Вскрытие показало… - Патриция Корнуэлл

При первой встрече Уэсли мне не понравился — уж слишком его внешность и повадки соответствовали образу агента ФБР, а я на тот момент имела собственные предубеждения против этих людей. Правильные, несколько резкие черты лица Уэсли, ранняя благородная седина, предполагавшая, что в молодости волосы у него были темные, поджарая фигура неизбежно вызывали ассоциации с определенным типажом из крупнобюджетных боевиков. Уэсли носил дорогие туфли, безупречные костюмы цвета хаки, синие шелковые галстуки с вычурным узором и непременно белые накрахмаленные рубашки. Я никогда не видела его небрежно одетым.

Уэсли имел степень по психологии. Раньше он был ректором высшей школы в Далласе. В Бюро Уэсли начинал региональным агентом, потом внедрился в группировку взяточников, затем его перевели сюда. Теперь Уэсли работает с подозреваемыми. Кого попало в этот отдел не возьмут — человек должен иметь аналитический ум. Мне даже кажется, что одного аналитического ума недостаточно — необходимы паранормальные способности. В общем, сейчас у меня с Уэсли дружеские отношения.

Мы налили себе по стаканчику кофе и, пройдя по коридору и повернув налево, оказались в конференц-зале. Марино, к моему немалому удивлению, уже явился и теперь, сидя за длинным столом, разбирал документы, которые принес с собой в толстом портфеле.

Не успела я выдвинуть стул, как Марино пошел в наступление.

— Заскочил сегодня в отдел серологии.[7] Думаю, вам интересно будет узнать, что у Мэтта Петерсена первая группа крови и нет антигенов в слюне и сперме.

Уэсли посмотрел Марино прямо в глаза:

— Это вы о муже последней жертвы?

— Конечно. У него нет антигенов в слюне и сперме. И у маньяка их тоже нет.

— Вообще-то антигенов нет у двадцати процентов населения, — холодно заметила я.

— Знаю, знаю. У двух из десяти, — отвечал Марино.

— А это приблизительно сорок четыре тысячи человек в таком городе, как Ричмонд. Если учесть, что половина из них женщины, остается двадцать две тысячи, — продолжала я.

Марино, одарив меня неприязненным взглядом, щелкнул зажигалкой.

— Знаете что, доктор Скарпетта? — произнес он медленно, растягивая слова и не вынимая сигарету изо рта. — Вы сейчас говорите, как последний продажный адвокат.

Через полчаса мы с Уэсли и Марино (я — во главе стола, мужчины по бокам) рассматривали фотографии четырех убитых женщин.

Самая сложная (и занимающая уйму времени) работа — определение внешнего вида, социального положения и возраста убийцы. Затем ищут общие черты у всех его жертв и снова высказывают предположения относительно характеристик преступника.

Уэсли взялся описать убийцу. Это был его конек: никто лучше Уэсли не мог обрисовать психологический портрет маньяка и охарактеризовать его эмоции во время совершения убийства. Во всех четырех случаях маньяк действовал в соответствии с предварительно составленным планом. Он избивал, насиловал и душил хладнокровно, спокойно, методично.

— Думаю, убийца — белый, но голову на отсечение не дам. Сесиль Тайлер была темнокожая, а маньяки, как правило, предпочитают насиловать женщин своей расы, если только у них нет навязчивой идеи «отомстить» представителям другой расы. — Уэсли взял фотографию Сесиль Тайлер, очень хорошенькой секретарши, работавшей в инвестиционной компании на севере Ричмонда. Как и Лори Петерсен, она была связана и задушена. — В последнее время мы часто сталкиваемся с такой формой извращения, — продолжал Уэсли. — Однако тут есть одна загвоздка: черные мужчины насилуют белых женщин, но белые мужчины не насилуют черных женщин. Проститутки не в счет. — Он со вздохом окинул взглядом фотографии жертв. — Эти женщины не были проститутками. В противном случае, — пробормотал фэбээровец, — наша работа была бы полегче.

— Чего не скажешь об их работе, — хмыкнул Марино.

Уэсли не отреагировал.

— Тогда мы, по крайней мере, могли бы провести определенную параллель. А так я просто ничего не понимаю. По какому принципу он выбирает жертвы?

— А что по этому поводу сказал Фортосис? — спросил Марино, имея в виду психиатра, доктора судебной медицины.

— Да ничего определенного, — отозвался Уэсли. — Я с ним разговаривал сегодня утром. Он отвечал очень уклончиво. Видимо, убийство доктора Лори Петерсен заставило его пересмотреть кое-какие прежние версии. Но он по-прежнему уверен, что маньяк — белый.

Перед моим мысленным взором появилось белое расплывчатое лицо из ночного кошмара.

— Ему от двадцати пяти до тридцати пяти лет, — продолжал Уэсли, неотрывно глядя в хрустальный шар, украшавший стол. — Так как убийства происходили в разных районах города, маньяк наверняка передвигается на автомобиле — именно на автомобиле, а не на мотоцикле, грузовике или в фургоне. Думаю, он оставляет машину где-нибудь в темном переулке и дальше идет пешком. Машина у него старой модели, возможно, отечественного производства, темная, бежевая или серая — в общем, неприметная. Очень может быть, что его автомобиль похож на те, на которых ездят полицейские, когда не хотят привлекать к себе внимание.

Уэсли и не думал шутить. Бывают такие отморозки: они интересуются работой полиции и словно бросают полицейским вызов. Обычное поведение обиженного психопата, которого не взяли на службу в полицейский участок. Классика жанра. Такой тип прикончит человека, спрячет тело где-нибудь в лесу, а потом будет проявлять подозрительное рвение, оказывая всяческое содействие полиции. Он даже может стать своим в полицейском участке и попивать пиво с копами, свободными от дежурства.

Примерно один процент населения — психопаты. Но наличие соответствующего гена говорит лишь о том, что такой человек способен стать хорошим руководителем. Данное генетическое отклонение при хорошем раскладе делает из человека тайного агента, героя войны, генерала, миллиардера или Джеймса Бонда, а при плохом — Нерона, Гитлера или Джека Потрошителя. Это уже асоциальные элементы, хотя с медицинской точки зрения такие граждане вполне вменяемы. Они совершают зверские убийства, но не чувствуют при этом раскаяния.

— Преступник — этакий одинокий волк, — строил Уэсли свою теорию. — Ему трудно близко сходиться с людьми, хотя окружающим он кажется приятным, а иногда и обаятельным парнем. Ни друзей, ни постоянной женщины у него нет. Он может подцепить девушку в баре, провести с ней ночь — но ему это не доставляет особенного удовольствия. Обычный секс кажется ему примитивным, не приносит удовлетворения.

— Как я его понимаю! — не преминул съязвить Марино.

Уэсли развивал свою мысль:

— Гораздо больше его возбуждает жесткое порно, детективы, соответствующие журнальчики. Возможно, сначала он только предавался извращенным сексуальным фантазиям и лишь потом стал воплощать их в жизнь. Не исключено, что он любит подглядывать, смотреть в чужие окна, наблюдать за одинокими женщинами. Дальше — больше. Он начинает насиловать. Постепенно к изнасилованию добавляется избиение жертвы. Наконец он доходит до точки — изнасилование завершается убийством женщины. Убийства, в свою очередь, становятся раз от раза все более жестокими. И вот уже цель нападения на женщину — не изнасилование, а убийство. Изнасилование — лишь часть его плана. Скоро маньяку уже и убийства недостаточно. Он начинает методично издеваться над жертвами.

Уэсли потянулся за фотографиями Лори Петерсен (из-под рукава пиджака агента показался безупречный накрахмаленный манжет). Он долго, с непроницаемым лицом рассматривал снимки, затем положил их на место.

— Совершенно ясно, — сказал Уэсли, повернувшись ко мне, — что в случае с доктором Петерсен убийца применял настоящие пытки. Вы согласны?

— Абсолютно, — ответила я.

— Вы о переломанных пальцах? — Марино, кажется, решил втянуть нас в спор. — Это по части хулиганья. Сексуальные маньяки такими делами не занимаются. Доктор Петерсен играла на скрипке, ведь так? Значит, тот, кто ломал ей пальцы, об этом знал. Тут личные счеты, можете не сомневаться.

Я ответила как можно спокойнее:

— Сержант, у Лори Петерсен на столе лежали медицинские справочники, скрипка стояла на видном месте. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы получить представление о ее занятиях.

— Конечно, может быть, сломанные пальцы и ребра — результат борьбы жертвы с насильником, — предположил Уэсли.

— Нет, это исключено, — отрезала я. — Никакой борьбы не было. Почему вы решили, что они дрались?

Марино смерил меня неприязненным взглядом своих карих глазок.

— По-вашему, синяки и ссадины — не доказательства того, что жертва защищалась? Очень любопытно. А что тогда является доказательством?

— Хотите, чтобы я их перечислила? Пожалуйста. — Я выдержала взгляд Марино. — Сломанные ногти — раз. Ссадины и другие повреждения на руках, как если бы жертва заслонялась от ударов — два. Достаточно? У Лори Петерсен ничего подобного не обнаружено.