Между ночью и днем - Анатолий Афанасьев

Приехал из фирмы дюжий детина в белом халате и со шприцем. Увидев изнуренного Кешу с разбитой головой, выразил сомнение:

— Случай запущенный, может, лучше его в стационар отправить?

Тварь утащила детину на кухню, там они долго шушукались и вернулись в комнату веселые оба, как с именин, со шприцем наготове.

— Я сразу чего-то почуял неладное, — повествовал Кеша. — Но куда деваться. Из запоя выходить надо, иначе хана, а самостоятельно, чувствую, не сдюжу.

Детина-врач дал ему подписать какую-то бумажку и вкатил четыре укола подряд. Кеша враз с копыт, а когда очнулся, то решил покурить. Но это ему не удалось. Никак не мог поймать пачку сигарет, которая лежала на тумбочке. Пальцами тыкал, тыкал, да все около. Игорек, который случился рядом, радостно завопил:

— Папочка, какой ты смешной! Давай вместе играть.

Когда с кухни прибежала тварь, Кеша уже гонялся по полу за тапочком и действительно от души хохотал.

— После как в яму нырнул, ничего не помню, — закончил грустную повесть несчастный алкоголик.

— Белая горячка, — поставил диагноз Петр Петрович. — Но почему тебя сюда привезли? Обязаны были в наркологию доставить.

— Нет что не горячка, — сквозь слезы возразил Кеша. — Это он с тварью чего-то в уколе намешал. Ну и на горшок наслоилось. Если выйду отсюдова, убью!

— Правильно, — сказал Петр Петрович. — Тебя привезли как с сотрясением мозга, а на горячку не обратили внимания.

Около четырех ко мне пришел первый посетитель — следователь районного отделения милиции Вохряков. Молодой, немного за тридцать, лицо простецкое. Уселся на стул в ногах, достал из планшетки блокнот, повел допрос. Вежливо, культурно. Фамилия, род занятий, расскажите, пожалуйста, о происшествии.

— Нечего рассказывать, — сказал я. — Ворвались какие-то трое бандюг и изувечили. Спасибо, не убили.

— Никого из них раньше не видели?

— Нет.

— Какие-нибудь особые приметы помните?

— Да нет, пожалуй. Один бритоголовый, в солнечных очках, постарше вот вашего возраста. Двое других — обыкновенные качки.

— Почему вас били? Что-то хотели узнать?

— Спрашивали, где прячу деньги.

— Вы им сказали?

— Сказал, что нету. Откуда у меня деньги? Я же не вор. Кстати, капитан, что там с квартирой? Я имею в виду, с дверью?

— Не волнуйтесь, мы ее опечатали.

Подполковник Артамонов и Петр Петрович с любопытством вслушивались в беседу, алкоголик Кеша, который за обедом похлебал постных щец, безмятежно спал. Обстановка мирная, доверительная. Солнышко в окне.

— Заявление будете делать? — спросил следователь.

— Зачем? Вы же не будете их ловить.

Следователь расслабился, отложил блокнотик. Улыбнулся хорошей улыбкой человека, у которого главное богатство в жизни — добрый нрав.

— Честно говоря, ловить действительно некому. Нас же двое в отделе. Еле успеваем убийства регистрировать.

— Понимаю.

— Но все же, бывает, и ловим. Вот если, к примеру, у вас какие-нибудь приметные вещи взяли… Ладно, я еще загляну денька через два, если будут новости.

После его ухода я пошел звонить. Кое-как натянул синюю хлопчатобумажную рубаху и влез в тренировочные штаны. Вот еще одна маленькая загадка, которую хотелось бы поскорее решить. Кто меня одевал? Помнится, когда мы дрались, я был в чем мать родила.

По длинному больничному коридору, заставленному кроватями, напоминавшему полевой лазарет, я брел долго, как столетний старец, опасающийся, что при неосторожном движении из него все высыплется. Переломанные ребра прижимал локтями и делал мелкие шажки, глядя под ноги. Задержался на минутку у столика дежурной сестры. За столиком сидела симпатичная девчушка и что-то писала в журнал.

— К телефону я правильно иду? — спросил я.

— Правильно, правильно, — отозвалась сестра, не поднимая головы.

— А далеко еще?

— Вы же видите, больной, я занята.

Коробка телефона висела в закутке для курения, у подоконника стояли двое мужчин, судя по виду, недавно вернувшиеся из боя. Один с подвязанной рукой и на костылях, у второго голова замотана грязноватыми бинтами так, что наружу торчал только глаз и кончик носа. Когда он затягивался, дым окутывал всю его голову ровным серым облаком.

У меня был всего один жетон, который я занял у Артамонова. Сначала я позвонил в мастерскую, но там никто не ответил, затем набрал домашний номер Зураба. Милый товарищ искренне обрадовался, что я жив. Позавчера они с Петровым заезжали ко мне домой, увидели опечатанную дверь. Были в милиции, но там с ними вообще не стали разговаривать. Правда, пригрозили кутузкой, если будут нарываться. Съездили в контору к Огонькову, и тот велел им сидеть тихо по домам до его распоряжения. Обещал, что сам наведет справки. Работа накрылась, Петров в клинче, вот все новости. Но это все ерунда по сравнению с тем, что я обнаружился живой.

— Почти живой, — уточнил я. — Но это не телефонный разговор.

Я попросил Зураба позвонить родителям и сказать, что я в командировке.

— Я к тебе сейчас приеду, — заторопился Зураб. — Говори адрес.

— Лучше завтра…

Я перечислил все, что надо привезти: зубную щетку, пасту, пожрать… немного деньжат. После паузы Зураб спросил:

— Как думаешь, Саня, хана проекту, да?

— Необязательно. Привези еще жетонов для автомата. И курево.

— До завтра, Саня, держись, брат!

Пока я звонил, Кеше соорудили капельницу, он чуть порозовел, но выражение лица сохранял такое, словно его посадили на электрический стул, куда с минуты на минуту подадут ток. На кровати Петра Петровича сидела пожилая женщина в нарядном летнем платье. Подполковник читал детектив. Посмотрел на меня поверх страниц.

— Подымим?

В туалете я устроился на стуле, а он остался стоять.

— Может, по глоточку? — предложил подполковник. — У меня есть.

— Боюсь. Голова какая-то чумная.

— Тогда не надо. Не догадываешься, кто тебя уделал?

— Догадываюсь.

— Я так и понял.

Ближе к ночи заглянула дежурная медсестра и раздала всем, кто хотел, по таблетке анальгина. Оживший Кеша Самойлов (на ужин он съел тарелку лапши и выпил кружек пять чая с печеньем и сыром, которым его угощал Артамонов) попросил снотворного.

— У меня бессонница! — гордо объявил он.

Сестра, пожилая дама, отщипнула от облатки две крохотные синие таблетки.

— Что это? — подозрительно спросил Кеша.

— Пей, хуже не будет.

— Попозже выпью…

Засыпала палата под горестные причитания Кеши, который, обращаясь неизвестно к кому, последовательно перечислял грехи твари: а) до сих пор не принесла передачу; б) пыталась убить ночным горшком; в) отравила вместе с врачом; г) никогда не любила; д) ноги волосатые…

Утром пришла Катя. Я дремал после завтрака и во сне попытался стряхнуть ползущую по груди крыску, но она не стряхивалась. Открыл глаза и увидел Катю. Но не сразу ее признал. Лицо осунувшееся, с ввалившимися огромными очами, светящимися тьмой. Кроме перламутрового синяка под глазом, широкая ссадина на лбу и исцарапанный подбородок. Счастливая улыбка.

— Давай поцелуемся, — предложил я. Катя нагнулась, ее губы прижались к моим. Этот поцелуй вернул мне душевное равновесие.

— Тебя что же, опять били?

— Еще как! Эти вообще были какие-то зверята.

— Не повезло тебе со мной, да?

— Почему?

— Как же, ни дня без колотушек.

— Ну, тебе тоже досталось.

Все эти дни, пока я недужил, мне так много хотелось ей сказать, но сейчас, когда она уже была рядом, можно было и помолчать. Она и так все понимала. Может быть, это была первая женщина в моей жизни, с которой не надо было притворяться. Конечно, это сулило впереди большие неудобства.

— Как ты нашла меня?

— По телефону.

— Ага, — кивнул я глубокомысленно, хотя ничего не понял. — Расскажи поподробнее.

— Про что?

— Как все было.

— Лучше потом, ладно? — Она встала с кровати и начала разбирать спортивную сумку, набитую под завязку. Боже мой, чего только она не притащила! Банки с соками, фрукты, сигареты, свертки с едой, кастрюльки, аккуратно упакованные туалетные принадлежности, махровое полотенце, домашние тапочки, книги и, как венец всего, пузатая бутылка армянского коньяка. Через минуту кровать и тумбочка были завалены так, словно сюда поместился коммерческий ларек.

— Ты с ума сошла, — сказал я. — Давай все упаковывай обратно.

Ее лицо светилось, все царапины празднично лиловели.

— Смотри, Саша, вот мед, орехи, курага, изюм. Все помытое. Курица еще горячая. Давай прямо сейчас покушаешь. Мама в духовке запекла. Ой, вкуснятина!

Как я ни противился, чуть ли не силком скормила мне полкурицы и бульону заставила выпить. Оттрапезничав, я взял ее за руку и увел в туалет якобы покурить. Там, защелкнув задвижку, попытался к ней приласкаться, но ничего у меня не вышло. Стоило мне чуть-чуть резче дернуться, как в башке вспыхивал оранжевый туман.