Джонни Бродвей - Уолтер Уильямс

После того как мы немного взяли себя в руки, я отвел ее в сторонку и рассказал, что в Гонконге у меня есть местечко под названием «Джонни Бродвей», где меня знают как Чан Кунг-хао, и что если она когда-нибудь сможет оставить отца и сына Чияней, то у меня для нее всегда найдется место. Она всхлипнула.

— После революции, — сказала она. — Судя по тому, как разворачиваются события, она не за горами.

— Ты должна написать мне, как только вы выберетесь, — сказал я, а затем подвел Ю-лан к тому месту, где была закопана моя наволочка с серебром, и откопал ее. Сунув несколько горстей в карман, я отдал остальное Ю-лан.

— Чтобы выбраться из этой ловушки, могут потребоваться большие взятки, — сказал я. — Здесь достаточно денег для того, чтобы купить целую флотилию барж.

— Но тебе самому может понадобиться подкупать чиновников, — сказала она.

— Для той ловушки, в которую я могу попасть, — сказал я мрачно, — никаких денег не хватит.

Она поцеловала меня, мы обнялись и издали последний стон отчаяния. Когда я наконец оттолкнул и отослал ее к товарищам, я был готов снова разрыдаться, но вместо этого сел на могильный камень и начал сердито сверлить взглядом сгущающиеся сумерки, пока из-за могил и ивовых зарослей до меня не донесся страстный мотив из «Индейского зова любви». Я попытался ответить, но, боюсь, сдерживаемые слезы не слишком укрепили мои голосовые связки, и я сумел выдавить лишь некое бульканье, которое отнюдь не улучшило моего настроения.

Пару часов спустя я уже вышел за ограду кладбища с парой золотых мечей в руках. Я пребывал в самом кровожадном настроении, потеряв в течение одного дня любимую девушку, деньги и надежду на сценический успех, и был готов выместить все свои разочарования на первом же враге, оказавшемся в пределах досягаемости.

Мне было интересно, произойдет ли нечто вроде фейерверка, когда я впервые по-настоящему дотронусь до мечей, раздадутся ли внезапно бравурные аккорды симфонической музыки, исходящие из невидимой оркестровой ямы, или хотя бы пророческие слова, произносимые глухим каркающим голосом… но ничего подобного не произошло.

Мечи были действительно сделаны на славу, великолепно сбалансированы и весили гораздо меньше, чем я предполагал. Я немного попрактиковался с ними прямо на кладбище, делая прыжки и выпады, и у меня все получалось просто превосходно. Кан Чиянь, который я держал в правой руке, весил побольше, он был предназначен для мощных атак и как нельзя лучше подходил к моим широким плечам и длинным рукам; Мо Йе, которую я держал в левой руке, была бесподобным маленьким фехтовальным мечом, легким и маневренным, рассекавшим воздух с жутким звуком, напоминавшим жужжание осы. Мечи придали мне ощущение спокойной уверенности и мрачной решимости, которое подстегивало меня больше, чем виски с содовой.

Вы можете предположить, что человек, разгуливающий по улицам города с двумя мечами в руках, легко может оказаться в беде, не в моем случае это предположение было бы неверным. Вырвавшись днем из японского оцепления, сотни революционеров рассеялись по всему городу, возбуждая знакомых и горя огнем мести. В городе разразилось настоящее полномасштабное восстание, сопровождаемое погромами и поджогами, и японские власти попрятались. Я недолго думая запустил кирпич в окно ателье и раздобыл себе кое-что из одежды — обычно я не ношу готового платья, но сейчас был особый случай — и, вернув себе облик респектабельного буржуа, направился к японскому офицерскому клубу.

Здесь я застал неприятеля, готовившегося к худшему. Группа солдат рыла на переднем газоне окоп, укрепленный мешками с песком и способный при необходимости выдержать повторение битвы при Ипре. Туповатый с виду рекрут стоял на часах у ворот, охраняя клуб от восставших, которых, разумеется, поблизости не было видно, ибо у них имелось достаточно способов самовыражения помимо нападения на хорошо охраняемый объект. Я засунул мечи в брюки сзади и на негнущихся ногах направился к клубу, изображая из себя бизнесмена, ищущего защиты от восставших. Подойдя к воротам, я с удовлетворением заметил, что часовой украсил свою грудь парой гранат; еще больше меня порадовал тот факт, что штабная машина генерала Фуджимото стояла у дорожки.

Я сунул в рот сигарету и принялся хлопать себя по карманам, словно в поисках спичек. Эта нехитрая пантомима убедила часового, что я ищу огонька. Приблизившись к нему на расстояние вытянутой руки, я заехал ему по сопатке, затем сорвал с его груди одну из гранат, выдернул чеку и кинул ее в окоп. Вслед за тем я сгреб часового в охапку и закинул его в том же направлении. Последовавший за тем взрыв, смею доложить, мог бы снести одним махом весь Ипрский плацдарм. Я извлек мечи и ринулся к зданию.

Первый, кого я проткнул, оказался лакеем-китайцем; я, конечно, сожалею о случившемся, но поделом ему за службу жабоедам-япошкам. Из фойе я ворвался в зал и обнаружил там генерала Фуджимото, стоявшего у дальнего конца раскрытого гроба. Он взглянул на меня, увидел золотые мечи и ринулся в свой кабинет, заперев за собой двери. Я попробовал было выбить дверь плечом, но она оказалась из цельного дерева, и я отскочил. Тут в зал вбежали еще два офицера, и мне пришлось с ними разбираться. Существует японское искусство извлечения меча из ножен и перерубания противника пополам одним плавным движением, но, похоже, эти двое его не изучали, потому что я уложил обоих на месте, не дав им вытащить сабли.

Здесь мне хотелось бы отдать должное моим Кан Чияню и Мо Йе. Они наносили удары гораздо более сокрушительные, чем можно было предположить, судя по их весу; они никогда не болтались в руке и всегда оставались безупречно сбалансированными. Просто поразительно, как хороший инструмент помогает человеку в работе.

Разделавшись с офицерами, я заглянул в гроб и увидел, что там находился не кто иной, как мой старый друг лейтенант. Мне следовало бы понять это раньше, ибо он не вполне умещался в гробу — согнутая рука в гипсе высовывалась наружу. Я предположил, что он, должно быть, значился членом клуба. Возможно, на следующий день была назначена трогательная поминальная служба. Я пообещал себе проследить, чтобы этого добросовестного лейтенанта не бросили на произвол судьбы.

Я предпринял еще одну атаку на дверь генерала Фуджимото, и наградой мне послужил треск, свидетельствовавший о том, что рама была готова поддаться под моим напором, но в этот момент молодой парень в морской форме прыгнул в комнату, держа наготове штуковину, которую более искусный писатель назвал бы «Джоном Роско», а я обозначу просто как пистолет 38-го калибра, и мне пришлось безотлагательно проделать сальто, в результате которого гроб оказался между мной и моим противником, который тут же начал расточительно расходовать патроны. Ни одна пуля не просвистела даже поблизости от меня, хотя гроб, боюсь, пострадал весьма серьезно. В конце концов у моряка кончились патроны либо сдали нервы, и он бросился было к двери, ведущей в задний холл; однако я успел выпрыгнуть из-за гроба и метнуть Мо Йе, более легкий из моих мечей, пронзив ему селезенку.

Выбравшись из своего убежища, я направился к телу, чтобы вытащить меч, но меня отвлек отряд солдат, которых только что привезли на грузовике и бросили в эпицентр боя. Японских солдат учат нападать во что бы то ни стало, что бывает весьма страшно при стычках на открытом пространстве, но поскольку я столкнулся с ними в закрытом помещении, должен сказать, что, как бы смелы они ни были, их доктрина на этот раз себя не оправдала. Мне оставалось только встать за дверь и рубить храбрых парней одного за другим по мере того, как они вбегали в зал. Покончив с ними и получив возможность повернуться, чтобы вытащить из убитого легкий меч, я увидел шпиона Ямаш'ту, который стоял над морским офицером, сжимая в руках Мо Йе.

Я бросился на него, но он тут же принял оборонительную позицию и отразил мою атаку. Как вы помните, это был высокий стройный человек, и легкий женский меч подходил ему как нельзя лучше. Мо Йе со своим острым концом и двуручной рукояткой вполне соответствовала японской фехтовальной технике. Я набросился на него, словно коршун, размахивая Кан Чи-янем, но, хотя Ямаш'та был вынужден отступить, ему все же удавалось удерживать меня на расстоянии и даже вынуждать меня время от времени отбивать его контратаки. Я надеялся загнать его в угол — комната была невелика, — но он так проворно действовал ногами, что ему удавалось ловко уходить от меня.

Еще два японских офицера ворвались в комнату с обнаженными мечами, готовясь принять участие в схватке, и мне пришлось перепрыгнуть через гроб лейтенанта, чтобы оторваться от Ямаш'ты, изобразить из себя заправского лесоруба и тут же перепрыгнуть через гроб обратно, пока пришельцы падали, словно величавые ели в Британской Колумбии.

С каждой минутой я все больше начинал ощущать себя Дугласом Фербенксом.