Ближний круг «царя Бориса» - Александр Коржаков

Накануне я рассказал Президенту о предложении американцев:

– Борис Николаевич, если что-то произойдет, я вас разбужу. У нас только два пути. Либо спуститься в подвал и выдержать несколько дней осады. Потом мы там сами, без посторонней помощи погибнем. Либо поедем в американское посольство. В нем можно скрываться долго и всему миру рассказывать о событиях в России.

Ельцин выслушал мои доводы и произнес только одно слово:

– Хорошо.

Я его истолковал так: как решите, так и поступим. Борис Николаевич вел себя спокойно, слушал меня. Около одиннадцати вечера я ему сказал:

– Надо поспать, ночь предстоит тяжелая.

Он сразу лег в комнате докторов.

Вскоре послышались выстрелы, пулеметные или автоматные очереди, вопли, по всему Белому дому покатился какой-то шум. Когда после моей команды: «Едем в посольство!» – освободили проход: растащили рельсы, бревна и передали по рации «все готово», – я пошел будить Ельцина.

Он лежал в одежде и, видимо, совсем недавно крепко заснул. Спросонья шеф даже не сообразил, куда его веду. Я же только сказал:

– Борис Николаевич, поехали вниз.

Спустились на отдельном лифте с пятого этажа и попали прямо в гараж. Ворота не открывали до последнего момента, чтобы не показывать, как Президент уезжает.

Сели в машину, я приказываю:

– Открывайте ворота.

И тут Ельцин спрашивает:

– Подождите, а куда мы едем?

Видимо, только сейчас он окончательно проснулся.

– Как куда? – удивился я. – В посольство. Двести метров, и мы там.

– Какое посольство?!

– Борис Николаевич, я же вам вечером докладывал, что у нас есть два пути: или к американцам, или в свой собственный подвал. Больше некуда.

– Нет, никакого посольства не надо, поехали обратно.

– Ну вы же сами согласились с предложением американцев, они ждут, уже баррикаду разгородили!

– Возвращаемся назад, – твердо заявил Ельцин.

Поднялись наверх, Борис Николаевич пошел в кабинет. А женщины из его секретариата уже складывали в картонные коробки документы, канцелярские принадлежности – словом, все то, что необходимо для работы в подполье. То есть в подвале. Там, кстати, были установлены даже городские телефоны, и, что примечательно, все работали.

Коробки в подвал я попросил перетаскивать незаметно, чтобы не вызвать паники у защитников Белого дома. Около половины первого ночи, когда обстановка серьезно накалилась и нас в очередной раз предупредили, что штурм с минуты на минуту начнется, я предложил:

– Борис Николаевич, давайте хоть в подвал спустимся, пересидим эту ночь. Мне важно вас сохранить. Не знаю, что сейчас произойдет – борьба или драка, но вы лично не должны в этом участвовать. Ваша голова ценнее всех наших голов.

Меня поддержали все.

В эту ночь в Белый дом добровольно пришли многие – члены Российского правительства, просто единомышленники, сотрудники аппарата… Исчез куда-то только премьер-министр России Иван Степанович Силаев. Дома он не ночевал, а где скрывался – неизвестно до сих пор.

Неожиданно шеф вышел из кабинета и сказал:

– Пошли.

Тут все потянулись следом. Нас было человек двадцать. Я попросил женщин пропустить вперед. Мы шли с коробками, портфелями, баулами, печатными машинками, компьютерами… Мне это шествие напоминало технически оснащенный цыганский табор. Процессию замыкал я.

Спустились в подвал, миновали лабиринты и попали в те самые просторные помещения, которые предназначались для Бориса Николаевича и компании. Там нас ждал накрытый стол. И вдруг я увидел в этом подвале Юрия Михайловича Лужкова, тогда еще вице-мэра Москвы. Он пришел вместе с молодой женой Еленой, которая в то время ждала ребенка. Лужков, оказывается, отсидел здесь почти час и очень обрадовался, когда мы, наконец, пришли. Он ночью приехал в Белый дом и, не заглядывая в приемную, спокойно, мирно обосновался в подвале. Юрий Михайлович сидел с таким лицом, будто поджидал поезд и ему было все равно – придет поезд вовремя или опоздает. Жена захватила из дома еду.

Борис Николаевич пригласил чету Лужковых в свою компанию. Горячих блюд не подавали. Мы жевали бутерброды, запивая их либо водой, либо водкой и коньяком. Никто не захмелел, кроме тогдашнего мэра Москвы Гавриила Попова – его потом двое дюжих молодцов, я их называл «двое из ларца», – Сергей и Владимир (тот самый Васькин – «опальный стрелок» из рогатки) – еле вынесли под руки из подвала. А уборщицы жаловались, что с трудом отмыли помещение после визита Гавриила Харитоновича.

Попов всегда выпрашивал у меня охрану – он говорил, что боится физической боли и в случае нападения может запросто умереть от страха. Его дача находилась в лесу, недалеко от Внукова, к ней вела узкая дорога, и любой хулиган, по мнению профессора, мог сделать с ним все, что угодно.

Разместив всех в «подполье», я опять поднялся наверх. Гена Бурбулис тоже вел челночную жизнь – то спускался, то поднимался, то встречался, то прощался…

В приемной Президента дежурил секретарь. Кабинет Ельцина я запер на ключ. Телефон не звонил, по телевизору ничего не показывали, а видеомагнитофонов еще ни у кого не было. Мы сидели в темноте и слушали раздававшиеся на улице редкие выстрелы и крики.

Посидев в приемной, я побрел к Руцкому – его кабинет находился в другом крыле. Мыс ним выпили по рюмочке, посмотрели друг на друга. Настрой был боевой. Не такой, конечно, как в октябре 93-го, когда Александр Владимирович призывал народ штурмовать Останкино. Мы договорились с вице-президентом держаться до конца.

В Штабе обороны обстановка тоже была спокойной.

Сделав обход Белого дома, опять вернулся в приемную. Секретарь доложил, что звонил председатель КГБ В.А. Крючков, спрашивал, где Борис Николаевич. Об этом я сразу доложил Ельцину, позвонив из приемной в подвал.

Владимир Александрович Крючков внешне, может для показа (только кому?), относился ко мне хорошо. За несколько дней до путча Борис Николаевич был у него на приеме в новом здании КГБ на Лубянке. После беседы они вышли вдвоем, и шеф КГБ особенно тепло со мной попрощался, сказал добрые напутственные слова. «Неспроста», – подумал я. Для нас, офицеров госбезопасности, он был всесильным генералом могущественного ведомства. И вдруг – такое радушие, почти дружеское общение. Крючков, видимо, уже знал, что счет пошел на часы и грядущий путч уничтожит самозваных демократов. Я же о путче не догадывался, еще веря в искренность товарищеского напутствия бывшего моего руководителя.

…Владимиру Александровичу я вскоре перезвонил и сказал, что разговор с Ельциным возможен. Но по интонации, тембру голоса почувствовал: пик противостояния миновал, члены ГКЧП ищут мирные пути выхода из конфликта. А хитрая лиса Крючков просто всех опередил.

Потом, со слов Ельцина, я понял, что разговор шел о Горбачеве – в Форос за Президентом СССР гэкачеписты собирались послать самолет.

От нервного напряжения в эти августовские дни многие из нас потеряли аппетит. Ельцин тоже почти ничего не ел. Пил чай, кофе, немного коньяка. Борис Николаевич в то время вообще мало ел и гордился, что может управлять аппетитом. Если хотел резко похудеть, просто отказывался от еды на пару дней и внешне не страдал.

После разговора с Крючковым Ельцин не покинул подвал. Я тоже туда спустился. На дворе светало. Кто спал, кто разговаривал, кто лежал, молча глядя в потолок. Я заметил в стороне свободный стол, чуть меньше теннисного. Лег на него, под голову подложил чью-то спортивную сумку и минут на десять куда-то провалился. Меня лихорадило.

Наконец Борис Николаевич решил выйти из подземелья. Я нехотя сполз со стола. Опять дружной гурьбой, с коробками, печатными машинками мы двинулись обратно. Часы показывали пять утра. Только тогда мы узнали о гибели трех ребят около туннеля на Садовом кольце.

Последним «Зазеркалье» покинул Гавриил Харитонович. Попов часто бывал у Ельцина, и я удивлялся этим назойливым визитам – ведь дел у мэра столицы предостаточно. Раза два Гавриил Харитонович приглашал нас в гости, на дачу. Жена у него прекрасно готовит. Но больше всего нас поразили дачные погреба – настоящие закрома, забитые снедью, заморским вином, пивом… Мы с Борисом Николаевичем ничего подобного прежде не видывали и запасы Попова воспринимали как рог изобилия, из которого фонтанировали чудесные напитки с экзотическими названиями.

У Гавриила Харитоновича я впервые попробовал греческую коньячно-спиртовую настойку «Метакса». Шефу тоже понравилась «Метакса». Впоследствии я предлагал крепкую настойку с чем-нибудь смешивать. Мы стали «Метаксу» разбавлять шампанским. Напиток получался не очень крепкий, и меня это, как шефа охраны, больше всего устраивало.

…Вернувшись в родные кабинеты, все почувствовали себя увереннее. Штурма больше не ждали. Но никто не знал, сколько еще дней и ночей придется провести в Белом доме.

Последнюю ночь Борис Николаевич проспал на третьем этаже. Очень тихо, при потушенных фонарях мы провели его в заднюю комнату бывшего кабинета Председателя Верховного Совета РСФСР. Со всех сторон выставили охрану. Я же прилег только утром, растянувшись на раскладушке. Через полчаса меня разбудили и сказали всего одно слово: «Победа».