Безмолвные клятвы - Конни Райнхолд

– Ты поселил ее в гостинице «Интер Оушн», где она сейчас отдыхает. Между прочим, я велел подать ей завтра в номер ланч на троих. Там ты меня ей и представишь.

– Очень мило с моей стороны! Скажи, я уже вступал в супружеские отношения со своей женой?

– Конечно, нет! Улажена только формальная сторона дела. Ты достаточно благороден, чтобы раньше времени не позволять себе вольности с такой порядочной девушкой, как Речел.

Генри сел в ближайшее к кровати кресло и посмотрел на Люка:

– Что я вообще знаю об этой… Речел Пэрриш?

– Эшфорд, Речел Эшфорд, – поправил Люк. – Тебя заинтересовало ее объявление. Ты начал расспрашивать о ней. Услышал много разговоров, которые, как это часто бывает, представили Речел в весьма выгодном свете. Две недели назад ты разыскал ее, обедал с ней в Форт-Феттермане, на следующий день женился, и затем вы отправились назад в Шайенн. Мистер и миссис Генри Эшфорд приехали сюда два дня назад. Это ты помнишь?

Генри закрыл глаза и потер виски:

– Память мне изменяет, Люк! Освежи ее.

– Ты восхищен красотой и смелостью Речел. Все это возбуждает в тебе страсть…

– Страсть… – процедил Генри сквозь зубы. – К женщине, которая посылает брачные объявления в газету и продает себя? Или у тебя, Люк, свое мнение на этот счет?

– Молодые англичанки, красивые и респектабельные, тоже часто продаются за титул или имя.

– И кто она? Дочь фермера?

– Она, как сказано в объявлении, владелица фермы. Сирота, у которой на редкость хорошая и правильная речь. – Люк закрыл глаза и добавил: – Одевается со вкусом и источает аромат…

– …Лаванды, – опередил его Генри.

Люк открыл глаза и внимательно посмотрел на Генри.

– Да, лаванды, – сказал он. – Надеюсь, у Речел не возникнет дурных предчувствий, когда ты представишь ее своему брату, которого еще немного любишь.

– Слабость, которую я не могу побороть, – проворчал Генри.

Люк всегда был его слабостью и тем самым подчинял его своей воле. Эти два чувства слились воедино, и Генри никогда не мог отделить одно от другого. Он схватил со стола лежавший поверх других бумаг документ и со злостью скомкал, будто хотел смять и уничтожить его содержание. Генри понимал, что выдержка изменяет ему, но даже не пытался взять себя в руки. Пусть Люсьен видит, что брату не нужна его забота, которая очень напоминает самое обыкновенное предательство.

Выпив бренди, Люсьен выронил рюмку на пол и вскоре захрапел. Генри посмотрел в свою рюмку – там еще оставалось пару глотков. Он поднял ее и тихо произнес тост: «За братьев Эшфорд, за две тени одной души».

Но пить не стал. Он поставил рюмку на стол и расправил смятый лист бумаги – документ, который отныне предопределял его судьбу. И не только его… Длинная ночь подходила к концу, и у Генри от бессонницы и выпитого все плыло перед глазами.

Сквозь шторы начали пробиваться первые лучи солнца. Генри сидел, развалившись в кресле, откинув голову на спинку и глядя, как в камине медленно угасает огонь. На полу валялись документы. Генри пытался их прочесть, но понял только, что он «пьян как боров», как выражались в этом первобытном городе. На столе осталась лежать смятая бумажка с условиями брачного контракта. Генри пробежал глазами текст и бросил листок себе под ноги.

Люк все продумал и рассчитал: выплата денежного содержания в течение пяти лет совместной жизни с Речел Пэрриш, разрешение на пользование наследством по окончании срока, временное проживание в местечке под названием Биг-Хорн Бэйсин и утешение в постели с безродной, но желанной супругой.

Итак, у Генри отныне нет собственных денег, нет будущего, кроме того, которое определил ему Люк, нет выбора, и остается только принять то, что ему предлагают. Принять сейчас, а дальше видно будет…

Прозвучал ружейный выстрел – первый за этот день. Жизнь здесь начиналась с раннего утра и заканчивалась за полночь, словно жители боялись, что их время остановится очень скоро и без предупреждения.

Люк проснулся – как всегда, быстро и окончательно – и встал с кровати. Одежда была смята, он так и спал в ботинках. Люк снял рубашку и начал умываться водой из кувшина.

– Генри, позвони слуге!

– Твое желание – приказ для меня, – ответил тот, поднялся и, контролируя каждое движение, осторожно дернул шнур звонка.

– Именно так, – произнес Люсьен, не переставая намыливать лицо.

– Будь осторожен в своих желаниях, Люк! Они могут вернуться и преследовать тебя, как призраки.

– Довольно, Генри! Если ты решил меня ненавидеть, делай это молча.

Генри отвернулся и засунул руки в карманы. Ненависть… Сейчас ее дух, казалось, витал между ними в комнате, как проклятье, нависшее над семьей. Генри ждал, что это чувство когда-нибудь приобретет реальные очертания, выйдет наружу и повлечет за собой роковые последствия. Но она пряталась где-то глубоко, и вместо нее Генри ощущал лишь тупую боль в груди, пустоту и одиночество.

Ненавидеть? Если бы так… Но даже сейчас Генри не смог бы объявить Люку многолетнюю войну нравственных принципов. Ненавидеть брата означало разрушить все, что еще остается в этом мире истинным и добродетельным. Бросить обвинение самой природе. Уж лучше ненавидеть поступки Люка и его доброту, которая почему-то превращала Генри в тень человека.

– У меня нет выбора, Генри.

Тот очнулся. Голос Люсьена, казалось, звучал из другого мира.

– Ты мог бы отдать мне то, что по праву является моим. Моим, Люк! Я достаточно терпел для этого.

Бросив бритву в таз с водой, Люсьен взял полотенце и начал мягкими движениями промокать щеки и подбородок.

– В том-то и дело, Генри, что ты слишком много перенес. Ты забыл, что такое «нормальная жизнь».

– Я еще не потерял память. Я, например, помню, как меня приравняли к племенным быкам со скотного двора Эшфордов.

– Если ты читал документы, Генри, то заметил, что контракт только на пять лет. Дальше – если ты сам этого захочешь. По окончании срока можешь делать, что угодно. А пока будешь тихо жить на ферме и обеспечишь роду Фэрли наследника.

– Понятно…

Генри похолодел от знакомого ощущения: ему снова показалось, что он живой только наполовину, что он только получеловек, что дьявольская сила разрушает его плоть и дух, как жестокий ураган, который проносится над долиной, оставляя после себя мертвые деревья, пыль и безжизненную пустыню.

– Что тебе понятно, Генри?

Генри, еще не переживший отчаяния минувшей ночи, сделал глоток бренди, словно надеясь растворить остаток злобы в своей груди.

– Понятно… – пробормотал он, словно хотел передать брату содержание ужасного сна, который нельзя рассказывать вслух. Генри сделал еще один глоток, чтобы смягчить горечь слов, ощущавшуюся на языке: – Понятно, что ты сделал из меня шлюху.