Путешествие на тот свет, или Повесть о великом хаджже - Фазлиддин Мухаммадиев

Наш автомобиль потерялся в этом шумном океане людей, словно песчинка. Местные полицейские в форме цвета земли, в подражание американским военным с пистолетами на животе, бессильно барахтались в бесконечном людском потоке.

Их свистки не слышал никто, кроме них самих. На перекрестках и площадях, где сходились три-четыре улицы, переполненные автомобили стояли, упершись радиаторами друг в друга, словно дерущиеся бычки, насмерть сцепившиеся рогами. За ними на несколько километров впритирку выстроились машины и, гудя изо всех сил, требовали себе дорогу.

Представьте только разноголосый хор сотен, тысяч автомашин всяких марок! И учтите к тому же, что большинство оборудовано воющими сиренами.

Мало им простого сигнала! Беспрерывные и душераздирающие вопли клаксонов оглушают и нагоняют ужас. Большой красный грузовик, на крыше которого лепились люди с корзинками и мешками, уткнувшись в зад нашего такси, беспрестанно гудел, выводя целый такт народной таджикской песни «О мой соловей, пой мой соловей!».

От шума и грохота содрогался даже воздух над матерью городов ислама.

Прости, господи, что в то время, как от шума и гвалта вокруг голова готова расколоться на части, мне еще становится смешно. Крики прохожих, вопли водителей, автомобильные гудки и рев ишаков, уличная пыль, дым от жаровен, установленных прямо на улице перед обжорками, запах пота и гниющих отбросов.

Жители Мекки, видимо, привычны к такому столпотворению и, кажется, испытывают от него наслаждение. Мало им сигналов автомобилей, даже свои велосипеды оборудовали автомобильными гудками.

Я достал таблетку пирамеина и проглотил без воды, а уши заткнул ватой.

После долгих ссор и скандалов, после адских усилий многострадальных блюстителей порядка высвобождалось несколько метров дороги. Затем еще с полчаса мы стояли на месте и снова продвигались на несколько шагов вперед.

Но нет ничего сильнее времени. Два километра, отделявших окраину города от центра, были преодолены до вечерней молитвы, и мы встретили остальных наших спутников возле гостиницы «Арафат». Они были не в духе. В гостинице не оказалось свободных мест. В прежние годы паломники из Советского Союза останавливались в доме богатого сеида[53] Сайфи Ишана. Хотя его дом находился недалеко от храма божьего, постояльцы оставались недовольны едой и ночлегом. В этом году руководители нашей группы вознамерились найти более удобное пристанище. Кто-то из здешних знакомых Кори-ака еще несколько месяцев назад прислал в Ташкент в Духовное управление мусульман Средней Азии телеграмму, обещая забронировать для наших пилигримов места в гостинице «Арафат». Но хозяин «Арафата» действовал по пословице: «Кто здесь ― тому уважение, кого нет ― тому извинение».

Теперь, в этом кипящем людьми котле, нам оставалось только просить Сайфи Ишана о приюте. Перед тем, как мы отправились к нему, ко мне подошел Исрафил.

― Давай держаться вместе, ладно?

Казалось; он собрал воедино все свои душевные силы, такое просительное выражение запечатлелось на его лице.

― Пожалуйста. Не понимаю я тебя, Исрафил, зачем ты спрашиваешь?

― Не знаю, я хотел сказать что-то другое… Ну, да бог с ним…

Склонив голову набок, наш вице-глава, являя неподобающий его высокой должности вид, виновато смотрел себе под ноги. Бедный Исрафил, он напоминал мне ощипанную курицу, да к тому же еще упавшую в воду. Что с ним? Неужели до такого состояния довели его городской гомон, шум машин и дорожная усталость?!

Лишь в сумерки добрались мы до дома Сайфи Ишана. Пройдя между двумя рядами узких деревянных кроватей, на которых сидели богомольцы в ихрамах, мы через темный коридор попали в комнату с черными от грязи и копоти стенами и потолком. Вдоль стен тянулась невысокая и узкая глиняная суфа.[54]

Хозяева встретили нас, как старых знакомых. У входа на полу чадил самовар. Поодаль на гремящем примусе бурлила в большом чугунном кувшине вода. В углу коридора старой тряпкой был огорожен туалет, служивший и местом для омовений.

Посреди комнаты расстелили дастархон. Поднявшись с суфы, все расселись вокруг. Исрафила настойчиво приглашали занять место соответственно его бороде и сану, но он остался рядом со мной.

― Если нам придется жить здесь, то мне жаль всех вас, ― шепнул я ему.

― Почему только нас? А ты сам?

― Я вытерплю это зловоние не больше часа, а затем вы останетесь без врача.

Исрафил прикрыл рот рукой, скрывая смех.

Принесли по пиалке простокваши и по полчашки супа с лапшой. После еды прочитали молитвы и вышли во двор. Там встретили худого мужчину с черным лоснящимся лицом, в черном сеидовском одеянии с записной книжечкой в руках.

Он объявил: «Иншалла, пойдем совершать радение вокруг Каабы». Все должны были повторить за ним все, что он скажет:

― Аузи биллахи мин-аш-шайтан-ар-раджим![55] ― восклицал он, и мы, набравшись сил после простокваши и лапши, выкрикивали эти слова громче его. Походя он читал молитву вступления в Каабу, молитву начала хождения вокруг Каабы и другие, а мы вторили ему.

Мы шли по узкой извилистой улочке. По обе стороны вели бойкую торговлю бакалейные лавки, палатки, в которых продавались лепешки, головные уборы и всякая всячина. Множество людей в ихрамах толкались взад и вперед. Мы двигались гуськом друг за другом, словно стая журавлей, и, чтобы не потеряться, держались за руки или за подол ихрама впереди шагавшего соседа.

Голос нашего сеида, читавшего молитву, не достигал тех, кто шагал в конце цепочки, и они повторяли только те арабские слова и фразы, которые доносились до их слуха. Такие же цепочки паломников двигались слева и справа, позади и впереди нас. Сеиды, руководители тавафа,[56] сверяясь со своими книжечками, нараспев гундосили слова молитвы. Автомобили, арбы, наездники на ишаках, гудками, криками и воплями продолжали бороться за каждый шаг. Несколько раз нашу цепочку разрывали автомобили и мы во всю глотку звали друг друга, чтобы не потеряться в этой сутолоке.

Ни Исрафил, ни я, ни наши спутники, впервые ступавшие по этим местам, не знали, сколько нам еще осталось идти. Мы шли вслепую, словно овцы, которых тянут на веревке. Наконец нам велели разуть паломнические чувяки. Только тогда мы поняли, что находимся у храма божьего. Оглядевшись, мы увидели знакомые по старинным книгам, рассказам и преданиям очертания Каабы.

Довольно широкая площадь Каабы была освещена яркими электрическими фонарями, напоминавшими старинные чугунные светильники.

Площадь огораживал навес, поддерживаемый бетонными колоннами, по углам которого высились муэдзинские минареты. В этот квадратный навес был вписан другой, круглый, значительно ниже внешнего. Он покоился на деревянных столбах, украшенных орнаментами и резьбой. Мы стояли у одного из входов внешнего навеса-ограды.

Женщина, напоминающая индианку, свалила наши чувяки в кучу на свой грязный платок и сказала, что будет оберегать их до нашего возвращения.

Пол под внутренним навесом был выстелен мрамором; к Каабе вели мраморные дорожки, земля между которыми была посыпана крупным красным песком. Тысяч десять-двенадцать верующих собрались под навесом этой огромной мечети. Они сидели на молитвенных ковриках и молились, обратив взор к Каабе.

Множество водоносов сновали вокруг, перелезая через плечи и перепрыгивая через головы богомольцев с криками: «Замзам! Ишриб Замзам!»[57]

Сеид мутаввиф[58] на минуту задержавшись перед Каабой, заставил повторить за ним аят, затем с торжественным видом повел нас за собой вокруг дома Аллаха. Мы шли следом, совершая обход Каабы против часовой стрелки.

В левом углу восточной стены Каабы видна позолоченная дверь. Чуть ниже и левее ее порога, в круглой нише хранится аль-хаджар-уль-асвад, т. е. священный черный камень. Величина ниши позволяет сунуть туда голову и коснуться священного камня губами. Но сейчас почти никто не может и мечтать о том, чтобы поцеловать святыню. Только сильнейшим из сильных удается, выстояв очередь у южной стены Каабы и делая несколько шагов в час, достигнуть в конце концов этой ниши и хотя бы рукой дотронуться до святого камня, чтобы затем поцеловать свою руку и приложить ее к глазам.

Много кровавых историй связано с этим камнем. И до и после смерти последнего пророка каждые сто-двести лет происходили восстания и бунтовщики, силой оружия захватив благословенную Мекку, выбрасывали камень из храма божьего, говоря, что не следует рабам Аллаха поклоняться безжизненному черному камню. Но шейхи и сеиды — властелины Мекки, утверждали, что это не простой камень, а белый ангел, посланный в свое время милостивым творцом с седьмого неба на чашу грешную землю, который сгорел, не достигнув Земли, и превратился в черный камень. Они собирали силы и объявляли восставших и реформаторов гяурами. Пилась кровь ни в чем не повинных людей. В последний раз ваххабиты, то есть предки нынешнего короля Аравии его величества Ибн-Сауда, подняв в прошлом веке мятеж, брякнули камень оземь и разбили на несколько кусков. Прошли годы, разбитые части скрепили серебряным обручем и, придав камню подобающий вид, водворили его на место, дабы паломники, пришедшие, из близка и далека, находили в нем утешение.