Алмаз Чингиз-хана - Сергей ГОРОДНИКОВ

Ни десятники, ни остальные каратели, ни сотник Бессмертного не видели, что китайский мастер, который стоял безучастным изваянием в тени возле угла площадки, быстрым движением просунул между сходящимися там скалами небольшую плашку. Она на мгновение тускло блеснула золотой гранью и беззвучно исчезла в темноте узкой щели на стыке грубо обработанных стен.

Наконец дело было сделано. Надменный сотник цепным псом зорко проследил за всеми, кто кривым проходом в боковой скале покидал странную площадку. Оставшись один, он убедился, что видны лишь следы крови и ног, которые смоет первым же серьезным ливнем, после чего тем же проходом в скале вышел за карателями и китайским мастером к недавно протоптанной широкой тропе. Тропа извивалась поперёк довольно крутого, покрытого зарослями кустов и низкорослых деревьев склона ребра горы и терялась за горбом небольшого перевала. Сотник опасными перебежками от дерева к дереву обогнал всех, уверенный, что внизу сложного участка спуска десятники под страхом жестоких наказаний сами наведут и поддержат среди подчинённых надлежащий порядок. Он один знал, что предстоит встреча с Великим Ханом и хотел появиться пред ним впереди этого сброда не монголов.

Терпение и выносливость считались в Непобедимом войске главными признаками хорошего воина, и малодушных приучали в полной мере проявлять эти качества под страхом смертной казни. Десятник со шрамом на шее весь покрылся потом, однако слабость в желудке не позволяла ему терпеть ни одной минуты дольше. Он строго осмотрел своих людей, пропустил их за перевал и, убедившись, что никто не оглядывается на него, бесшумно шмыгнул за кусты. Спустив штаны и присев на корточки, он нервничал, злился, сквозь зубы ругал персидскую торговку и свой желудок, но почувствовал облегчение и смог выбрался из кустов лишь тогда, когда последние каратели в хвосте отряда вышли к скальным выступам и заворачивали в расщелину. Крутой склон не позволял бежать; торопясь, он споткнулся о корни и упал, холодея от предательского треска веток. На его счастье этого шума не услышали. Наконец он оказался у расщелины. Осторожно выглянул за острый выступ, и колени у него задрожали, ноги подкосились. Страшное наказание было неизбежным.

Короткая расщелина горловиной выхода из неё заканчивалась у горной поляны, где отряд карателей поджидал сам Чингисхан, сопровождаемый рослым безоружным палачом и сотней личной охраны. Кроме палача, все, кто встречали карателей, были верхом на сытых и отдохнувших скакунах. Одежда и оружие телохранителей, сёдла, попоны и сбруи лошадей сверкали украшениями из золота и серебра.

Отставший от своих людей десятник не смел двинуться с места и лихорадочно соображал, как поступить, чтобы за его проступок не пострадали родичи. Самое удачное, что ему пришло в голову, это выбежать из укрытия и догнать отряд, наврать сотнику или даже самому Хану, будто преследовал вдруг замеченного подозрительного горца, — но он никак не мог набраться мужества для такого поступка.

Сотник между тем приподнял руку, и шедшие за ним каратели остановились, вытянулись, напряженно замерли. Только он и китайский мастер прошли ещё десятка полтора шагов, приблизились к вороной кобыле Чингисхана.

— Я в точности выполнил приказ, Бессмертный, — склонив голову, доложил сотник кобыле и всаднику на ней.

Странный быстрый топот ног, который раздался позади него, испуганные возгласы карателей вызвали на лице сотника злорадную улыбку понимания, вследствие чего это происходило, однако он не посмел обернуться. Обернулся китайский мастер.

Появляясь из-за крупных валунов, между Ханом и расщелиной выстроились десять лучников из ханских телохранителей. Боевые луки в их руках были высокими, в полный мужской рост, — длинными стрелами, выпущенными из таких луков, на сотне шагов пробивались насквозь любые кольчуги. Пятеро лучников застыли задней линией; пятеро других опустились на левое колено, одновременно наложили на тетивы красные стрелы. Они разом натянули тетивы, и те с хлестким свистом вырвались у них из пальцев. Ни один не промахнулся, — каждая стрела пронзила выбранного для неё карателя. Отстрелявшиеся лучники без промедления встали с колен и пропустили вперёд заднюю линию. Тогда только ещё живые каратели осознали, что им уготовано, и беспорядочно рассыпались. Одни как безумные бросились назад, в расщелину, другие попытались забраться на скалы к выступам, за которыми можно было скрыться; а самые отчаянные, выхватив короткие мечи, с криками ярости ринулись навстречу телохранителям, навстречу смерти от следующих выстрелов. И опять, сделавшая своё дело пятерка лучников в отработанном до бессознательных движений порядке быстро поднялась с колен, отступила, пропустила вперед телохранителей, которые стреляли первыми и вновь были готовы показать свое страшное искусство. И они его показали без срывов, стрелы настигали всех: и тех, кто убегал; и тех, кто лез на скалы; но раньше других тех, кто кидался вперед с мечами, либо пытался отстреливаться в ответ.

Наконец за спиной сотника воцарилась тишина. Мутный взгляд Хана опустился к нему и задержался с таким выражением, как если бы паук увидел пойманную муху. Сотник задрожал от нехорошего предчувствия, кривая улыбка сползла с его лица. Пошатнувшись, словно его не держали ноги, он рухнул на колени.

— Ты всегда хорошо выполнял мои приказы, — бесцветным голосом произнёс Чингисхан, объявляя заранее уготованный приговор.

Его личный палач зашел сотнику за спину и похожим на гориллу великаном на мгновение замер над ним, равнодушный к тому, что за этим последует.

— За что, Чингис…? — вдруг вскинул голову сотник, глянул Хану в мутные глаза. И не увидал в них пощады.

Он схватился за меч, хотел вскочить, но палач как будто именно этого и ждал. С неожиданной ловкостью надавив ногой на позвоночник жертвы, толстыми пальцами схватил подбородок и дернул голову на себя. Хруст в шее, сип в разорванном горле усмирили бунт сотника, но глаза его еще были живы, яростно безумны. Он завалился на траву и судорожно задергался в предсмертной агонии.

Китайский мастер замкнулся в раковине своих тягостных мыслей, смотрел на все бесстрастно, отрешённо. Хан отметил эту особенность поведения в последнем из тех, кто ДОЛЖЕН умереть на данном месте. Лучники с боевыми луками отошли в сторону, а воины личной сотни Хана спешились и отошли добивать тех, кто подавал еще признаки жизни.

— Никто не должен знать о моей тайне, — неожиданно для себя вступился в объяснения с мастером Чингисхан.

Мастер понял, что это значило. Но не показал и тени страха. Он силился в это время вспоминать что-то хорошее из своей жизни, а у него не получалось. И он снизошел до тягостных размышлений при Завоевателе.

— Любовь. Ненависть. Женщина. Дети. Родина… — раздельно вымолвил он слово за словом, как будто вслушиваясь в звучание каждого. — Все бессмысленно, когда видишь тебя, Великий Хан. — Вдруг неожиданно твердо закончил. — Не хочу жить, когда живешь ты.

Он вскинул голову и впервые на равных посмотрел в глаза Хану.

— Зачем же ты взялся за это дело? — Хан удивился, что случалось с ним чрезвычайно редко, словно дала трещину облекающая его оболочка почти бесчувственного спокойствия. — Обещанное вознаграждение? Страх смерти? — Он пристально изучал лицо недоступного его пониманию человека. И, хмурясь, отвечал сам себе: — Не то… Не то…

В углах сжатых губ мастера впервые скользнула усмешка, — усмешка представителя древней цивилизации над варваром. Скользнула и пропала.

— Не поймешь, — наконец выговорил он, и негромко продолжил, как будто испытывая облегчение от искренних признаний: — Устал видеть разрушения. Ты не представляешь, как устал. Захотелось сделать… — блеск увлекающегося мыслью творца появился в глазах мастера, но сразу же словно затянулся туманом. Угасающим голосом он закончил: — Все равно, что…

И смолк.

Хан подавил в себе желание отдать его на расправу палачу. Поворачивая лошадь, объявил свою волю:

— Ты умрешь легко.

Мастер поднял глаза к небу и полной грудью, особенно глубоко вдохнул чудесный горный воздух. На выдохе за спиной раздался взвизг отпущенной тетивы, и красная стрела пронзила его точно в сердце.

Чингисхан не успел отъехать и на полсотни шагов, когда его догнал тысячник личной тысячи отборных воинов, который сам возглавлял сотню тайного сопровождения.

Бессмертный! — преодолевая страх, воскликнул он. — Я пересчитал убитых. Нет десятника карателей!