Занавес приподнят - Юрий Колесников

Лика чувствовал, что очная ставка не оправдала надежды, которую возлагали на нее его хозяева, и поспешил исправить положение:

— Значит, говоришь, не узнаешь меня, Томов?

— О-о, и фамилию мою уже знает! — иронически заметил Илья, — Давно ли?

— А ты не цепляйся за фамилию, — горячился Лика. — Я тут ее услыхал, сейчас, а вот кличку твою пораньше узнал. Ты — Костика! Правильно? А я был Лика. Это ты тоже хорошо знаешь, не прикидывайся…

Томов сокрушенно покачал головой.

— Сегодня рождество, и ваш агент, видать, хорошо хлебнул! «Крещение» мне уже устроил… Костикой каким-то назвал. Но это очень глупо. Если есть на свете какой-то Костика, так его и ищите. Не за то же вы этому парню платите, чтобы он с похмелья морочил людям голову… А мне из-за этого приходится страдать… За что?

Ответ Томова обескуражил Лику. Он не блистал сообразительностью. Единственное, на что он был способен, так это выложить напрямик все свои «козыри». И, горячась все больше, он привел еще одну — казавшуюся ему неопровержимой — улику:

— Да не цепляйся ты за соломинку! Я узнаю тебя даже по голосу!

Томов не растерялся. Он и эти слова обернул против предателя.

— По голосу, говоришь, узнаешь? — неторопливо спросил он.

— Да, по голосу! Меня слух никогда не подводил!

— Ну вот, господа начальники… — обратился Томов к полицейским. — Ваш агент совсем уж заговорился! Его, говорит, слух никогда не подводил. Но вы прекрасно знаете: когда меня привели сюда, голос у меня был совсем не такой. После всего, что вы проделали со мной, я не говорю, а хриплю!.. Зубы-то здесь мне выбили… Я сам теперь удивляюсь своему голосу, а он, видите ли, сразу узнал!.. Ловкач какой нашелся…

Агент уловил укоризненный взгляд подкомиссара Стырчи, и прыщи иа его лице побагровели. Сдвинув жиденькие брови, он поторопился оправдаться:

— Пусть говорит что хочет! Все равно — он это! Честное слово, господин шеф! Я не ошибаюсь…

Томов брезгливо отвернулся. Он не хотел скрывать, что даже здесь, в сигуранце, избитый и истерзанный, полон презрения к предателю.

Лике велели выйти. Следом за ним вышел долговязый комиссар. Оставшись наедине с арестованным, Стырча принялся было обычными для него методами настаивать, чтобы Томов сознался, кто помог ему снять с руки кольцо от наручников-кандалов и куда их дели, но, ничего не добившись, вдруг, без всякой связи с предыдущим, визгливо закричал:

— Думаешь, мы не знаем, чем ты занимался еще в лицее? Где тот грязный жид, с которым ты дружил? Где он, я спрашиваю?! Как его фамилия? Говори, бестия!

Томов сразу догадался, о ком идет речь, но притворился, будто понятия не имеет, и промолчал.

Стырча кинулся к столу и начал перелистывать какие-то бумаги:

— Волдитер! Хаим… Христа, господа бога, веру, душу… Говори!

Томов молчал. В памяти всплыл зеленый городок Болград — его тихие и пыльные улочки, залитые солнцем сады, каменное здание мужского лицея, где учился Илья Томов и его друзья. Впрочем, далеко не все были верными товарищами. Среди настоящих друзей был Хаим Волдитер. Добрый, остроумный, верный Хаим. Это он, копаясь как-то у себя на чердаке, обнаружил спрятанные кем-то связки книг и газет, листовок и прокламаций, которые оказались нелегальной большевистской литературой, чудом сохранившейся еще со времен революции в Бессарабии.

Тогда Хаим стал приносить в класс то листовку, то прокламацию, то газету. Лицеисты читали их взахлеб, горячо обсуждали. Наиболее активными были его одноклассники Илья Томов и Вальтер Адами. Но однажды ночью жандармы оцепили базарный квартал, а перед домом Волдитера установили пулемет. Агенты сигуранцы ворвались в дом, учинили обыск. Хаима увели с собой и посадили в «погреб» полиции.

По городу распространились самые невероятные слухи. В лицее появились полицейские комиссары, по коридорам шныряли сыщики сигуранцы.

Через некоторое время Хаима Волдитера выпустили. Остриженный наголо, бледный, худой, точно после тяжелой болезни, он был встречен друзьями, как герой. Несмотря на жестокие истязания, он никого не выдал сигуранце, а вот имя доносчика стало ему известно. Это был один из лицеистов, сын местного богача, владевшего мельницами, маслобойнями и пекарнями. Имя предателя стало притчей во языцех среди лицеистов. На стенах появились надписи, клеймившие иуду. Сторожа стирали мел, но появлялись надписи, сделанные краской, дегтем, смолой. В конце концов директор лицея был вынужден просить родителей доносчика перевести сына в лицей другого города. Богачу все было под силу, а вот перед Хаимом Волдитером двери всех лицеев страны закрылись навсегда. Он стал работать в керосиновой лавке своего дядюшки. Да, много прошло времени с тех пор… Ушло детство, жизнь обернулась для них суровой стороной. И для Хаима Волдитера, и для Ильи Томова…

— Молчишь, бестия гуманная?! — кричал подкомиссар Стырча, тряся арестованного за разодранный ворот рубашки. — Я спрашиваю, где тот шпион?!

— Откуда я знаю? — ответил наконец-то Томов, словно только сейчас вспомнил, о ком говорит подкомиссар. — Помню, его исключили из лицея, и с тех пор мы не виделись. Я уехал сюда, в Бухарест, а он… он, наверное, в Болграде. Мать у него, кажется, там…

Томов не случайно отвечал так следователю. Он-то знал, что мать Хаима погибла во время погрома, учиненного легионерами. Об этом рассказал ему Хаим, когда они совершенно неожиданно встретились в Констанце. Это было сравнительно недавно. Томов получал тогда в порту грузовые автомашины «шевроле», прибывшие из Америки для гаража «Леонид и К0», где он в последнее время работал.

В тот день, как, впрочем, и в другие дни, Констанца походила на растревоженный муравейник. Кругом были люди, на каждом шагу попадались магазины и лавчонки с пестрыми вывесками, крохотные рестораны и закусочные, с порога которых ударял запах жаровен вперемешку с прокисшим вином, а также уйма контор по закупкам и экспорту зерна, вина, фруктов, нефти… И всюду люди. По преимуществу приезжие, или, точнее, отъезжающие: вокруг них — крупные маклеры и мелкие жулики, выдающие себя за дельцов, адвокатов и даже полицейских чинов… И у всех одна цель: деньги! Их здесь дерут с живых и мертвых… Все продается, и все покупается, все с трудом, и все запросто…

— Новое немецкое мыло! — рекламировал у лотка свой товар одноглазый продавец. — Покупайте эрзац-мыло «Шмуцфрессер»! Лучшее импортное мыло… от чесотки!..

Откуда-то из-за угла вырвалась ватага ребятишек-газетчиков. Оборванные, чумазые, в лохмотьях, они наперебой выкрикивали:

— «Универс-оу»! «Курент-оу»! «Тимп-оу»! Экстренное сообщение!..

— «Ултима ора-оу»! Едицие спечиал-оу!..

— «Ултима ора-оу»! Специальный выпуск!..

Стоявшие друг перед другом Илья Томов и Хаим Волдитер из-за шума никак не могли толком поговорить. С трудом они выбрались в подворотню какого-то дома, и Томов наконец-то спросил друга:

— Так что же ты здесь делаешь, Хаим?

— Что я делаю в Констанце? — как всегда, пожав узкими плечами, грустно и с усмешкой переспросил Хаим. — Я уезжаю, Илюшка…

— Куда, если не секрет?

— В Палестину.

— Что-что?

— Первый раз слышишь о Палестине? Или ты не знаешь, что такое «земля обетованная», «земля предков», «страна праотцов»?

— Слышал… — ответил Томов. — Ты-то при чем?

— Я?! — резко развел Хаим руками. — Говорят, там, за синими морями, мед течет… Вот и еду попробовать его… Но, честно говоря, боюсь я, Илюшка, как бы тот мед не оказался горчицей… Ей-богу!

— Так на кой черт ехать?!

— На кой черт ехать?.. А что мне делать, если господин Гитлер безнаказанно проглатывает одну страну за другой и, как поговаривают, собирается наведаться и сюда?! Сам понимаешь: мне тогда крышка! — И Хаим выразительно вздернул кверху обернутый вокруг шеи поблекший галстук.

Илья стал было успокаивать друга, но тот не дал договорить:

— А Вальтер наш, знаешь, тоже сорвался!

— Адами Вальтер? — настороженно спросил Томов. — Куда это сорвался?

— Ну конечно — в Германию!

— Не понимаю, — удивился Илья. — Как это в Германию?

— Очень просто! Ты разве не знаешь, что фюрер бросил клич — стомиллионное государство с немцами, твердо живущими на своих землях? Сказал — и баста! И со всей Гвропы, как мухи на падаль, полетели фольксдойч!.. Порхнул в фатерланд и наш бывший единомышленник, — Хаим огляделся по сторонам, — по читке большевистский прокламаций на чердаке… Помнишь?

Томов улыбнулся:

— Еще бы, Хаим, конечно, помню.

— Так что это, по-твоему?

Томов неопределенно пожал плечами.

— Вот я и еду, представь себе, Илюшка, тоже для создания «государства»… Да, да! Нацисты трубят о стомиллионном, а сионисты скромнее — просто о многомиллионном государстве, но тоже — с твердо живущими на своих землях евреями… Ну так что это, по-твоему, комедия? Нет, брат, трагедия! Да-да. Трагедия двух народов! Гитлеру нужны солдаты, чтобы завоевать земли, а сионистам, чтобы их отвоевывать. В Германию слетаются фольксдойч, а в Палестину едем мы, фольксюден!.. Немцы орут в три горла о — своем фатерланде, не отстают от них и наши сионисты — со своим фатерландом. А знаешь, это слово имеет одинаковый смысл и в немецком, и веврейском языках — «родина отцов»… Ей-богу, я не придумал это! И не смотри на меня так, будто твой друг спятил. Вообще говоря, я не отрицаю, что в таком кавардаке можно и в самом деле свихнуться…