Темный карнавал - Рэй Брэдбери

– Нет, нет!

Чарли быстро сел, раскидывая неуклюжими пальцами простыни, взвыл; по его щекам побежали слезы.

– Не хочу слышать! Не хочу слышать! – вопил он.

– Погоди, пока все узнают, что это за стряпня! Вот будет потеха! Да они лопнут со смеху! – дразнилась Тиди.

Чарли обхватил ее запястья.

– Ты что – собираешься им рассказать?

– Отпусти! Мне больно!

– Не вздумай.

– Что же мне, по-твоему, Чарльз, лгуньей заделаться?

Он отшвырнул ее руки.

– Ну что ты не оставишь меня в покое? Пакостница! Что бы я ни затеял, тебе во все нужно влезть. Я это понял по твоему носу, когда принес домой банку. Спать спокойно не можешь, пока все не испакостишь!

Она гаденько хихикнула:

– Ну так и быть, всем рассказывать не стану.

– Ты мне испортила удовольствие, и это главное, – вскинулся Чарли. – А скажешь ты остальным или нет – не важно. Я знаю, этого достаточно. И все удовольствие насмарку. Ты и этот Том Кармоди. Смеется. Пусть бы заплакал. Смеется надо мной уже не первый год! Ладно, давай рассказывай остальным, тебе небось тоже хочется себя ублажить.

Злобно шагнув к полке, он схватил банку, расплескивая жидкость, и хотел было кинуть на пол, но задрожал, остановился и бережно опустил ее на высокий столик. Всхлипывая, Чарли склонился над банкой. Потерять ее – это конец света. Он и так уже теряет Тиди. С каждым месяцем она оттанцовывает все дальше от него, дразня и насмешничая. Слишком долго он исчислял время жизни по маятнику ее бедер. Но и другие мужчины, Том Кармоди, к примеру, считают часы и минуты по тем же часам.

Тиди стояла и ждала, чтобы он разбил банку. Но он принялся ласково гладить стекло и за этим занятием постепенно успокоился. Ему вспомнились долгие славные вечера, проведенные здесь недавно всей компанией, – дружеское единение, разговоры, снующий по комнате народ. Если даже забыть обо всем другом, эти вечера, по крайней мере, уж точно были хороши.

Чарли медленно повернулся к Тиди. Она была для него навсегда потеряна.

– Тиди, ты не ездила ни на какую ярмарку.

– Ездила.

– Врешь, – спокойно заявил он.

– Ничего подобного!

– В этой… в этой банке точно что-то есть. Не только мусор, как ты говоришь. Слишком много народу верит в это, Тиди. Ты тут ничего не изменишь. А если ты говорила с хозяином аттракционов, значит, он тебе наврал. – Чарли сделал глубокий вдох. – Поди сюда, Тиди.

– Что это ты выдумал? – нахмурилась она.

– Поди сюда.

– Не пойду.

Чарли шагнул ближе.

– Поди сюда.

– Не подходи, Чарли.

– Я просто хочу тебе что-то показать, Тиди. – Он говорил негромко, низким, настойчивым голосом. – Кис-кис, киска. Кис-кис, киска – КИС-КИС!

Вечером через неделю народ собрался снова. Пришли Дедуля Медноу и Бабушка Гвоздика, за ними молодой Джук, миссис Тридден и Джаду, чернокожий. За ними явились все остальные, молодые и старые, довольные и хмурые, заскрипели стульями, у каждого в голове свои мысли, надежды, страхи, вопросы. Каждый, не глядя на святыню, тихонько поздоровался с Чарли.

Они ждали, пока соберутся все. Судя по блеску их глаз, они заметили в банке нечто новое, какую-то жизнь, и бледное подобие жизни после жизни, и жизнь в смерти, и смерть в жизни, все со своей историей, намеками на сходство, своими очертаниями; все знакомое, старое и в то же время новое.

Чарли сидел один.

– Привет, Чарли. – Кто-то заглянул в пустую спальню. – А жена где? Снова уехала к своим?

– Ага, сбежала в Теннесси, как всегда. Вернется через пару недель. Хлебом не корми – дай сбежать из дому. Вы ведь знаете Тиди.

– Да, этой женщине на месте не сидится.

Переговоры тихим голосом, рассаживание, и вдруг шаги на темной веранде, глаза-огоньки – Том Кармоди.

Том Кармоди стоит на веранде, колени трясутся и подгибаются, руки свисают как плети, взгляд блуждает по комнате, Том Кармоди не решается войти. Рот Тома Кармоди приоткрыт, но не улыбается. Губы мокрые, обмякшие, не улыбаются. Лицо бледное как мел, словно ему кто-то заехал в челюсть.

Дедуля поднимает глаза на банку, откашливается и говорит:

– Смотрите-ка, никогда раньше не замечал. У него глаза голубые.

– И всегда были голубые, – возражает Бабушка Гвоздика.

– Нет, – плаксивым голосом отзывается Дедуля. – Неправда. В прошлый раз они были карие. – Он прищурился. – И вот еще: у него темные волосы. Прежде были не такие!

– Да, верно, – вздыхает миссис Тридден.

– Нет, неправда.

– Нет, правда!

Том Кармоди смотрит на банку, летней ночью его бьет озноб. Чарли переводит взгляд туда же, сворачивает сигарету, небрежно и спокойно, в мире с собой и окружающей действительностью. Том Кармоди, стоя особняком, замечает в банке то, чего не видел прежде. Каждый видит то, что ему хочется видеть; все мысли обрушиваются стремительным дождем.

«Мой мальчик! Крошка моя!» – кричат мысли миссис Тридден.

«Мозг!» – думает Дедуля.

Чернокожий сжимает-разжимает пальцы:

«Миддибамбу Мама!»

Рыбак поджимает губы:

«Медуза!»

«Котенок! Кис-кис, кис-кис! – выпускают коготки тонущие мысли в голове Джука. – Котенок!»

«Все и ничего! – визгливые, морщинистые мысли Бабушки. – Ночь, болото, смерть, морские твари, бледные и сырые!»

Тишина, и наконец Дедуля произносит:

– Интересно. Интересно, «он» это, или «она», или попросту – «оно»?

Чарли, довольный, смотрит на полку, набивает сигарету, обминает ее. Глядит в дверной проем на Тома Кармоди, у которого навсегда отшибло охоту улыбаться.

– По-моему, мы так никогда и не узнаем. Ага, не узнаем. – Чарли улыбается.

Это была всего-навсего одна из тех штуковин, какие держат в банках где-нибудь в балагане на окраине маленького сонного городка. Из тех белесых штуковин, которые сонно кружат в спиртовой плазме, лупятся мертвыми, затянутыми пленкой глазами, но не видят тебя.

Рэй Брэдбери

Озеро

Волна выплеснула меня из мира, где птицы в небе, дети на пляже, моя мать на берегу. На какое-то мгновение меня охватило зеленое безмолвие. Потом все снова вернулось – небо, песок, дети. Я вышел из озера, меня ждал мир, в котором едва ли что-нибудь изменилось, пока меня не было. Я побежал по пляжу.

Мама растерла меня махровым полотенцем.

– Стой и сохни, – сказала она.

Я стоял и смотрел, как солнце сушит капельки воды на моих руках. Вместо них появлялись пупырышки “гусиной кожи”.

– Ой, – сказала мама, – ветер поднялся. Ну-ка, надень свитер.

– Подожди, я посмотрю на гусиную кожу.

– Гарольд! – прикрикнула мама. Я надел свитер и стал смотреть на волны, которые накатывались и падали на берег. Они падали очень ловко, с какой-то элегантностью. Даже пьяный не мог бы упасть на берег так изящно, как это делали волны.