Восстание - Ливиу Ребряну

Старик посмотрел на сына столь же насмешливо, как только что на Титу, но снова промолчал. Ему представлялось очевидным, что Григоре городит несусветную чушь, и он только диву давался, как такой неглупый человек сам этого не понимает.

Буруянэ, однако, почувствовал себя лично задетым и негодующе возразил, сохраняя, однако, тот же льстивый тон:

— Грех так говорить, господин Григорицэ, ей-богу, грех! Вы, может, шутите, а ведь это обязательно сбудется, вот вам крест! У крестьян одно на уме — завладеть барскими поместьями, и увидите, точно так оно и произойдет! Разве вы не замечали, что, где бы ни продавалось поместье, крестьяне тут же набрасываются, покупают его и делят между собой? Вот даже у нас, я все собирался вам сказать, барин, ходят слухи, что крестьяне ладят купить поместье барыни Надины.

Мирон Юга быстро поднял голову и удивленно спросил:

— Как так купить?.. Чтобы купить поместье, оно должно сперва продаваться.

— Они говорят, что продается.

— Слышишь, Григорицэ? — невесело усмехнулся старик.

— Слышу, — пожал плечами Григоре.

— Мне кажется, — многозначительно продолжал арендатор, — что этот слух распустил Платамону. Я случайно слыхал, будто грек тоже зарится на это поместье, вот мужики и решили — зачем поместье отдавать греку, лучше мы его себе заберем…

— Откуда взялись такие слухи, Григорицэ? — раздраженно спросил Мирон Юга. — Вокруг поместья твоей жены рыщут покупатели, а ты знать ничего не знаешь! Все-таки, видно, какое-то основание у людей есть, не сошли же все с ума!

— Ваша правда, барин, — вновь вмешался Буруянэ. — Говорят, то есть это крестьяне говорят, будто сама барыня предупредила Платамону, что не продлит ему больше срока аренды, сколько бы он ей ни заплатил, хоть вдвое больше, чем теперь, так как твердо решила продать поместье и избавиться от всей этой мороки с арендой, мужиками и всем прочим… Вот какие дела, барин.

Старого Югу эта новость взволновала еще больше, чем история с кражей кукурузы. Он попытался выведать у арендатора что-нибудь еще. Но Буруянэ не знал никаких подробностей. Юга глубоко задумался и замолчал. Слуга позвал всех к ужину. Буруянэ встал, собираясь уйти, и недоуменно спросил:

— Вы меня вызывали, барин, хотели что-то сказать, а я вас совсем заговорил своими бедами, вы уж меня простите, пожалуйста…

Мирон попытался вспомнить, для чего он вызывал Буруянэ, но не сумел, и это еще больше его рассердило. Тогда он решил найти хоть какой-нибудь вежливый предлог, чтобы спровадить арендатора, но ничего не придумал и мрачно пробормотал, не глядя ему в глаза:

— Ладно, поговорим в другой раз, теперь ты меня и так достаточно расстроил… Ступай с богом!

Титу Херделя почувствовал себя действительно хорошо лишь после ужина, когда остался один в отведенной ему комнате.

Провожая гостя, Григоре уговаривал его не принимать близко к сердцу слова отца. Старик всегда очень своенравен в суждениях и поступках, но душа у него чудесная… Сейчас Титу готов был этому поверить, но за столом он сидел как на иголках и кусок не лез ему в горло, потому что Мирон Юга был мрачнее тучи, в его сторону даже не смотрел, а сына непрерывно донимал всевозможными мелкими придирками.

Комната, отведенная Титу, находилась на втором этаже нового здания. Одно окошко выходило во двор усадьбы, второе — в парк. Проводив гостя, Григоре вернулся к отцу, в старую усадьбу, где они ужинали. Впрочем, он почти все время проводил здесь, а в новом здании ночевал, лишь когда наезжали гости, чтобы им не было скучно в пустом доме… Сейчас он показал Титу и кокетливую угловую спальню, в которой царила фотография Надины.

Титу прошелся несколько раз по комнате, подумал, что Григоре, возможно, вернется, чтобы еще поболтать, но вспомнил, что тот пожелал ему доброй ночи, и, стало быть, он может свободно располагать собою до завтрашнего утра. В печке убаюкивающе гудел огонь. Было еще не поздно, но Титу решил, что лучше всего сразу же лечь и как следует отдохнуть.

На другой день он встал раньше, чем обычно в Бухаресте, но, разумеется, значительно позднее хозяев. До обеда он бесцельно слонялся по усадьбе. Григоре был занят — проверял какие-то расчеты с бухгалтером поместья Исбэшеску, и Титу чувствовал себя неприкаянным, не зная, куда себя деть. Приказчик Леонте Бумбу, высокий, худощавый и расторопный, с энергичными повадками сержанта сверхсрочной службы, походил с ним по двору, показал конюшню и большой запертый сарай, переоборудованный под гараж для автомобиля Надины, — машина стоит там, когда барыня сюда приезжает. Но по всему было видно, что у Бумбу есть другие дела, поважнее, как, впрочем, и у всех остальных обитателей усадьбы. Титу подумал было, что разумнее побродить по деревне, чем околачиваться во дворе и всем мешать, но тут же испугался, не покажется ли это бестактным его хозяевам.

За обедом Григоре, извинившись, сам предложил ему свободно располагать собой: сегодня он по уши занят хозяйственными хлопотами, а с завтрашнего дня будет полностью в распоряжении гостя.

Выйдя после обеда из дому, Титу встретил в аллее стройную босоногую девушку, чьи черные глаза, озорная улыбка и кокетливо повязанный голубой платочек сразу рассеяли его скуку.

— Постой, милая, — остановил он ее. — Ты здешняя, в барском доме работаешь?

— Всего несколько дней, — ответила девушка. — Меня сюда тетушка Профира привела, та, что стряпает для старого барина. Она уж давно меня зовет — приходи, мол, подсоби, а то очень ей трудно и с другими девчатами она не ладит.

— Как тебя зовут?

— Мариоара, — ответила девушка и после короткого колебания добавила: — дочь Ирины, вдовы Влада Чунгу. Отец мой помер четыре года назад, а мамка — сестра тетушки Профиры.

— Вот и прекрасно, Мариоара, — покровительственно перебил ее Титу. — Ну, раз ты такая милая девушка, скажи мне, есть ли у вас в деревне учитель?

— Как же, барин! Неужто нет? А уж ласковый какой да молодой! Он из нашего села родом, женатый, и родители его здесь, они все вместе живут…

— А далеко он живет?

— Не так уж далеко. Как выйдете на улицу, свернете налево, а там пройдете чуток и увидите дом с цветами в окошке. Там он и живет.

— Спасибо, красавица, дай бог нам скоро поплясать на твоей свадьбе! — поблагодарил Титу и галантно ущипнул девушку за щечку.

— Дай бог! — откликнулась Мариоара, слегка покраснев.

Мимолетный разговор улучшил настроение Титу. Он свернул влево по деревенской улице. Ночью прошел изрядный дождь, но солнце уже подсушило землю. Титу решил в первую очередь нанести визит учителю; так подобает — ведь он сам сын сельского учителя. На стене третьего от усадьбы дома, крытого красным железом, между окнами красовалась вывеска из жести. Жандармский участок. Затем он оказался на улочке, ведущей к селу Вайдеей; отсюда Григоре показывал ему стоявшую в отдалении усадьбу Козмы Буруянэ.

На самом углу он увидел корчму с широким навесом и плотно утрамбованной площадкой для танцев. Толстый, здоровенный корчмарь в крестьянской одежде и сдвинутой на затылок шляпе, стоя на пороге настежь распахнутой двери, торговался с двумя крестьянами. Увидев Титу, корчмарь вежливо поклонился… Дальше, тоже по правой стороне, через несколько домов, начинался большой двор примэрии, левее расположилась школа, а за примерией — церковь. Подойдя к церкви, Титу остановился: не прозевал ли он дом учителя? Какой-то мальчонка указал ему пальцем: надо было пройти еще чуть дальше.

Учительский дом ничем не отличался от остальных. Разве только двор был почище, а в окошках улыбалась кроваво-красная герань. Титу открыл калитку, но хромой, взъерошенный пес кинулся на него с таким яростным лаем, словно готов был разорвать на куски. С галереи, увитой диким виноградом, на помощь гостю поспешила проворная молодуха, отогнавшая пса.

— Простите, здесь живет господин учитель? — неуверенно спросил Титу.

— Здесь, здесь, заходите, пожалуйста!.. Да вы не беспокойтесь, он не кусается, не обращайте внимания на этого дурака. Брешет да шумит, чтобы показать, что не даром хлеб ест! — добавила женщина, заметив, что гость боязливо косится на пса, который никак не мог утихомириться и все еще недоверчиво и хрипло лаял.

На галерее появился мужчина лет тридцати, с маленькими подкрученными усиками, худощавым лицом и черными, странно горящими глазами. На нем была крестьянская вышитая рубаха навыпуск и черная жилетка.

— Я учитель!

Титу Херделя церемонно представился и коротко объяснил, как попал в Амару. Они вошли в дом. Учитель познакомил гостя со своей женой — той самой молодухой, которая уняла пса. Неуклюжая застенчивость делала ее еще милее. Крестьянская одежда хозяев вызвала недоумение Титу. У себя в Трансильвании он привык, и считал это правильным, что учитель, представляющий в селе интеллигенцию, должен быть одет по-городскому, чтобы и своим внешним видом поддерживать престиж школы в глазах простого люда.