Одиссей покидает Итаку - Василий Звягинцев

Интересно бы, вернувшись, прочесть во вновь написанных исторических трудах: «В период оборонительных боев на киевском направлении важную роль сыграла опергруппа дивизионного комиссара Воронцова, действовавшая на коммуникациях группы армий «Юг». И так далее… Да нет, не напишут. По крайней мере, в известном ему мире не напишут. И, значит, не суждено ему вести в бой этих людей, и никого из тех, кто мог бы доложить о его участии и роли в Киевском сражении, в живых не останется. Или если кто и остался, то за всем последующим просто забыл об этом кратком эпизоде. Не мог же знать Воронцов, что после его отъезда генерал, так и не избавившийся от своих сомнений, решил не ввязываться в авантюру, в успех которой не верил, и предпочел с остатками своей дивизии и группой майора Карпова прорываться по кратчайшему направлению на Житомир. И уж совсем непредставима для Воронцова была такая повлиявшая на Москалева причина, как обнаруженное генералом сходство между дивкомиссаром из Ставки и теми, ныне исчезнувшими комдивами и комкорами, которые читали в академии лекции о тактике глубоких операций и перспективах грядущей мировой войны, командовали округами и армиями, считались гордостью и надеждой РККА и вдруг… Ради своих бонапартистских замыслов предавшие дело Ленина – Сталина, пошедшие в услужение троцкистам, фашистам, японским милитаристам и понесшие справедливую кару, они ведь предали и лично его, генерала Москалева. Хотя бы тем, что оставили его один на один со страшной немецкой военной машиной. Он, генерал Москалев, готов был идти в бой под командой прославленных полководцев, а они его бросили… Возложили на него огромной тяжести груз, вынудили играть роль, к которой он совсем не был готов, а сами ушли… Они и виноваты в его сегодняшнем поражении. И вдруг появляется дивизионный комиссар, который говорит, думает, держится очень похоже на тех, бывших… Вновь требует от него самостоятельных ни с кем не согласованных решений, пытается подорвать веру в слова, сказанные товарищем Сталиным в речи от третьего июля… Нет, хорошо, что дивкомиссар уехал, избавил его от необходимости обращаться в особый отдел фронта.

Как только Воронцов покинул КП, генерал начал действовать по-своему. Отчаянным рывком он пробивался через слабое еще крыло окружения, вывел свою группу в распоряжение наших войск и тут же оказался в самом центре сражения, развернувшегося на южном фланге фронта. И судьбы его и его людей неразличимо слились с судьбами тех, кто сражался и умирал в жестоких, трагических боях лета сорок первого года.

Кто знает, не вспомнил ли в свой последний час Москалев, погибая в новом окружении под Уманью, странного дивизионного комиссара с его непонятными речами, со слепым до безрассудства и все же реальным планом, не подумал ли, что все могло повернуться иначе и не он сейчас бы расстреливал последние патроны из самозарядной винтовки, готовясь к смерти, а немецкий генерал, застигнутый врасплох со всем своим штабом, поднимал бы перед ним руки, сдаваясь в плен…

Ничего этого не предвидя, Воронцов, убедившись, что все идет по плану, подозвал батальонного комиссара.

– Я сейчас отлучусь. Передайте генералу, что все остается в силе. Когда будете готовы – начинайте движение. Проводите на соединение с вашей группой. Пусть принимает командование у майора Карпова. Начало операции – как условлено. Я вас найду…

Он уже садился в броневик, когда к нему подбежал лейтенант Долгополов.

– Товарищ комиссар, а как же мне со старшиной? Мы с вами. Вам нельзя одному ехать…

Воронцов твердо было решил, что не будет брать с собой никого, чтобы потом, возвращаясь домой, не оставлять бойцов одних в глубоком тылу. Но, глядя на лейтенанта, он изменил свое решение. На войне быстро привыкаешь к людям, мало ли что может случиться? В одиночку и машину из колдобины не вытолкнешь. А как быть потом, он сообразит исходя из обстановки. В крайнем случае – кто или что помешает ему забрать лейтенанта и старшину с собой, если не будет иного выхода? Не форзейли же…

При этой неожиданной мысли он усмехнулся.

– Хорошо, Долгополов. Зовите старшину…

Глава 8

Вновь броневик неспешно пылил по дороге. Воронцов стоял, опираясь спиной о кромку правого люка, лейтенант сидел за рулем, а старшина Швец шевелился и погромыхивал какими-то железками в тесной коробке пулеметной башни.

Как известно, обстановка на войне – дело темное, даже и в сравнительно спокойные моменты, а уж тем более – в разгар ожесточенных маневренных боев. Броневик, взревев мотором, пробуксовал в песке, выскочил на крутой перегиб дороги, и Воронцов буквально в двух десятках шагов увидел перед собой целое стадо тяжелых мотоциклов «Цунап», именно стадо, потому что двигались они во всю ширину дороги без всякого видимого порядка, грохоча выхлопами, окутываясь струями и клубами синего дыма, на каждом – по три веселых немца образца сорок первого года, которым война еще в охотку и в удовольствие, напрочь свободные от неарийских мыслей, настроенные только на скорую и неизбежную победу.

Каски свалены в коляски, рукава закатаны до локтей, воротники расстегнуты, наверное, и фляжки со шнапсом уже далеко не полные…

Воронцов еще только начал реагировать, а старшина, не успев даже упереть в плечо приклад пулемета, нажал на спуск.

Длинная, патронов на тридцать, очередь прошла поперек колонны, вышибая из седел и водителей, и стрелков.

Потом Швец поймал обтянутую черным дерматином подушку приклада и стал стрелять прицельно.

На дороге мгновенно возник завал, несколько мотоциклов вспыхнули высокими факелами светлого пламени, задние еще пытались развернуться под пулями, но ни времени, ни простора для маневра у них не оказалось.

Безусловно, немцам не повезло, просто невероятно не повезло. На их стороне были все шансы, только один какой-то – против. И он как раз и выпал.

Полсотни солдат – против троих, пятнадцать пулеметов – против одного. В любых других условиях тут бы и говорить не о чем было. Развернулись бы веером и прямо с колясок изрубили струями пуль жестяную броню, закидали гранатами, не дали бы никому выскочить.

Подвел сбой по фазе. Если бы немцы первыми оказались на гребне – тогда все! Впрочем, и это еще неизвестно. Скорость реакции тоже кое-что значит. Старшина Швец пять лет служил в кавалерии, воевал с басмачами, бывал в сабельных рубках, умел на полном аллюре поднимать зубами фуражку с земли, без промаха бил в цель с седла из карабина и нагана. Так что и при прочих равных молодые подвыпившие немцы могли не успеть. А дальше уже понятно. Кинжальный пулеметный огонь с предельно короткой дистанции, практически в упор, способен вырубить толпу и побольше этой. И растерянность, конечно, и паника – все, спрессованное в секунды. И принимать осмысленные решения уже некому.

Меньше чем за минуту старшина расстрелял два двойных диска, и вдруг стрелять стало не в кого. Много мятого железа и тела, лежащие по одному и грудами, как кого застигли пули.

Сдернутый с места грохотом пулеметов, Воронцов вывалился через правую дверцу наружу, дернул затвор автомата. На другую сторону выскочил лейтенант с револьвером.

– Вроде все, товарищ дивкомиссар… – крикнул из башни старшина, поводя стволом.

Воронцов тоже не видел никакого шевеления. Кто убит – убит, а живые если и есть, то затаились.

Для Дмитрия все произошло слишком внезапно. Вот тебе и неторопливая война! Мотоцикл исправный, пулемет, пару автоматов, патроны…

А сам сел за руль и начал разворачивать броневик. «На сей раз повезло, вывернулись, – думал он. – Спасибо старшине. Но теперь бы дал бог ноги унести, потому что, если это разведка, за ней следует серьезная часть. Но на карте-то моей ничего в этом районе не обозначено. Что получается? Мои здесь действия уже настолько меняют реальность? Тогда через сутки-двое карты вообще можно выбрасывать, потому что все пойдет совсем по-другому? Вот и парадокс: знание прошлого ничего не дает тому, кто в нем оказался, поскольку для него оно становится неопределенным будущим. Неужели форзейли этого не заметили? Или как?..»

Вдали бахнуло несколько выстрелов. Воронцов вышел из броневика. Швец махнул ему рукой: все, мол, в порядке. Потом они с лейтенантом выкатили на дорогу мотоцикл, стали что-то грузить в коляску.

Минут через пять старшина подошел, и не просто так, а с двумя автоматами на плече, в левой руке он, как рыбу на кукане, нес десяток магазинов в узких кожаных пеналах, а в правой – гроздь обтянутых сукном продолговатых не по-нашему фляжек.

Свалил все добытое добро внутрь броневика, перевел дух.

– Живых нет, товарищ дивкомиссар. Там один лейтенант у них был, остальные рядовые и унтера.

– А в кого стрелял?

– То так, из жалости. Пользы с них не было… Я там мотоцикл подготовил, загрузил кой-чего. И еще пошукаю…

Воронцов понял, что если дать ему волю, то по своей старшинской натуре Швец нагрузит броневик так, что рессоры не выдержат. И по-своему он прав. Но не в данном случае.