Жизнь волшебника - Александр Гордеев

сам отправляется за стойку раздачи, а, вернувшись минуты через две с тарелками

на подносе, уже не находит сына на месте. Тот, не расставаясь со своими валенками, на которых

белеют меловые цифры, стоит возле большого фикуса у окна. Михаил недовольно хмыкает: ну, уж

там-то чего интересного он нашёл? Окурки, натыканные в кадку с землёй? (Вечерами эта столовая

используется, как ресторан).

– Ты чего там делаешь? – сердито кричит Огарыш.

– На муху смотрю, – отвечает Ромка.

Два школьника, сидящие за соседним столиком с родителями, прыскают от смеха – нашёл на

19

что смотреть. Пожилой человек за столиком недалеко от фикуса смотрит на него с тихой улыбкой –

ну надо же, человек на муху смотрит…

– А ну-ка, иди сюда! – так же сердито подзывает его Михаил, а когда сын оказывается рядом,

осуждающе вздыхает: Ох, и любопытный же ты…

Ромка не понимает его недовольства и улыбается. Михаил вздыхает ещё раз, расставляя

тарелки со столовским борщом. Интересно сейчас и другое. Обычно на сынишку он вот так не

кричит. Тот не выносит любого повышения голоса – сразу сопит, блестит глазами, обидчивый

прямо, как девчонка. Может потому-то и Маруся на него просто не надышится. А сейчас, на

удивление, он не обижается. Наверное, тут слишком много других впечатлений.

– Какая там ещё муха? – спрашивает вдруг Огарыш.

– Ой, папка, живая! Совсем живая! – блестя глазами, восклицает Ромка, чуть не подскакивая с

места, чтобы снова убежать туда, – летает там около цветка.

– Да не может быть, – озадаченно бормочет Михаил, – зима же… Откуда она взялась?

– Летает, летает! – твердит сынишка. – А нам в школе говорили, что зимой мухи спят.

– То-то и оно, – невольно рассуждает Огарыш, – наверное, это какая-нибудь городская муха.

– Городская? – смеётся Ромка. – Ой, папа, а комары городские бывают? А бабочки, а муравьи?

– Муравьи… Скажешь тоже. Что же они, по снегу будут ползать или как? Ешь давай. У нас тут

дел ещё полным-полно.

– Ой, папка, так муравьям-то надо тогда зимой на маленьких лыжах кататься, – не унимается

Ромка.

– Ну, всё, всё, – останавливает его отец, – нашёл, где зубы скалить! Мы тут не дома, поди.

Вишь, люди пялятся на тебя.

Сытые после столовой, они уже так, от нечего делать, сами по себе, будто праздно отдыхающие

в городе, заходят ещё в несколько других, уже неинтересных, магазинов и снова идут к знакомому.

А тот, оказывается, и утром был дома, когда они приходили: отсыпался после ночной смены.

– Тарабанили бы как следует, – говорит он, – а то, наверное, поскреблись едва-едва, да и

подались… Твой что ли? – спрашивает он про Ромку.

– Мой, мой, – подтверждает Михаил, взяв сына за плечи.

– Ну, вы прямо-таки, как негатив, – замечает знакомый, которого зовут Константином, – один

чёрный (всё же не зря тебя Огарышем зовут), другой – беляк. А ведь точно, вроде бы, твой –

вырос-то, я его и не узнал.

Не одного Константина удивляет факт их яркой несхожести. Отец, кроме того, что попросту

чёрный, имеет ещё и прямо-таки сажевую родинку на подбородке, а сын – белобрысый, со

светлыми глазами и ресницами.

– Да уж какой выстругался, – смеясь, говорит Михаил: его и впрямь не обижают и не удивляют

такие вопросы. – А ничего, пусть я – Огарыш, зато он как огонёк.

Приходится ещё и тут чай пить. Взрослые обсуждают скучные сельские новости: Константин

знает Пылёвку, потому что часто ездит туда рыбачить. Рыбалка-то и связывает их с Михаилом.

Ромка тут же, на кухне, обнаруживает в углу какие-то железки и принимается исследовать это

сокровище. Больше всего удивляет большая проволочная катушка. Уж до чего блестит она,

переливается!

– Гляди-ка, сидит, колдует чего-то, – улыбаясь, шепчет Константин, у которого никогда не было

детей.

– Да уж, любопытный, как не знаю кто, – вроде как извиняясь за него, говорит Огарыш.

– Да ничо, ничо, пусть себе.

– Смех сказать, – шепчет и Михаил, подкупленный теплотой в голосе хозяина, – знаешь, кем он

хочет стать?

– Электриком что ли?

– Мелко пашешь, – говорит Огарыш и вовсе шипящим голосом, – не электриком, а каким-то там

волшебником…

– Кем-кем? – ещё более тихим, изумлённым шёпотом, спрашивает Константин. – Да как же это?

– Ну, ты же слышишь, по радио всё эту песню поют «Просто я работаю волшебником».

– А, Марк Бернес…

– Во-во. Так вот он как услышит её, так и сидит, не шелохнётся, только губами шевелит. Всю

песню наизусть знает. Слышу, как-то затаился за ширмой, что-то там мастрячит себе и под нос

напеват. Ни одной песни не знат, а эту выучил. А то как-то раз спрашиват: «Папа, а как это можно

жизнь учить не по учебникам?» А я и сказать чего не знаю. Говорю: «Ну, как, как? Живёшь вот

просто так, да и всё». А он тогда: «А как же её тогда можно по учебникам учить?» А я чо, учил? Я

чо, знаю? Насочиняют всякой всячины, токо ребятишек с толку сбивают. Да он ещё у матери всяких

её чудес нагляделся. Один раз, слышь, насмелился и спрашиват у неё, где на волшебников учат. А

та, дура, возьми да засмейся.

– Действительно дура, – сочувственно соглашается Константин.

– А почему это дура?! – вскидывается Огарыш уже без улыбки, мигом слетевшей с лица.

20

– Так ты же сам сказал.

– Я?! А, да я это так, к слову, – успокаивается Михаил.

Константин ещё несколько секунд сидит, словно за чем-то завороженно и с удивлением

наблюдая в самом себе. Потом, подавив и без того тихую улыбку, поворачивается к маленькому

гостю.

– Слышь, Рома, – говорит он, – возьми эту катушку себе. Бери, бери, тебе пригодится, а у меня

ещё есть.

Ромка просто не может передохнуть от радости. Такое приобретение! Это что за день сегодня

такой! Уж он-то знает, куда приспособить эту проволоку. И он тут же принимается перематывать её

в отдельный моток: если своё, так надо же к своему как-то руки приложить.

Но перемотать успевает лишь половину. Отец встаёт из-за стола, берёт мешок с запчастями и

фотоаппаратом – пора шагать на автостанцию.

По улице Ромка, кажется, не идёт, а летит на валенках в подкрылках. Ох, уж эти новые валенки!

А фотоаппарат – это чудо машинка, которой он карточки делать будет! А проволока, которую он

сегодня вечером домотает дома! Сколько фантазий по поводу всех сегодняшних приобретений!

Быстрей бы теперь со всем этим домой из такого чудного, щедрого города! Отец же плетётся себе

что-то еле-еле. Ещё и за руку взял, так что валенки приходится нести с одной стороны. Ромка

постоянно заглядывает вперёд: да где же она, эта автостанция? Идут они долго, всё кругом

незнакомо, потом