Жизнь и приключения чудака - Владимир Карпович Железников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Папа, — обреченно сказал я, — теперь я тебя слышу хорошо.
— Ну, что же ты купил маме?
— Ничего.
— Ничего? — удивился папа. — А почему ты, собственно, ничего не купил?
— Я… я… я… забыл, — сказал я. — То есть у меня нет денег.
— Как нет? Ты их потерял?
Я хотел ему все объяснить, но по телефону это трудно.
— Ну, понимаешь… — Надо было как-то отделаться, и я сказал: — Проел на мороженое.
После этого наступила длинная пауза.
— Алло, алло! — кричал я в трубку.
Папа молчал.
— Теперь, кажется, вы оглохли, — ворвался голос телефонистки. — Он сказал, что проел деньги на мороженое.
— Я все слышал, — ответил папа. — Силен мужик! — и, не попрощавшись, повесил трубку.
После этого разговора у меня пропала всякая охота что-нибудь делать.
«Дьяволенок» снова был в действии. «Дьяволенок» — это я, это мое прозвище с детства, с первого класса. Я тогда надел папины темные очки и пошел в школу. Меня в них никто не узнавал, и мне это так понравилось, что я не пошел на урок, а гулял по коридорам. И догулялся. Ко мне подошла учительница из параллельного класса и спросила, почему я разгуливаю во время уроков. «Уж не заболел ли?» А я ей на чистом французском языке: «Же нэ спа», то есть не понимаю, прикинулся иностранцем. Ну, она отняла у меня очки, и я сразу все стал понимать. А папа прозвал меня дьволенком, но, по-моему, я с тех пор здорово перезрел и стал настоящим дьяволом.
Хотя, если разобраться, я ни в чем не виноват. Но этого ведь никому не объяснишь. Вы же помните, я собирался купить маме подарок. Тому свидетельствует кровать, перекрашенная мною в синий цвет. С другой стороны, как выяснилось, не без помощи тети Оли меня назначили вожатым. А затем эти несчастные дети закружили меня, заморочили, отвадили от друзей, выманили деньги, которые отец оставил на подарок. Мало того, сначала разжалобили, прикинулись несчастными, вынудили меня подкинуть им решение контрольных примеров, а затем превратили в негодяя. А я ведь просто хотел их по-дружески выручить. Вот и «навыручал» на свою голову. И вдруг мне до ужаса стало жалко… не маму, нет! Не папу, не первоклашек, а себя самого! Никто меня не ценит, никто не понимает моих страданий.
А как легко и прекрасно я жил! Чтобы меня мучила бессонница, как вчера из-за этой контрольной? Чтобы я унижался перед какой-то пигалицей вроде Наташки?
Я был гордый человек. Я никому не позволял над собой издеваться. А теперь я чувствовал, что меня словно подменили. Вроде я тот самый, и нос на месте, и глаза те же, а внутри другой. Какой-то задумчивый, размышляю, казню себя. Так не долго дойти до полного нервного истощения, и прощай жизнь, прощай небо, прощай космос!
Нет, решил я, не сдамся! Я оделся и в прекрасном настроении направился в школу. Нет, пожалуй, не в прекрасном, а в хорошем, в таком хорошем умеренном настроении, когда все не так уж плохо.
* * *
В школе меня подстерегало очередное разочарование. Когда я шел по нашему коридору, то увидел. Сашку и бросился к нему навстречу. Он проскочил мимо меня к Насте, стал извиваться перед ней и что-то там свистеть на своем флейтовом языке.
Они прошли в класс, не заметив меня. Кажется, настал час: мне пора было гордо удаляться. А жаль! Так хорошо было, когда был Сашка и была Настя.
В тот момент, когда я вошел в класс, Настя вытащила из парты цветы. Ясно, чья это была работа. Она полюбовалась ими немного более, чем надо, и все ребята заметили, хотя у нее в руке был совсем маленький жалкий букетик никому не известных цветов.
— Ребята, смотрите! — крикнул кто-то. — Насте преподнесли цветы!
А Настя встала, подошла к Сашке и сказала:
— Спасибо, Саша!
Она это сказала так выразительно и с такой душевной нежностью, что я чуть не упал на пол.
— Боже мой! — крикнул кто-то. — Никак, любовь!
— Кто жених, а кто невеста? — спросил какой-то запоздалый остряк.
— Александр Смолин и Анастасия Монахова, — ответили ему.
Да, кажется, меня уже гордо удалили, пока я сам собирался. Я прошел к своему месту и водворился рядом с Сашкой, не подымая глаз. Я видел только Сашкины руки, которые упорно открывали и закрывали футляр, и Настину руку, в которой все еще были зажаты цветы.
Но теперь ко мне это не имело никакого отношения.
Кто-то глупо хихикнул над Настей. Неужели Сашка не собирался сознаваться в том, что это его цветы? Я шарахнул его изо всех сил в бок.
Он посмотрел на меня и вытащил наконец флейту. Ну и выдержка! Он и не думал пугаться и отказываться от букета. Сейчас он сыграет Насте какую-нибудь серенаду или свою знаменитую пастораль под названием «Пастух играет аисту». Я приготовился слушать.
А он стал продувать флейту, дунул раз, другой, третий. Нет, играть он не собирался.
— А я-то думала, — сказала Настя, — что Смолин не только музыкант, но и вежливый человек. — Она разжала кулак, и цветы упали на нашу парту.
Я перехватил ее взгляд: глаза у нее были как у побитой собаки. Жалкие, горькие и униженные.
— Подарил, а теперь отказывается! — выкрикнул девчоночий голос. — Ну и тип!
— Ничего я не дарил! — вдруг заорал Сашка, размахивая флейтой. — Я все деньги на мороженое проедаю!
— А кто же, интересно, подарил? — спросил кто-то.
— Откуда я знаю? — ответил Сашка. — Может быть, она сама себе подарила.
Все от Сашкиного неожиданного ответа даже язык прикусили. Такой находчивости и изобретательности я от него не ожидал. Вот так «молодец протухший огурец»!
А Настя, точно от удара в спину, втянула голову в плечи, и худенькие лопатки у нее торчали, как сложенные крылья.
У меня вдруг все заплясало перед глазами и гулко забилось сердце: в ушах, в горле, в голове. Я вскочил на парту и, не помня себя, закричал:
— Тихо, тихо, не возводите напраслину на благородного человека! Это не он подарил Насте цветы. — Теперь все смотрели на меня. — Это я!
Дальше я не совсем точно помню, что произошло, только я увидел, как Настя встала, подошла к нашей парте, собрала оброненные цветы и сказала:
— Спасибо, Збандуто.
Я хотел ответить что-то вроде «пожалуйста, всегда рад служить прекрасным дамам», но язык у меня присох к горлу, и вместо слов я издал какой-то победный клич и стал бешено и радостно прыгать на парте.
