Порог между мирами (сборник) - Филип Дик

Хотя… возможно, все мои покупатели мертвы, как и моя семья. Я должен понять, что все изменилось, не только то, что меня не касается.

Медленно ведя машину, он пытался обдумать каждую возможность, но чем больше он размышлял, тем тяжелее и неуютнее чувствовал себя. Не думаю, что кто–нибудь из нас останется в живых, решил он. Возможно, мы все получили дозу облучения, и моя встреча с женщиной на дороге — последнее значительное событие и в моей и в ее жизни; без сомнения, она тоже приговорена.

Господи, думал он с горечью. Какой–то болван из Пентагона прошляпил; у нас должно было быть два или три часа после сигнала тревоги, а было пять минут. Не больше!

Он не питал никакой ненависти к врагу, он ощущал только стыд и чувствовал себя преданным. Возможно, штабные крысы из Вашингтона остались живы и невредимы, забившись в свои бетонные бункеры, как Адольф Гитлер перед концом войны. А нас бросили на произвол судьбы — умирать. Эта мысль не давала ему покоя, это было ужасно.

Вдруг он заметил на сиденье рядом с собой два поношенных шлепанца. Их оставила та женщина. Он печально смотрел на них. Некая память, думал он мрачно.

И затем он вдруг понял: нет, не только память. Это знак для меня: остаться в Вест–Марине, начать все с самого начала. Если я останусь, знаю, я найду ее снова. Надо только быть терпеливым. Вот почему она оставила туфельки; она уже тогда знала, что я поломаю свою жизнь, останусь здесь, что после того, что произошло, я не смогу уехать. К черту мой магазин в Питаламе! К черту жену и детей!

И, весело насвистывая, Эндрю Джилл поехал дальше.

Теперь у Бруно Блутгельда не осталось никаких сомнений: он видел нескончаемый поток машин, стремящихся выбраться из города в одном направлении — на север. Беркли превратился в решето, из каждой ячейки которого выдавливало людей. Жители Окленда, Сан–Леандро и Сан–Хосе — все они протискивались сквозь улицы, ставшие сейчас улицами с односторонним движением. Значит, дело не в моей болезни, сказал себе доктор Блутгельд, стоя на тротуаре и не имея возможности перейти улицу, чтобы добраться до своего автомобиля. Однако он отдавал себе отчет, что, хотя все произошло в действительности, хотя и пришел конец всему, он все равно в ответе за разрушение городов и гибель людей.

Он думал: в каком–то смысле я — причина случившегося.

Нервно стиснув напряженные руки, он сказал себе: я должен внести коррективы. Этого не должно быть. Я должен прекратить это.

Вот что случилось, понял он: они предприняли атаку, чтобы погубить меня, но они не учли некоторых способностей, которые, видимо, заложены в моем подсознании. Я и сам управляю ими только отчасти; они исходят со сверхличностных уровней, которые Юнг назвал «коллективным бессознательным». Враги не учли почти бесконтрольную силу моей ответной психической энергии, и сейчас она излучается на них, являясь реакцией на их действия. Я тоже не могу управлять ею; она просто подчиняется психическому закону причины и следствия, но я должен взять на себя моральную ответственность за происшедшее, потому что это я, мое сверх–Я, Я–Сам, превышающее пределы сознательного эго. Я должен утихомирить его сейчас, когда оно сделало свое дело. Несомненно, сделано уже достаточно, но не слишком ли я пострадал при этом?

Нет, в чисто физическом смысле, в чистой области действия и противодействия, ущерб не так уж велик. Закон сохранения энергии, поддержания равновесия, сработал: его «коллективное бессознательное» откликнулось пропорционально злу, причиненному ему врагами. Однако сейчас пришло время возместить потерянное; логически рассуждая, это следующий этап. Только вот исчерпало ли себя его подсознание… или нет? Он испытывал сомнение и сильное смущение — действительно ли реактивный процесс окончен, завершила ли его метабиологическая система защиты ответный цикл или «продолжение следует»?

Пытаясь прийти к определенному выводу, он сделал глубокий вдох. Небо — смесь частиц. Раздробленного ими света достаточно для того, чтобы осмотреться. Что лежит за ними, скрытое, как в утробе матери? «Утроба», думал он, чистая сущность находится внутри меня, в то время как я стою здесь и рассуждаю. Хотел бы я знать: все эти люди, проезжающие мимо меня, эти мужчины и женщины с пустыми лицами, — знают ли они, кто я? Понимают ли они, что я — средоточие, центр катаклизма? Наблюдая за ними, Блутгельд вскоре получил ответ: они знали, что он был источником всего случившегося, но боялись проявить какое–нибудь неуважение к нему. Они усвоили урок.

Протянув к ним руку, он провозгласил:

— Не бойтесь, больше ничего не случится. Обещаю вам.

Поняли они? Поверили? Он чувствовал, как их мысли притекают к нему, ощущал их панику, боль и ненависть, бездействующую сейчас, потому что они увидели, на что он способен. Я понимаю ваши чувства, подумал он в ответ или сказал громко — ему самому было неясно. Вы получили горький, тяжелый урок. И я — тоже. Я должен следить за собой более тщательно; в будущем я должен охранять доверенные мне силы с большим благоговением, относиться к ним с большим почтением.

Куда мне теперь надлежит отправиться? — спросил он себя. Подальше отсюда, так, чтобы все постепенно затихло естественным образом? Ради них. Хорошая идея, мягкая, гуманная, беспристрастное решение проблемы.

Могу ли я уйти? — спросил он себя. Конечно. Потому что, начав действовать, силы стали в какой–то мере управляемыми. Как только он осознал их, он смог подчинить их. Все происшедшее просто результат его невежества. Возможно, что с помощью интенсивного психоанализа он вызвал бы их вовремя, и тогда можно было бы избежать таких разрушительных последствий. Но что сейчас беспокоиться об этом! Он повернул обратно. Я могу пройти сквозь поток машин и уйти отсюда, доказывал он сам себе. Чтобы убедиться в своих возможностях, он сошел с тротуара прямо на дорогу; другие люди тоже пытались так сделать, другие пешеходы, многие из которых несли домашний скарб, книги, лампы, кошек и даже птиц в клетках. Он помахал им, показывая, что они должны следовать за ним, переходить вместе с ним, потому что он может пройти через автомобильный поток по своей воле.

Движение почти прекратилось. Казалось, что его застопорили машины, пытающиеся выехать из боковой улицы, но Блутгельд знал, что это была только видимость. Настоящая причина — его желание перейти на другую сторону. Прямо перед ним оказался промежуток между двумя автомобилями, и доктор Блутгельд повел группу пешеходов через дорогу.

Куда я, собственно, направляюсь? — спросил он себя, не обращая внимания на людей, толпившихся вокруг, пытающихся высказать ему свою благодарность. Куда–нибудь подальше, прочь из города? Я опасен, думал он. Я должен уйти на пятьдесят — шестьдесят миль к востоку, возможно, дойти до Сьерры и найти какое–нибудь уединенное место. Вест–Марин! Я могу вернуться туда. Там Бонни. Я могу остаться с ней и с Джорджем. Думаю, это достаточно далеко, но если нет — я продолжу путь. Надо изолировать себя от этих бедняг, которые не заслуживают дальнейшего наказания. Если необходимо, я буду странствовать вечно и никогда нигде не остановлюсь.

Конечно, раздумывал он, я не смогу попасть в Вест–Марин на машине; никакой из этих автомобилей больше не сдвинется с места: слишком перегружены дороги. Да и Ричардсон–Бридж наверняка разрушен. Мне придется идти пешком. Это займет несколько дней, но в конечном счете я доберусь до места. Я пойду по дороге Блэк–Пойнт по направлению к Валледжо и далее прямо через болота. Земля ровная; я могу, если необходимо, срезать путь.

Во всяком случае, я наложу на себя епитимию за содеянное мною. Добровольное паломничество — путь к исцелению души.

Он двинулся в путь, сосредоточившись в то же время на окружающих его разрушениях. Он смотрел вокруг с мыслью о восстановлении, о возвращении городу, если возможно, прежнего вида. Когда он подходил к обрушившемуся дому, он замедлял шаг и говорил: «Пусть этот дом снова станет целым!» Когда он видел раненых, он говорил: «Пусть эти люди будут признаны невинными и прощены!» Каждый раз он делал придуманное им движение рукой, которое должно было означать, что отныне он позаботится, чтобы ничего подобного не случилось снова. Возможно, враги наконец усвоили урок, думал он, и оставят меня в покое сейчас.

Но ему пришло в голову, что, возможно, они поступят как раз наоборот: выбравшись из–под руин, они исполнятся даже большей решимости погубить его. Их враждебность скорее усилится, чем пойдет на убыль.

Подумав о том, как они будут мстить, он испугался. Может быть, мне следует скрыться, думал он. Сохранить имя «мистер Триз» или использовать какое–нибудь другое в целях маскировки. Сейчас–то они осторожны… но, боюсь, ненадолго.

И все же, даже сознавая это, он продолжал идти и делать рукой особенный, понятный им жест. Несмотря ни на что, он прикладывал усилия для их блага. Он не испытывал к ним чувства враждебности, ненависть таили только они.