Цареубийство в 1918 году - Михаил Хейфец

Доказательство его личной непорядочности начну с напоминания, как без согласия Соколова генерал тайно снял для себя копию с доверенного ему на хранение дела и, пользуясь ею, выпустил первое документированное сочинение по «сверхмодной теме», опередив более педантичного в писаниях следователя. В наших профессиональных кругах любителей доверенных им чужих материалов именуют литературными пиратами.

Далее. Про сочувствие судьи Сергеева «евреям Керенским» и соответственно про недобросовестное ведение следствия генерал писал и печатал, когда уже точно знал: Иван Сергеев был расстрелян большевиками (возможно, тем же Юровским).

Особенное возмущение охватывает, когда из книги Касвинова, инспирированной органами, он узнает, чт же именно коллеги Юровского вменяли в вину судье Сергееву в 1920 году. Судья в начале следствия составил списки лиц, разыскиваемых по возбужденному прокуратурой делу, и разослал их во все белые соединения, отделы контрразведки и угрозыски. Согласно Касвинову, люди, задержанные по этим спискам, все потом были расстреляны. В ЧК обвинили судью Сергеева в истреблении свидетелей… Касвинов пишет, что так, например, был расстрелян красноармеец Летемин, в ночь убийства спавший дома и просто пересказавший следователю про преступление то, что услыхал на следующий день от стоявших в карауле ДОНа товарищей. Мне неизвестно, был ли Летемин расстрелян в действительности (Касвинову, как и его заказчикам, доверять нельзя ни в чем), но если это правда – Сергеев вовсе не мог быть обвинен в его гибели. В протоколе допроса, составленном судьей, определенно сказано, что Летемин был допрошен им не как обвиняемый, а свидетелем. Но даже чекистские следователи не убивали важных свидетелей, пока следствие не считалось законченным (т е. когда в свидетеле больше не было нужды).

Я умышленно излагаю историю Летемина в терминах нравов его жестокого времени, чтобы читатель убедился: даже при самых страшных допусках эпохи, Летемина да и других свидетелей, упомянутых Касвиновым, – горничных гостиницы, где жили чекисты, шоферов, этапировавших машины с семьей, обслугу ДОНа и проч. – их уничтожали вовсе не по приказу Сергеева. Если это действительно белыми было сделано (снова и снова повторяю «если», ибо касвиновской команде солгать, что два пальца обмочить), то по приказу Соколова, когда ему пришлось отступать с армией и исчезла возможность пользоваться для содержания свидетелей тюрьмами. Если же такое решение приняли без него, что тоже возможно, – значит, по приказу военной контрразведки. Она выполняла по данному делу решения Дитерихса. (По тому, с какой свирепой злобой помянуты исчезнувшие свидетели в книгах Дитерихса и Соколова, допускаю, что Касвинов в виде исключения написал часть правды.)

Сохранилось немало объективных свидетельств того, как работали белые контрразведчики. «Когда история даст нам в будущем возможность познакомиться с подлинными фактами сибирской ситуации, – писал в совершенно секретном докладе в Белый дом глава американской военной разведки в Сибири подполковник Роберт Эйхельбергер, – я уверен, число людских потерь, вызванных появлением омских чиновников в Омске или Екатеринбурге и приходом большевиков в Казань и Уфу, сравнимо». Т. е., вовсе не идеализируя красных палачей, американец одновременно предполагал, что белые не слишком им уступали. (Согласно советской энциклопедии, в Пермской губернии, уездным городом которой считался Екатеринбург, было расстреляно за год колчаковского правления 25.000 человек – вполне сопоставимое с красным террором тех времен число.)

Можно предполагать, что судья Сергеев заплатил жизнью за бессмысленную жестокость того самого человека, который позже опорочил его память в своей книге.

В отличие от Дитерихса, репутация другого упомянутого в названии этой главы господина, Николая Соколова, и сегодня котируется достаточно высоко. По-моему, лишь Бруцкус, и то в неопубликованном сочинении, содрал с него маску добросовестного юриста – потому характеристику следователя начну с эпизодов, отмеченных Бруцкусом еще в 20-х годах, но тоже, как мы условились выше, не касающихся «еврейской темы».

Первое. Дворцовый камердинер Алексей Волков рассказал Соколову о посещении Царского Села военным министром Временного правительства Александром Гучковым:

«Зачем тогда приезжал к императрице Гучков, я не знаю… Когда он шел назад, один из офицеров, приезжавших с ним, основательно пьяный, обратился ко мне… и злобно крикнул: «Мы враги ваши, вы враги наши, вы все здесь продажные». Гучков шел впереди, на растоянии всего нескольких шагов, он не мог не слышать этих слов.»

Бруцкус обвиняет Соколова, что, процитировав это показание в книге, Соколов действовал как злобный антигучковский памфлетист (монархисты ненавидели своего единомышленника Гучкова, потому что он интриговал против данного монарха – Николая II). Невозможно поверить, восклицает Бруцкус, чтобы такой человек как Гучков взял с собой – куда? во дворец! – пьяного офицера! Увы, если мерять исторических персонажей зыбким эталоном порядочности, как мы условились выше, то признаем, что политик Гучков не раз балансировал как раз на краю обрыва. И возможно, взял с собой во дворец в революционные дни преданного, хотя и распущенного офицера и предпочел «политично» не заметить его хамства… Но в чем Бруцкус безусловно прав: в любом случае, допрашивая самого Гучкова – а Соколов провел его допрос в эмиграции, в Париже, – следователь обязан был перепроверить показание камердинера. Но он этого не сделал.

«Я допрашивал Гучкова по узко специальному вопросу и думал допросить его еще раз. Но его дальнейшее отношение к делу дало мне основание думать, что он не желал более свидетельствовать, – писал Соколов. – Поэтому освещая его посещения Царского данными следствия, я как судья отнюдь не настаиваю, что они вполне соответствуют истине.»

Тут-то Бруцкус и взорвался (допускаю, что политически он был близок к Гучкову):

«Прием, пущенный в ход Соколовым против Гучкова, является для фальсификатора… классическим, чтобы… показание недостоверное, ничем не доказанное… положить в основание вывода – иногда, впрочем, в случаях особо скандальных с лицемерной оговоркой, что, мол, я, Соколов, как судья оставляю за собой право усомниться… Свой классический прием Соколов применяет во всех направлениях: и для установления небывалых событий, и для создания нужной ему обстановки, и для опорочения неугодных людей. Об известном банковском деятеле Ярошинском Соколов записывает: «Поручик Логинов показывает, что Ярошинский был агентом немцев, имел в войну от них громадные денежные суммы и на них вел по директивам врага борьбу с Россией.» Никаких, самых отдаленных намеков на достоверность слов Логинова не приводится… но обвинение брошено, и Соколов по своей системе шлет вослед: «Как судья я по совести должен заявить, что роль Ярошинского осталась для меня темной.»

«Не перечислить всех, кого Соколов забросал грязью этим излюбленным приемом», – завершает Бруцкус.

Данный пункт нуждается в комментариях.

В следственное дело и, соответственно, в книгу Соколова президент пяти столичных банков Карл Ярошинский попал потому, что во время ссылки Николая II пожертвовал на освобождение бывшего государя, по собственному признанию, примерно 175.000 рублей. Деньги эти он отдал в руки своей старой клиентке Анне Танеевой-Вырубовой, фрейлине императрицы, которая, в свою очередь, переслала их в Тобольскую губернию (тогдашнее место ссылки Романовых) для жившего там офицера Бориса Соловьева, зятя Распутина, якобы готовившего побег семьи. Но, согласно версии мифомана-следователя, каждое лицо, причастное к екатеринбургскому делу, неизбежно работало для какой-нибудь спецслужбы или группы заговорщиков («сионских мудрецов», например). Распутин, Вырубова, а за ними и зять Распутина, и, соответственно, банкир, дававший им деньги, – все зачислялись Соколовым по ведомству германской разведки. Упоминание имени Ярошинского в книге как лица, получавшего кайзеровское золото для подрыва и ослабления императорской власти, не случайно, а явилось символической компенсацией банкиру за то, что он не забыл былых благодетелей (в отличие от очень многих их подданных) и бескорыстно пожертвовал на их освобождение то, чем был богат, – деньги. И становится понятен источник почти истерического негодования Бруцкуса против следователя.

Свое назначение Соколов получил в сложный для военно-политических кругов момент. Вспомните докладную записку Сергеева, направленную в адрес Колчака… Кстати, генерал Дитерихс так оправдался от обвинений смещаемого следователя в том, что, мол, его, генеральские, подчиненные убивают нужных свидетелей и тем мешают устанавливать истину по делу, и что они же похищают в свою пользу ценные улики: