Мезенцефалон - Юрий Бригадир

Есть другие травы.

Сейчас я вам расскажу триллер.

Есть такая болезнь – рак. Это вы знаете.

Ее, эту болезнь, лечат.

Лечат по-разному.

С переменным успехом.

Но кто уже отчаивается, пробует народные средства. Причем, если рак – болезнь смертельная, то и средства такие же. Еще неизвестно, кстати, от чего люди мрут. То ли от рака, собственно. То ли от лекарства.

Ну вот. Самое убойное, самое верное и самое ядовитое средство от рака называется аконит. Или борец, если по-русски. Трава такая. Ну, сверху, над землей, в ней ничего интересного нет. А вот в корнях… Там такой хоровод алкалоидов, что от одного списка в дрожь бросает. Аконитов, вообще говоря, много. Все, как один, ядовиты. Но есть среди них свой пахан, царь или, скажем, генерал.

Это аконит джунгарский. Убийца. Безо всякого преувеличения. Я только на своем веку могу с ходу назвать человек пять-семь, от него погибших.

Особенно много его в горах Тянь-Шаня, на озере Иссык-Куль и в его окрестностях. Впрочем, можно никуда, естественно, не ехать, а тупо выписать по почте. Либо настойку. Либо сами корни, что не в пример лучше.

Потому что правильно лично тобой изготовленная водочная – а еще лучше спиртовая – настойка аконита джунгарского есть чудовищный яд. Он имеет темно-темно-коричневый, почти черный цвет. Запах свой имеет, но слабый, поэтому пахнет, разумеется, либо водкой, либо спиртом. И потому раз за разом алкаши отправляются в мир иной, приняв его за такую специальную «Стрелецкую». Или «Перцовую».

Господа! Не пейте настойку аконита! Это, по меньшей мере, глупо. Вас элементарно не успеют спасти, а позвать на помощь вы уже, даже находясь в сознании, не сможете. Паралич мускулатуры потому что. Сначала, например, рук-ног. А потом дыхательной. А потом и сердечной. По действию это что-то близкое к знаменитому яду кураре.

Есть у меня дружище. Фатей. Бегун, лыжник, теннисист. Кандидат биологических наук. Два высших образования. Регулярно этот аконит в чай добавляет. И не надо брови вверх-вниз двигать. Есть у аконита совершенно оригинальная особенность, которую не все знают. Если запарить кружку чаю черного, да плеснуть туда чайную ложку настойки аконита, да выпить – через минут пятнадцать вам страшно захочется двигаться. Невыносимо. Непереносимо, я бы сказал. Потому что вены ваши проткнет тугая звенящая струна, и все тело так загудит, что сидеть станет невозможно. А если все же сядете, то почувствуете нарастающую со всех сторон угрозу. Описывать ее довольно сложно, но вкратце так – если ты сейчас не побежишь, то умрешь без промедления. Что, собственно, и нужно спортсмену. И дружище, выпивая этого чаю, носится, как форменный лось, под дождем часа по три, отчего потом играючи выигрывает марафоны, не сильно даже напрягаясь. Плюс, конечно, аконит со своими алкалоидами вымывает из организма всю околоопухолевую дрянь, так сказать, в зародыше.

Но это все нетривиальное использование, и нас оно не волнует. Прихожу я к Фатею утром с жесточайшего бодуна. Пиво взял, бутылку, – на больше денег не было. Выпил залпом. А Фатей посмотрел на меня и налил своего фирменного чаю. Там уже чайная ложечка настойки аконита плавала. Посмотрел на меня великий, блядь, физиолог и плеснул еще одну. И, будем говорить прямо, убил на хрен.

Ну, мог, в смысле. А дело-то в чем? Выпил я этот чай и поперся еще куда-нибудь похмеляться. Чего-то еще выпил. Чем-то занюхал. А осень. Золотая. Левитановская практически. Трава серебряная, листва золотая. Синее-пресинее небо. Иду я и вдруг понимаю, что я сильно что-то хорошо вижу. То есть когда вниз смотрю – каждый камешек, каждого муравья, как будто я не с высоты своего роста смотрю, а, скажем, сижу на корточках. Интересно. Язык что-то онемел. Ворочаю – как пластмассовый. Тоже интересно. И вкус этого чая во рту до сих пор, а час-то, поди, прошел. Башкой повертел – вообще интересно! Ни хрена я, братцы, расстояния не понимаю. Вот до этой лавочки сколько? А до того дерева? А до того индивидуума? Каждый глаз – сам по себе и по-своему смотрит, скажем, как у хамелеона. И ведь не пьян. Ну, не в стельку, в смысле.

Надоело мне по улице шляться. Пошел домой, взял книгу, читаю. Буквы пляшут. То огромные они, то мелкие. Никак не могу текст поймать. Тьфу. Плюнул и книжку на пол бросил. И вдруг… Рука левая, кисть, в кулак сжалась – и не разжимается… Никак не разжимается. Интересно. Пальцы по одному попытался отлепить – обратно сворачиваются. И мутно стало как-то, и сердце вдруг слышу в ушах. Бьется. Шумно так. Как будто кто сваи вколачивает. Бабах-бабах.

И понимаю я, что – жопа. Даже так – ЖОПА. И надо что-то делать. Ну хоть как-то попытаться спасти себя. Встаю и иду к телефону. Набираю номер местной «скорой».

– Алло, я вас слушаю. – простенько так, по-деловому.

– Зссстте, йааа…

Что???

Я не могу говорить!!!

Я не могу слова сказать!!!

Интересно, блядь.

У меня весь рот стянут. Губы, язык, нёбо – все пластмассовое! Какое там «Шла Саша по шоссе и сосала соску»! В моем конкретном случае Саша ни соску, ни тем более хуй в рот взять не может, потому что – не разжать зубы.

– Говорите, я вас слушаю! – уже не простенько, уже с раздражением.

– Дэушка! А нэ мгу аарить, а…

Приплыли, однако. Вот вам забавно, а теперь поставьте себя на мое место. Телефон есть. До диспетчера, или как там он у них называется, я дозвонился. Я еще при памяти. Херня осталась, форменная херня. Сказать, что, собственно, случилось, чтобы девушка нужную бригаду направила. По адресу, который я сейчас членораздельно и ясно продиктую.

Времени нет. Это я понимаю, потому что совершенно четко чувствую, что онемение захватывает все новые и новые участки моего тела.

Гул. В голове, прямо в центре бестолковки. Мурашки по всей коже – гигантского, невообразимого размера.

Собираю всю волю, которая у меня еще есть. Левой, уже навсегда сведенной в кулак рукой бью себя прямо по харе. По губам, по носу, по челюсти – куда попаду. На мгновение приходит боль и на мгновение отступает онемение. Я ору в трубку из последних сил. Адрес. Только адрес. Быстрее.

– Вы что, пьяны?

Блядь, да какая тебе, в пизду, разница, диспетчерша ты ебаная во все дыры!!!

– Иа (долго говорю) у… ми… ра… йу.

Ну, долго-не долго, а проговорить смог. И ангел мой неземной на том конце трубку не бросила и на хрен не послала. Молодец девочка. Целую тебя через много лет прямо в попку. Надо было, конечно, отодрать. Ну, ладно. Где там вас найдешь, у вас там смены, линии и прочие дела.

– Возраст?

Нету у меня больше возраста, девушка. – Ать эые!

– Ожидайте! – и гудки. Ожидаю.

Свело правую кисть, которой я трубку держал. Трубку я сунул между колен. Рванул руку вверх и выдернул. Она так и застыла. В каком-то странном полузахвате – палец указательный остался прямым и торчал, как пистолет. Указующий перст, твою мать.

Свело пальцы на ногах. Они подогнулись. Пингвиньей походкой иду до двери и открываю ее, потому что вряд ли я смогу это сделать, когда ангелы в белых халатах наконец прилетят.

Всё. Всё.

От меня уже ничего не зависит.

Надо просто дожить до приезда ангелов.

Воды.

Хочу воды.

Две тысячи с лишним километров до ванной комнаты. Открываю кран с холодной водой. Мочу правую, странно сведенную кисть и прикладываю к лицу.

Гул.

Сажусь на край ванны.

Как ни странно – удобно. Через мгновение понимаю, почему удобно – ног уже нет, они умерли. Жопа тоже умерла и ей по барабану – как я сижу.

И, собственно, сам процесс умирания.

Начинает отказывать дыхательная мускулатура. Это, значит, так. Я вдыхаю. Но не могу выдохнуть. Усилием воли, напрягая что-то еще, кроме мышц, выдыхаю. Теперь я не могу вдохнуть. Откидываю голову назад. Каким-то чудом воздух попадает в легкие. И так много раз. Собственно (и я это уже понимаю) – автоматического, как у всех, дыхания у меня нет. Я дышу, потому что изо всех сил напрягаю какие-то другие, совсем не те, что при обычном дыхании, мышцы. И воздух пока ходит туда-сюда. Если я потеряю сознание – мне тут же пиздец.

Сужается горло или мне так просто кажется. Воздух идет со свистом. С сипением. С трудом.

Холод идет снизу. Обе ноги. Жопа. Как-то сразу замерзает живот. И холод равнодушно идет выше. Сейчас он дойдет до сердца.

Прощайте, скалистые горы…

Нет.

Страха у меня не было. Сожаление – да. Немного. Досада. Глупая же ситуация, верно? Жил человек и помер. А что помер? Да пил всякую херню, вот и помер. А… Ну, туда и дорога.

Добрые у нас люди. Я их люблю.

Собственно, что еще остается делать? Только любить. И верить, что все мы неразумные дети Божьи. И надеяться, что наша глупость не беспредельна, и мы все зачем-то нужны. Это нам самим-то неведомо. А Богу ведомо. Н-да.

Я так понимаю, успели ангелы вовремя. Секунда в секунду, как в американском боевике. Ворвалась мадам, увидела меня, хрипящего над ванной, синего, как баклажан, и с ходу в плечо укол-то и захуячила.