Не от мира сего. Криминальный талант. Долгое дело - Станислав Васильевич Родионов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она рассмеялась. Капличников довольно схватил бутылку, налил себе рюмку и долил шампанским ее фужер.
— А у меня двух зубов нет, — ответила она.
— Я это переживу, — заверил он. — Но не переживу, если вы… если ты замужем.
— Пока не собираюсь.
— Тогда я скажу еще тост — выпьем за тебя. Чтобы ты была той, какой мне кажешься.
И он вылил водку в рот, не дождавшись ее слов. Он знал, что она обязательно спросит, какой же ему кажется. Ирина выпила шампанское, взяла яблоко и ничего не спрашивала. Принесли цыплят табака. Она стала есть аккуратно и сосредоточенно.
— Кто ты? — вырвалось у него после второй рюмки.
— Откуда я знаю, — усмехнулась она.
— Как? — опешил Капличников и бросил разрывать Цыпленка.
— А ты кто? — спросила она.
— Как кто? — не понял он. — Я же тебе сказал: токарь, окончил институт…
— Это место работы и образование. А кто ты?
Теперь она не улыбалась. Пышные, но короткие серебристо–белесые волосы, светлая челка, а под ней глаза — широкие, с неспешно–спокойным взглядом. Капличников подумал, что она похожа на француженку, хотя их, кроме кино, нигде не видел.
— Вот ты о чем, — протянул он, взял ее руку и поцеловал. — Да ты умница!
Она опять улыбнулась, но руки не отняла — так и осталась ее небольшая ладошка–лодочка в его широком бугристом кулаке. Он держал ее чуть касаясь, как вчера за городом скворчонка, прыгнувшего по глупости из гнезда.
— Я научный работник, — сообщила она как–то между прочим.
Как же он сразу не понял, когда у нее это на лбу написано… Наверное, кандидат наук или даже доктор — бывают в физике и математике молоденькие доктора наук со счетно–решающими машинами вместо мозгов. А он дипломом похвалялся…
Капличников хотел опять поцеловать руку, но сильная зевота неожиданно схватила челюсти. Он даже выпустил ее ладонь, прикрывая свой полуоткрывшийся рот. Видимо, сказывалась усталость последних дней, да и сегодня он поволновался.
— Ирина… Ты с кем–нибудь дружишь? Я хочу сказать, у вас… то есть у тебя… есть друг? Дурацкий вопрос, но по пьянке прощается.
— Конечно, прощается. А зачем это тебе?
— Как зачем?! — удивился он и до боли в скулах сцепил челюсти, которые хотели распахнуться в зевке. — Разве мы больше не встретимся?
— Мы еще не расстались.
— Я заглядываю вперед.
— А ты хочешь встретиться?
— Ирина, разве по мне не видно, хочу ли…
Он поперхнулся, перехватив подкатившую зевоту, тугую, как капроновый жгут. Только бы она не заметила, что он совсем валенок — зевоты еще не хватает. Капличников согнул тот жгут челюстями.
Надо было еще выпить, — водка на какое–то время снимала усталость. А усталость навалилась, будто он стоял в яме и земля осела на его голову и плечи. Он даже сейчас не знал, о чем и как с ней говорить, хотя вообще–то слыл парнем остроумным.
— Выпьем, Ирина…
— Я пропущу, — мягко сказала она. — А ты выпей, мужчина же.
Он быстро налил рюмку и торопливо выпил, словно водку могли унести. Закусывать не стал, уже не хотелось.
— Ирина, ты танцуешь?
— Конечно.
— Пойдем… когда заиграет оркестр…
Он увидел в ее глазах легкую настороженность — значит, заметила, что ему не по себе.
— Понимаешь… рано проснулся… экзамены…
Капличников обвел взглядом зал. Бра потемнели, курились серым дымом, как вулканы. Оркестр слился в одного толстого многорукого человека, который дергался марионеткой. Летчик вроде бы ему улыбался одними губами, и они, эти губы, тянулись и тянулись, превращаясь в хобот. Официанты почему–то прыгали от стола к столу, как зайцы меж кустов.
Он резко повернул голову к Ирине. Она курила, поглядывая на оркестр. Но ее струйка дыма тоже прыгала.
— Ирина… Кажется, я люблю тебя…
Она кивнула головой — он точно видел, как она согласно кивнула головой. Но тут сила, с которой он ничего не мог сделать, как с земным притяжением, ухватила его за голову. Ему захотелось на минутку, на секунду, может, на долю секунды, опереться лбом о стол.
— Ирина… со мной какая–то чертовщина…
— Бывает, — спокойно ответила она, стряхнула пепел и налила себе лимонаду.
— Ирина. На секундочку… положу голову…
Стол поехал на него, как земля на падающий самолет. Последнее, что он помнил, — это подскочивший в блюде фирменный салат, задетый его лбом. И что–то было после: или шел сам, или его вели, но этого он уже не помнил и не понимал, как бессвязный бредовый сон.
Следователь прокуратуры Сергей Георгиевич Рябинин сидел перед вентилятором, почти уткнувшись лицом в лопасти, и ничего не делал, если не считать, что он думал про телепатию. Было уже одиннадцать часов. Вентилятор жужжал мягко, с легкими перепадами, но все–таки монотонно, дремотно. Воздушная струя не была холодной — только что духоту не подпускала.
От десяти до двенадцати, на каждые полчаса, были повестками вызваны свидетели по старому заволокиченному делу, бесперспективному, как вечный двигатель. Но свидетели не шли. Рябинин знал, почему они не идут, — он этого не хотел. Проводить неинтересные допросы, да в такую жару…
Странно, но так бывало не раз: если он очень хотел, чтобы вызванные не приходили, то они не шли. Рябинин это никак не объяснял — случайность, хотя где–то оставлял местечко для гипноза, телепатии и других подобных явлений, еще мало изученных наукой. Он мог бы кое–что порассказать из этой области…
Размышления в струях вентилятора прервал следователь Юрков, в белых брюках, потемневший, опаленный, с прищуренными от солнца глазами, словно только что приехал с экватора.
— Жарко, — сказал он, сел ближе к струе и расстегнул на рубашке еще одну пуговицу.
— Юрков, я придумал восточную пословицу, послушай: потерял час — потерял день, потерял день — потерял месяц, потерял месяц — потерял год, а потерял год, сам понимаешь, — потерял жизнь.
— Это к чему?
— К тому, что я сегодня уже потерял полтора часа.
— Жарко, — объяснил Юрков.
Рябинин знал, что его сентенция о времени не направит разговор ни на восточную мудрость, ни на философскую вечность. Недавно в местной газете была статья о Юркове, где говорилось, что его жизнь — это следствие. Рябинин мог подписаться под этим. Юрков думал и говорил только о следствии. Правда, было небольшое исключение — садовый участок, но он шел после следствия.
— Клубника–то у тебя не сгорела? — спросил Рябинин.
— Поливаю, — нехотя ответил Юрков, потому что рябининские вопросы сочились иронией, как сосна смолой.
— Слушай, посеял бы
