Вышли из леса две медведицы - Меир Шалев

Глава седьмая

— А вот и вы! Сговорились на четыре, и ровно в четыре доктор Варда Канетти звонит в дверь. Пришла посмотреть на позор нашего поселения, изучить его и вывернуть наизнанку, да? Ну, как дела? Хотите есть? Хотите пить? Соскучились по мне? Ладно, ладно, я шучу. Усаживайтесь, пожалуйста. У нас есть полтора часа, а потом, если захотите, можете пойти со мной на родительское собрание и увидеть меня в действии. Мы можем начинать. Итак, ваш первый вопрос?

— Какая фамилия была у вас в семье до Тавори?

— До Тавори мы были Тверские. Мне говорили, что это имя имело в России какое-то значение, но отец моего деда хотел сменить галутное имя[35] на израильское и назвался Тавори. Как по причине, что это немного похоже по звучанию на «Тверской», так и потому, что там поблизости была гора Тавор, которую в России называют Фавором. Мне нравится и то и другое — и фамилия, и гора. Тавор — красивая гора, особенная, ее силуэт похож на женскую грудь, полную молока, на живот на седьмом месяце. И слово «Тавор» тоже особенное, оно ведь существовало еще до языка иврит, он просто присвоил его себе.

Дедушка Зеев, который родился и вырос вблизи этой горы, говорил своим внукам, Довику и мне, что еще многие годы после того, как он покинул Галилею и переехал сюда, ему не хватало очертаний Тавора на горизонте. Всякий раз, когда он поднимал глаза, его охватывало удивление — где гора? куда она подевалась? Я сама не росла возле Тавора. Я родилась в Тель-Авиве, а выросла здесь, в мошаве, но что-то из всего этого осталось и во мне. Я сохранила фамилию Тавори даже после того, как мы с Эйтаном поженились. Что? Эйтан? Разве я вам еще не называла это имя? Извините. Эйтан — это мой муж. Они оба — Эйтаны. И мой первый муж, и второй.

— Как интересно, что у обоих ваших мужей одно и то же имя, правда?

— Да, Варда, это очень интересно. И что еще интересней — что это один и тот же человек. Но сейчас это не важно. Вы потом поймете. А важно то, что я сохранила свою фамилию. Мой муж был Эйтан Друкман, а я осталась Рута Тавори. Тогда еще не было принято, как сейчас, чтобы женщина, выйдя замуж, сохраняла свою фамилию, так что многие брови вокруг меня поднялись в недоумении. И кстати, не впервые. Да будет вам известно, Варда, что будь на Олимпиадах такой вид спорта, как удивленное поднимание бровей, я принесла бы Государству Израиль много трофеев. Представляете себе: соперники выходят на поле, каждый выполняет упражнение, судьи подсчитывают, сколько бровей поднялось на трибунах, и объявляют (как заранее знает весь поселок): «Первое место, три очка — Рут (торжественная пауза) Тавори, Israel (восклицательный знак), просят подняться для вручения медали». Звучит гимн «а-Тиква», израильский флаг поднимается на вершину флагштока, море почестей и слез. Я кладу одну руку на грудь, как спортсмены из Соединенных Штатов, и одна слеза выкатывается и соскальзывает на щеку победительницы. Я ведь специалист по слезам. Я много в них упражнялась и достигла немалых успехов.

Ну, не важно. Я вышла замуж и сохранила свою фамилию. Я не хотела ее менять, и я не выношу этот нынешний обычай разных дамочек тащить на себе негабаритный груз двойных, а порой и тройных фамилий. Если ты уж такая самостоятельная женщина, сделай, как я — сохрани свое семейное имя, и все. Эйтану, кстати, это было совершенно безразлично. Даже наоборот. Он сказал: «Я влюбился в Руту Тавори и не хочу никакую Рут Друкман взамен». И не ограничился этим. Через некоторое время он вообще сменил свою фамилию на мою. Из Эйтана Друкмана стал Эйтаном Тавори. Сначала он представлялся так в шутку, это была еще одна из его шуток: «Эйтан Тавори, очень приятно». И добавлял: «Вы себе даже не представляете, насколько приятно». Я вижу, вы улыбаетесь. Да, он тогда очень любил смешить, а я была его благодарной аудиторией.

Короче, в один прекрасный день он поднялся, пошел в Министерство внутренних дел и официально сменил свою фамилию на мою. Довик сказал ему: «Что с тобой, Эйтан? Ты с ума сошел?» Но мне это как раз понравилось. Я даже сказала ему, что вижу в этом особо изысканный способ ухаживания. И знаете, что он ответил? Он сказал: «На этот раз это ухаживание не за тобой, а за дедушкой Зеевом, это он здесь главный Тавори, не ты». Но на мой взгляд, он ухаживал именно за мной, да еще как! Он умел ухаживать, и он любил ухаживать, хотя порой я чувствовала, что в этом спектакле ухаживания я не всегда являюсь объектом его стараний. Что иногда я всего лишь сцена для его спектакля.

Скажем, дни рождения. Как правило, дни рождения больше интересуют женщин и меньше мужчин, но мой первый муж не пропускал ни одного дня моего рождения — он устраивал мне праздник, он готовился, он придумывал всякие шутки и в каждый такой день вывешивал на стене свое постоянное объявление: «Рута, поздравляю тебя с твоим замечательным днем рождения, теперь тебе осталось еще… — и тут число менялось: пятнадцать лет, четырнадцать лет, тринадцать лет, — до твоего сорокалетия». И в каждый такой день я смеялась — Боже мой, сколько я смеялась с ним тогда, в те дни! — и спрашивала:

— Что ты так привязался к этому сорокалетию?

— Это мой любимый возраст. Возраст, в котором мне не терпится увидеть тебя.

— Сорок? Ты хочешь, чтобы моя кожа тинэйджера совсем сморщилась? Чтобы я поседела? Хорошо хоть, что у меня маленькие сиськи, они и в сорок будут стоять торчком.

А он свое:

— Я всегда хотел иметь сорокалетнюю жену, и я готов ее ждать.

— Почему же ты сразу не женился на сорокалетней?

Он смеялся:

— Потому что хотел тебя. Я по тебе видел, какой чудесной ты станешь, когда наконец прибудешь на эту станцию. Ты была моим долгосрочным вкладом.

— А пока что? Смотришь, как я с каждым днем становлюсь старее?

— Нет, — сказал он. — Ты не становишься с каждым днем старее. Ты с каждым днем становишься сороковее.

Представляете?! Я тут читаю книги и преподаю язык и Танах, а этот мой дикарь и невежда, с трудом закончивший среднюю школу, разом обгоняет меня с этим его «сороковее»!

— Сорок — малоприятное число, — сказала я ему. — Это сплошные неприятности — сорок дней потопа, сорок лет еврейских скитаний в пустыне, «еще сорок дней, и Ниневия будет разрушена»[36], как возвещал пророк Иона. А кроме того, что будет, когда мне исполнится сорок лет и один день? Или сорок лет и неделя? Сорок лет с половиной? Ты уже не захочешь меня больше?

— С какой стати? Так же, как это не случается за один день, так это и не исчезает за один день. Так же, как ты была немножко «сороковее» уже в шестнадцать с половиной, когда я тебя увидел впервые, так в тебе останется вполне достаточно и годы спустя.

Люди говорили мне: «Как он все время ухаживает за тобой, какой клевый мужик тебе попался, видно, как он тебя любит». И еще (это я им подражаю): «Муж у тебя — прикольный парень». Какое отвратительное слово — прикольный! Уже и газету и даже книгу невозможно взять в руки, чтобы не наткнуться на него во всех его видах — прикольный, прикольно, прикол… Эйтан был совсем не из этого корня. Ему больше подходило слово «обаятельный» — он очаровывал всех, и все попадали в его сеть, которую он даже и не раскидывал. А еще ему подходит звание «покоритель сердец», если вспомнить те сердца, которые ему покорились и потом уже не захотели освободиться. И пусть у вас не будет заблуждений: большинство этих сердец принадлежали как раз мужчинам. Мужчины самого разного возраста и уровня — бедные и богатые, молодые и старые, друзья и покупатели — все оставались с проколотыми ушами у косяка его двери[37].

Ну, не важно. Эйтан попросил меня, чтобы в тот торжественный для него день, когда он меняет фамилию Друкман на Тавори, я пошла бы с ним и официально поменяла свое имя на Руту. Но я отказалась. Я ненавижу бланки и бюрократию, и мне все равно, что написано в моем удостоверении личности. «Ты называешь меня Рута, и мне этого достаточно, — сказала я. — И я ведь прихожу, когда ты меня так зовешь, разве нет?»

— А как вы называли его?

— Что я слышу? Неужто вы не так уж сосредоточены исключительно на истории еврейских поселений в Палестине?

— И все-таки — как?

— Вы имеете в виду ласкательное прозвище? У него не было такого. Я называла его Эйтан, а когда знакомила с другими, говорила «мой супруг». Сегодня «супруг» считается политически корректной заменой «мужа», но как раз в Танахе, который я преподаю, в самой шовинистической книге, какую я знаю, самой подходящей для моего деда, если бы он удосужился ее прочесть, слово «супруг» употребляется вместо слова «муж» и очень даже часто[38]. Смешно, правда? Некоторые у нас в поселке, услышав мое «супруг», спрашивали, уж не стала ли я феменисткой — так у нас произносят «феминистка», с буквой «е».

Я? Вы что, с ума сошли? Мне просто нравится это выражение. «Мой супруг», древнее ивритское иши, — в этом есть что-то личное, и к тому же оно созвучно слову «эш», огонь, а это очень напоминало мне Эйтана — с его кострами, которые потом погасли, и с угольями, на которых он варил нам кофе и которые перестали тлеть и шипеть, и с той сверкающей кожей, которая была у него, но побелела и потускнела после беды. У некоторых людей после беды или травмы седеют волосы, а у Эйтана поседела кожа.