Поворотные времена. Часть 1 - Анатолий Ахутин

Обратим внимание теперь на то, что и самый элементарный акт мышления Платон определяет как внутренний разговор с самим собой, как внутреннюю речь. Мышление, говорит он в «Теэтете», это «речь, которую душа проводит с самой собой о том, что она рассматривает… Мысля, (человек) ничего другого не делает, как разговаривает (διαλέγεσθαι), спрашивая самого себя и самому себе отвечая, утверждая и отрицая» (Theaet. 190 а). В «Софисте» он повторяет: «Итак, мышление и речь одно и то же; разве что одно, а именно то самое, что называется у нас мышлением, есть беззвучный диалог (διάλογος) с самим собой, происходящий внутри души (…), а другое, а именно звучащий поток, идущий через уста, названо речью» (Soph. 263 е). Когда в этом внутреннем разговоре человек приходит к определенному заключению, то имеет мнение, которое и может высказать. Высказывание есть всегда высказывание мнения. Когда мы говорим, например: «Он высказал ту мысль, что…», мы говорим не точно. Мысль возникает (может возникнуть), когда мы слушаем, что сказали, и слышим: что-то не сказалось или сказалось не то. Мысль возможна, когда мы расходимся с самими собой во мнении, готовы возразить, оспорить сказанное нами самими, иными словами, когда наше заключение расключается, возвращается во внутренний диалог. А если вопрос захватывает человека всерьез и внутренние собеседники способны основательно развивать свою аргументацию (свои «логосы»), то подобный диалог может развернуться, как, например, «Теэтет», или «Софист», или «Парменид», иными словами, как сократическая беседа, в которой мы спрашиваем и отвечаем, обсуждая какое-либо мнение. (Стоит ли уточнять, что литературные персонажи платоновских диалогов далеко не всегда совпадают с внутренними.)

Ho этот диалог, спор, это обсуждение только тогда бывает мыслящим, мышлением вслух, когда оно сохраняет внимательность внутренней речи, которую ведет с самой собой душа, сосредоточенная на том, о чем эта речь ведется. He трудно также понять, что чем меньше внутренняя речь склонна заключать себя сложившимся наспех мнением, чем сильнее она захвачена мыслью (и тем, о чем она размышляет), чем глубже, стало быть, она уходит внутрь себя (чем ближе, иначе говоря, она подходит к собственному бытию того, о чем она размышляет), тем более толково, артикулированно, отчетливо и детально развертывается ее диалог, тем более глубокие предубеждения, предпосылки, подразумевания он захватывает, тем более он – этот внутренний диалог – способен сказаться, стать речью внешней31.

Так вот: искусство диалектики – искусство, прокладывающее путь, по слову Аристотеля (см. ниже), к началам всех путей, – а равно и искусство философского диалога самих возможных начал коренятся в элементарном внутреннем диалоге мысли, ежемгновенно в каждом из нас происходящем и ежемгновенно нами проглатываемом. Диалектическое искусство (ή διαλεκτική τέχνη) – искусство философской беседы – есть просто искусство мысли, есть мысль, возведенная в мастерство, в искусство. Еще проще: мысль, возведенная в саму себя, в свое собственное – умное – место. Проще некуда!

Нет, видимо, вовсе не из личной привязанности к Сократу, не из художественных или педагогических соображений Платон обращается именно к жанру сократической беседы и вместе с Сократом не признает длинных, хорошо выстроенных речей и записанных текстов. Им нужен живой или мысленно вызываемый собеседник. Вот в «Софисте», где элеец набирается духа оспорить мнение самого Парменида, «нашего отца», он говорит: «Нам надо принять такой метод исследования, как будто они тут присутствуют и мы их расспрашиваем…» (Soph. 243 d. Пер. С.А. Ананьина). Записанные же тексты для беседы не годятся. Они легко плодят мнимых знатоков, потому что (1) можно усвоить (запомнить) изложенные в них знания (мнения, информацию), но ничего толком не понимать, потому что эти знания не получают «внутренне – сами от себя» (Phaedr. 275 а), и (2) «ужасная особенность письменности» состоит в том, что кажется, будто это сочинения говорят, «а спроси их – они очень величественно молчат» или «всегда твердят одно и то же» (ibid. 275 d)32. И только тот, кто умеет пользоваться искусством разговора (τώ διαλεκτική τέχνη χρώμενος), «сеет проникнутые знанием речи (…): они не бесплодны, в них есть семя, которое родит новые речи в душах других людей, способные доставить ему бессмертие, а его обладателя сделать счастливым в той высшей степени, какая возможна для человека» (ibid. 276 е – 277 а. Пер. А.Н. Егунова, под ред. Ю.А. Шичалина).

Если с этой точки зрения мы просмотрим даже капитальные истории философии, не скажем ли мы о философах вместе с Платоном: «Каждый из них, кажется мне, рассказывает какую-то сказку (μΰθον), как будто мы дети, один – что существующего три рода, и порою что-то из сущего как-то враждует с другими, порою же они становятся дружными, вступают в брак, и имеют детей, и воспитывают их; другой же говорит, будто имеются два (начала) – влажное и сухое или теплое и холодное, сочетает их и заключает браки между ними…» (Soph. 242 d).

«Правильно ли кто из них обо всем этом говорит или нет – решить трудно, да и дурно было бы укорять столь славных и древних мужей» (ibid. 243 а). Ho философия, утверждает тем не менее Платон, не рассказывает сказок и басен о том, что дела-де в этом мире, а также в том обстоят так-то и так-то. Философия начинается там, где мы можем как бы остановить поток повествующей речи, попросить автора принять во внимание нас (живущих, может быть, тысячелетия спустя) – следим ли мы за его рассуждениями или давно уже остались позади (ibid. 243 b), – задать ему вопрос, послушать, не имеет ли он что возразить на то, как мы его изложили, оттрактовали, объяснили, поставили на место. А то ведь

«По мненью некоторых, наши предкиHe люди были, а марионетки».

И будто бы только нам известно, какими нитями они приводились в движение.

He случайно мы постоянно обращаемся здесь к диалогу «Софист». Это блестящий образец искусства платоновской диалектики. Ho если следовать его исходному определению: искусство философской беседы, образец этот обнаруживается, конечно, не в попытках дать определение «софиста» путем «диэрезы» – дихотомического родо-видового деления, приема весьма искусственного и бесплодного (хотя умение разделять целое на виды и связывать виды в целое Платон тоже относит к искусству диалектики, см., например: Phaedr. 266 b; Soph. 253 с – е). В «Софисте» это и не внутренние взаимоотношения пяти выводимых тут категорий', бытие, покой, движение, тождество и различие33. Чистый образец платоновской диалектики в «Софисте» – это разговор, крупный разговор о бытии и небытии (γιγαντομαχία τις περί τής ουσίας – некая борьба гигантов о сущности – Soph. 246 а), о мышлении, истине и лжи, – разговор, который Платон заводит снова, с начала, как бы в присутствии Парменида, Гераклита, тех «древних и славных» мужей, которые однажды было исчерпали тему. Подобно тому как «Теэтет» снова открывает вопрос о знании, «Софист» снова открывает вопрос о бытии (и еще раз снова открывает его «Парменид»…). Разговор этот Чужеземец из Элеи ведет не с Теэтетом, а с ионийцами, со своим «элейским племенем» и его «отцом» Парменидом, с гераклитовцами. А еще точнее сказать, его ведет Платон-элеец с Платономгераклитовцем и с Платоном-платоником. Благодаря этому разговору, начавшемуся как бы с самого начала (и вечно продолжающемуся), бытие и мышление оказываются снова тут, во всей их вечной новости34, загадочности, удивительности. И когда М. Хайдеггер ставит эпиграфом к «Sein und Zeit» фразу из «Софиста»: «Ибо очевидно ведь вам-то давно знакомо то, что вы собственно имеете в виду, употребляя выражение „сущее”, а мы верили правда когда-то, что понимаем это, но теперь пришли в замешательство» (Soph. 244 а. Пер. В.В. Бибихина), он со своей «фундаментальной онтологией» включается в этот вековой разговор, силою которого, как утверждает Платон, только и можно подступиться к неприступному.

5. ПЛАТОН О ДЕЛЕ ФИЛОСОФИИ

В «Государстве», в конце VI и VII книг, Платон, пожалуй, детальнее всего выясняет содержательный смысл диалектики в ее отношении к другим искусствам и ученым занятиям (τα μαθήματα). Он говорит здесь, что человек, не способный к диалектике, не умеет ни в чем «дать отчета (λόγον … διδόναι) ни себе, ни другому» (RP. 534 Ь), не способен идти, как воин, сквозь все препятствия к цели и не имеет ни малейшего понятия о благе, что такой человек проводит всю жизнь в спячке (ibid. 534 с). Ho ведь это из «Апологии», все метафоры сократовских речей. И что же? Именно здесь диалектика – философская беседа – провозглашается венцом и завершением (τέλος) всех ученых занятий (τών μαθήματων) (ibid. 534 е). Тем, ради чего все, чему все в государстве так или иначе подчинено. А чтобы мы не сомневались, что речь идет о беседе, о знакомых сократовских вопросах и ответах, Сократ «Государства» – именно в этой связи – говорит собеседнику, что, если тот хочет подготовить своих будущих детей к участию в управлении государством, он законом обяжет их «получать преимущественно такое воспитание, которое позволило бы им быть в высшей степени сведущими в деле вопросов и ответов» (ibid. 534 d. Пер. А.Н. Егунова).