Гончаров и стервятники - Михаил Петров

- Да, это так, а жаль. Наташа была очень чутким человеком. Мне с ними хорошо жилось. Можно было часами рассказывать свою жизнь, они слушали - не то что эти... Николай, иди еще принеси выпить.

- На какие шиши? Пузыри не сдали.

- У тебя есть, а ты мне должен.

- Чё? Да ты знаешь, чьи это бабки?

Этот семейный инцидент мне был совсем не интересен, и я вытащил еще пять штучек, прекращая начинающийся скандал.

- Жаль! - Я попытался вернуть разговор в первоначальную колею. - Когда я здесь был, всегда у них ночевал. Пойду сегодня один. Чердак я хорошо знаю.

- Иди, иди, если хочешь, чтобы тебе холку от головы отломили. Там одного придурка с неделю назад оформили. - Хорек злорадно захихикал, словно в том, что убили незнакомого или мало ему знакомого человека, он находил какую-то радость или удовлетворение. - Так ты вторым, может, будешь. А ты не мент, случаем?

Остренькие глазки его забегали. Они словно впились в меня, что-то вспоминая и взвешивая.

- Ты, Колян, иди да поесть чего-нибудь захвати. Хлеба обязательно. Гамлет подождал, пока его напарник скроется, потом продолжил прерванную мысль: - Хорошие люди были. Вы не подумайте, не все одинаковы внутри, как одинаково мы выглядим внешне.

Я насторожился. Это обращение на "вы" было очень пикантно. Оно обозначало, что либо Гамлет знал меня, либо из него еще не выбили этическую суть.

- А чего это ты так со мной - на "вы"?

- "Привычка свыше нам дана", - процитировал он из "Онегина", и я облегченно вздохнул, опять закидывая удочку:

- Конечно. А кого это замочили?

- Я его мало знал. Да и жил он там недолго, месяца два-три, может быть. Первое время вообще был одет довольно прилично. Таких хомяк почему-то "галстуками" зовет. Я думал, просто он в этом доме живет, не на чердаке, естественно, в квартире, но с каждым разом сей господин становился все более и более жалок, сидел, как правило, на скамейке, недалеко от того места, где нынче состоялось наше знакомство. Сидел, вперив отсутствующий взгляд в собственные колени, и думал. Я знаю эти невеселые думы. Через такие же сам когда-то прошел. Меня раздражало в нем то, что никаких попыток заработать на пропитание он не предпринимал.

- Извини, брат, - перебил я бомжа, - сейчас должен вернуться твой кореш. Что-то не катит он мне, давай схиляем. Кафешку я одну тут знал, посидим, кишки набьем, жахнем коньяку. Как ты?

- Я-то за, но ты ж бабки давал.

- Хрен с ними. Вот батяня с хорьком, с хомяком значит, и оприходуют их за наше здоровье, и дама им поможет. Лады? Как, батяня?

- Главное, чтоб все путем было, без обиды.

Мы раскланялись и уже через двадцать минут сидели в блевотной забегаловке с ресторанными ценами.

Деньги Бориса кончались незаметно и быстро, как юность.

И тем не менее я взял бутылку обещанного коньяка и к нему того-сего закусить.

- Чокаются "по первой", - напомнил я о прерванной истории.

Вылив в себя коньячный суррогат, он продолжил:

- Так вот, он просто сидел, не желая шевельнуть пальцем, чтобы набить себе брюхо. Однажды я не выдержал, подсел к нему. Почему, говорю, вы сиднем сидите, с голоду ведь умереть можно. Он посмотрел на меня глазами голубя, знающего, что ему скрутят шею, и безучастно согласился: "Можно". - "Вы сколько дней не ели?" - "Не знаю", - говорит. А я смотрю, тусклые его глаза в запавших глазницах жить даже не хотят, а еще ведь молодой, сорока нет. Я бутылки сдал, помню, немного тогда было, купил кое-каких продуктов и назад. Он как сидел, так и сидит. Насилу я его накормил. Равнодушный ко всему и ко всем. И к себе тоже. На вопросы не отвечает, так, отмахивается да отнекивается. Но документы при нем, целая пачка. Думаю, пропадет мужик, сам себя уже приготовил к этому, а жаль. Симпатичный он какой-то был интеллигент, причем настоящий, не из приготовленных на скорую руку. Изящество проглядывало сквозь мятый костюм и грязную рубашку. Предложил я ему свой кров - это где вы сегодня были. Отказался. Вообще уже можно было сказать, что человек умер.

А тут однажды под вечер встречаю похмельную Инку. Подлечи, говорит, по гроб жизни обязана буду. Купил я бормотухи, идем назад мимо его скамейки сидит. Пойдемте, говорю, с нами пить чудесный солнечный портвейн, импорт из ближнего зарубежья.

И вы знаете, тут он впервые пошел. Шел сзади шагах в трех. Несмело, робко пошел. Там во дворе одного из домов есть трансформаторная будка, почти вплотную притиснута к ограде детского сада, вот в этой щели мы и засели. Выпили этот портвейн, сидим с Инкой, общих знакомых бродяжек вспоминаем, смотрим, а он плачет. Молча. Слезы катятся и катятся из открытых глаз. Инка с ним рядом сидела на приступке, я к ним боком на корточках, научился уже.

Он невесело улыбнулся:

- Можно еще?

Я разлил остатки.

- Упокой его душу.

Он опрокинул стакан.

- Какая ж это должна быть сволочь, чтоб поднять руку на Сережу? Его звали Сергеем. Так, на чем я... да... Инка сидела рядом с ним плечом к плечу. А когда она увидела, что с мужиком делается, как рванула к нему. Обняла и осторожно так положила его голову к себе на колени. Я контролирую наш разговор и прекрасно понимаю, как со стороны, должно быть, смешна и убога любовь бродяжек. И там, в уютных трехкомнатных квартирах, с позиции финской супружеской кровати, она представляется чем-то вроде собачьей вязки. Да Бог им судья. Она обняла его и заплакала сама, может быть, это были пьяные слезы - для меня разница небольшая. Важно, что человек понял, стал следить за собой. А вы знаете, как это трудно в нашей ситуации? Стала и Инка распутываться со своими старыми связями. "Так и встретились два одиночества".

- А где ее найти?

- Так куда-то ушла!

- А куда ушла?

- Откуда пришла.

- Найти можно?

- Не советую. Из вас Шарапов никудышный.

- Не понял.

- И не надо.

- Темнишь!

Он засмеялся:

- Уж если вас хомяк на первой стометровке расколол, а дед Андрей только посмеивался, из-за водяры вам подыгрывая, то уверяю, с теми ребятами вам не удастся встать даже на старт.

Я сидел обделанный с ног до головы, причем обделанный своими собственными руками.

- А все же, как ее найти?

- Послушайте, это уже выходит за пределы моих возможностей.

- А может, это они и грохнули Сергея этого самого в порыве ревности или блатной мести?

- Нет, я же сказал. Инка с ними договорилась. А они в отличие от других слово держат.

- И все же, как мне найти ее? Кстати, как она выглядит?

- Красивая, если не с похмелья. А вообще, вы помните актрису Светличную? Очень похожа, если не отправляется бродяжничать. А когда она пьет, то начинается...

Я подошел близко-близко к человеку, который видел убийц перед самой кульминацией, и, как баран на ворота, налетел лбом на бетонный забор чьей-то этики. И это было обидно.

- Не пропивается? - поддержал я затухающий разговор.

- Ну да, когда пропивается, то похожа на ординарную бомжиху и может быть даже одета в фуфайку, вот как та, в углу.

Синюшка в телогрейке, из-за пазухи наклонив бутылку, наливала водку, смешивая с компотом, потом, поболтав эту смесь, с отвращением выпила и подалась восвояси, шлепая большими спадающими калошами.

- А вы-то как сами докатились до жизни такой? - поинтересовался я.

- А вы мне показались умнее, - ответил он, вставая, потом, немного подумав, добавил: - Эта область и мной самим мало еще изучена. Прощайте. Если найдете Сережиного убийцу, все мы вам будем благодарны, даже хомяк!

- Постойте. Как же все-таки...

- Т-с-с, - прижал он длинный указательный палец к губам. - "Тише, мыши, кот на крыше!" - И пошел к выходу, выглянул в открытую дверь, осмотрелся и вернулся ко мне. - Где найти Инку?

- Да.

- Инка сейчас стояла вот в этом углу и пила водку с компотом, а засим - оревуар!

Опрометью, чуть не сбивая входящих с ног, я вылетел из рыгаловки, китайским болванчиком озираясь вокруг. Инки и след простыл. Но у входа стоял юный предприниматель, перепродавал сигареты и водку.

- Где эта сто восьмая? Ну сейчас из кафе вышла, куда она подалась?

- Да вроде туда. - Парень неопределенно махнул влево вдоль улицы.

И я рванул легкой рысью в этом направлении.

Засек я ее уже у арки, у входа во двор, куда она и свернула.

Держась на расстоянии, я проследовал за ней. У входа в подвал углового дома она, потоптавшись и убедившись, что за ней не наблюдают, юркнула вниз. Переждав некоторое время, я спустился за ней, в черноту и затхлость подвальной пыли. На третьей спичке наконец обнаружил разбитый выключатель и, рискуя быть шарахнутым током, кое-как его замкнул. Слабомощная лампочка, через силу справляясь с толстым слоем пыли, освещала подземелье. Эта же пыль толстым ковром расстилалась под ногами. Хаотично, как в негритянском гетто, там и сям были сколочены сараи и сарайчики, цифровыми табличками указывая на свою причастность к той или иной квартире. Разобраться в этом абстрактном лабиринте с первого раза было невозможно. Я стоял и прислушивался, болезненно и не без основания предполагая, что, возможно, прислушиваются и ко мне.