительное молчание. А я в этот момент вспоминала номер Исинхая… мой сейр воины отобрали!

В это время отче подошел к двери спальни, постучал. Что примечательно, он туда не входил. Это удивило. На стук вышла мама, и ей было сказано:

– Женщина, объясни моей дочери то, что она должна знать.

Далее из области невероятного! Мама неожиданно становится на колени, опускает голову и начинает умолять:

– Пожалуйста, я умоляю тебя… забери меня, но Киран… Господин, прошу вас, она не принадлежит к миру Иристана, она не ведает традиций, я умоляю… Я сделаю все, о чем вы попросите, я… Агарн, я на все пойду…

– Женщина! – Резкий, полный гнева окрик.

И вот тогда я отошла от шока, ибо я и поверить не могла, что моя мама… моя гордая мамочка может кого-то умолять, стоя на коленях, и как рявкну:

– Мама, ты нашла, перед кем унижаться! Этот неандерталец доморощенный не способен даже твое имя запомнить, имбецил бракованный!

Отец медленно повернулся.

Под его мрачным взглядом даже Эд вздрогнул, но только не я. Но моего воинственного пыла родственный взгляд никак не уменьшил:

– Пару уроков у мастера Лоджена – и я тебя порву, сволочь! – заверила я «родную кровиночку».

Я просто кипела от злости и впервые за всю свою жизнь испытывала желание убить кого-то. Тот факт, что этот кто-то – громила больше двух метров, обросший мускулами и высокомерием, меня ничуть не беспокоил. Эта мразь избила мою маму – все остальное было несущественно!

– Киран, хватит! – Встревоженный голос мамы меня удивил.

Но эффект возымел – я заткнулась. И теперь молча строила планы по убийству собственного отца. И взгляд от него не отрывала – убийственный.

Великий воин подошел, нагнулся, взял за плечо и без усилий поднял.

– Безголовая! – вынес он вердикт и понес меня вслед за мамой.

Так как возможностей к сопротивлению мне не оставили, пришлось использовать единственный доступный способ:

– Эд!

– Останется здесь, – спокойно ответил отец.

Почему-то Эдвард не возражал.

Вот таким нехитрым способом меня внесли в нашу гостевую комнату и осторожно посадили на диван. Руки мне никто не развязывал… ноги тоже. Громилоподобный отец сел рядом, развернувшись вполоборота, и продолжая молчаливое изучение собственной дочери, а мама… мама опустилась на пол, игнорируя оставшиеся кресла и стулья.

– Мама, сядь! – прошипела я.

– Она – недостойна, – тихо сказал воин.

Сижу я, спеленатая на манер червячка, в полуметре от меня эта… мразь обкачанная и совершенно свободная. И что делаю я? Нагло угрожаю.

– Или она сядет, или ты ляжешь! – уверенно заявила я отцу.

Черные глаза пристально следили за малейшим изменением моей позы, но, к счастью, папик осознал, что разговора при таком положении вещей не произойдет.

– Сядь! – приказ-оскорбление, как собаке скомандовал.

Мама не стала возражать, встала, пересела на кресло, придвинулась поближе ко мне. В ее огромных зеленых глазах застыли слезы…

– Объясни ей! – еще один приказ.

Мама вздрогнула, подняла просящий взгляд на отца и вновь взмолилась:

– Я выполнила твое условие, Агарн… Прошу тебя, оставь Киру на Гаэре. Я…

И ледяное:

– Нет!

От его тона даже я вздрогнула, а мамочка и вовсе содрогнулась, сгорбилась как-то и прошептала:

– Если я для тебя хоть что-то значу, оставь Кирюсика… Она другая, она никогда не будет счастлива на Иристане, прошу…

– Хватит, женщина! – властный тон раздраженного варвара. – Ты и моя дочь возвращаетесь в хассарат. Обе.

Я переводила взгляд со своего предположительно отца – гордого, властного, могучего и сильного – на словно сломанную мамочку и никак не могла понять, что происходит. Самое забавное – мой папаша был удивительно красив и мужественен – эдакий великий воин, то есть вот о таком шикарном отце, наверное, каждая девочка мечтает… Мне мой неведомый папашка таким и представлялся в детстве, но вот смотрю на него и никак не могу понять – я его раньше видела или как? И если видела, почему, кроме неприятия, никаких иных эмоций не испытываю… а потом посмотрела на маму и поняла почему – из-за нее. Просто я впервые вижу, как плачет моя всегда гордая и веселая мама. Я впервые видела ее такой подавленной… Мама у меня не простая и не обычная, она как пантера – гордая, прекрасная и свободолюбивая, а тут…

– Мам, – тихо позвала я, – мам, не плачь, выкрутимся, и папика я уберу, правда-правда… Ну мам, ну ты не плакала, даже когда нас камнепадом на Ллоте завалило…

Мама вскидывает голову и бросает на меня испуганный, предупреждающий взгляд – я заткнулась мгновенно. Зато отче решил задать вопрос:

– Что?!

И тогда мама начала говорить:

– Киран, доченька, прости, что не рассказывала… Я хотела, чтобы ты была счастлива вдали от этой проклятой планеты…

– Киара. – Отец не кричал, но тон его голоса стал вдруг угрожающим.

Вроде и не угроза, а до костей пробирает, даже мне жутко стало, а мама так вообще сникла. Сжала руки, судорожно вздохнула и, не глядя на меня, прошептала:

– Я вторая жена хассара Айгора, великого кагана Шатара, воина Агарна, а ты его дочь, Кирюсик.

У меня было ощущение, что мама словно стареет с каждым словом – плечи все ниже, голова опущена, а на колени капают слезы… Но мамочка все равно продолжала:

– Каган Шатар, он…

– Чморилло! – хрипло завершила я, чувствуя, что прихожу в состояние бешенства и из-за ситуации, и из-за того покорного тона, коим мамуля мне сейчас все пыталась рассказывать. – Короче, ты его жена, да?

Мама кивнула. Вскинула голову, посмотрела на меня предупреждающе, словно молила быть хорошей девочкой. Я постаралась, даже тему про «чморилло» развивать не стала, только попросила:

– Ма-а-ам, не томи. Давай выкладывай все как есть.

– Я так и рассказываю, – тяжелый вздох. – Тебе уже восемнадцать, Киренок, и потому твой отец прибыл, чтобы… По нашим законам каган Шатар может забрать тебя.

Повернув голову, окинула недоверчивым взглядом этого самого кагана Шатара. Тот и вовсе не сводил с меня нехорошего такого, пристального взгляда. Не удержалась, продемонстрировала мужику язык и снова повернулась к мамочке.

– Когда тебе было два годика, началась война, – мама запнулась, явно опуская какие-то «милые» подробности, – каган укрыл свою Единственную и ее дочь среди скал, а мы с тобой покинули Иристан и скрылись на Гиерме.

И все бы ничего, но этот самый Гиерм расположен на расстоянии сорока световых лет от собственно Гаэры, на которой мы проживаем. Любопытно. Очень. Однако я молча жду продолжения.

– Я сохраняла имя, гражданство и получала… – мама вновь запнулась.

– Деньги, – догадалась я.

– Так было, ибо недостойная мне жена. Ты дочь, – вмешался наш суровый воин. – Но время истекло, победа была одержана, а недостойная не возвратилась.

Смотрю на его гневный взгляд и мамину опущенную голову, и тут до меня дошло:

– Мамочка, ты сбежала?

Кивок.

– И спасла меня?

Она снова кивнула, глаза полные слез.

– Мамочка, я тебя так люблю! – У меня у самой слезы на глазах. – И ты самая лучшая на свете!

А потом до меня дошел смысл слова «единственная».

– Так, я не поняла, – сажусь ровнее, – что значит «каган укрыл свою Единственную среди скал»?

Вперив суровый взгляд в воина, жду ответа. От него жду!

А ответила мама:

– Я вторая жена, а всего… семь жен. Мы жили и пользовались покровительством великого хассара, мы рожали детей, а потом… он… полюбил женщину и назвал ее… Единственной.

– Короче, забил на весь свой гарем! – Вот какие я выводы умею делать!

– Да, – прошептала мама. – Но к тому времени я была беременна и потому осталась в доме хассара. Ты родилась лишь на месяц ранее его дочери от… Единственной, но твой отец… – мама вскинула голову, впервые позволив себе проявить ненависть, – твой отец даже не пришел взглянуть на тебя!

Вот как! Это значит, появилась любимая жена – и остальные уже не нужны, и дети от них тоже не нужны.

– Адалин получала все – внимание, ласку, любовь… а ты привязанным щенком бегала за отцом, чтобы услышать лишь обращенное ко мне: «Женщина, забери свою дочь!»

И где смирение и покорность? Где слезы? Вот теперь узнаю свою мамочку – спина прямая, лицо уверенное, зеленые глаза едва ли не мерцают, на губах чуть презрительная усмешка.