Дуди Дуби Ду - Андрей Остроумов

Арсений опять прикрыл веки и замолчал.

— Ну, ладно, поспи пока, — сказала Джулия и пошла прибираться в баньке.

Она вымела опавшие с веников листья, кинула на полки простыни для просушки. Потом навела порядок на столе. Подсачком для рыбы выловила из прудика утят, посадила их в клетку, покормила. И отправилась в дом мыть посуду…

Арсений не спал. Думал в полудреме о Магде.

…Свадьба была роскошная, в костеле Святой Анны, в Старе-Мясте. Гостей с его стороны было человек двадцать, поляков — раза в три больше. Польский пограничник, проверяя паспорта у родственников, которых набрался почти целый вагон, обратил внимание на то, что приглашение на всех одно — от будущего тестя Славека. Объяснили, что едут на русско-польскую свадьбу. «Славно попьете», — резюмировал страж, ничуть не сомневаясь в истинности своих слов. Погуляли, как и пророчил пограничник, на славу. Арсений был во фраке и бабочке, Магда в дорогущем платье, усыпанном разноцветными стразами. Через пару дней молодые уехали в Закопане — курортный городок в горах. Через девять месяцев родился сын.

По прошествии медового месяца молодожены вернулись в Москву и поселились в съемной однокомнатной квартире. На третьем месяце беременности у Магды открылось кровотечение, ее госпитализировали, и, к счастью, ребенка удалось сохранить. Пулей примчалась из Польши теща и забрала дочь домой, не надеясь на московских врачей и надлежащее качество ухода за будущей мамой. Арсений остался. В Польше ему выдали свидетельство о браке, которое, соответствующим образом аполистированное, могло служить основанием для постановки столь нежеланного для любого мужчины штампа в русский паспорт. Но ноги до нотариальной конторы как-то не доходили, память все реже пинала совесть, и проблема постепенно потеряла актуальность. Жена с тещей поначалу возмущались, ехидно дразнили холостяком, а потом отступились.

В этот «холостяцкий» период Арсений очень сильно сблизился с тестем, паном Славеком. На высоком посту тестюшка остался, но теперь лишился теплого семейного круга. Высокопоставленный пан был совершенно непривычен к одиночеству, потому искренне радовался зятю, который частенько скрашивал скучные вечера, заглядывая на огонек — на пиво или виски. Жарили в гриле колбаски, курили кубинские сигары, вели умные разговоры о Боге и политике.

Весной Магда родила. По этому поводу Арсений немедленно приобрел билет на самолет, напился с Вероникой на радостях и ночью вылетел в Варшаву. В самолете приключилась странная штука. Сидя у окна, Арсений вдруг явственно осознал, что детство кончилось, что он теперь отец, муж и что вообще земной путь достиг уже той отметки, за которой можно ясно разглядеть могильный холмик с железной оградкой. От этого сделалось так возвышенно-грустно, что до самой Варшавы молодой отец обливался слезами, навевая соседям мысли, что он летит на похороны…

— Эй, соня, пошли в дом, холодно уже, ага! — положив прохладную ладонь ему на лоб, позвала Джулия.

Пошли. Привычно включили телевизор, вещавший некую попсовую муть, и улеглись по разным углам огромной каминной комнаты. — Ну и чего там дальше было?

— А на чем я остановился? — спросил Арсений.

— На том, что свадьбу назначили на червень, — напомнила Джулия. — Ты очень хороший рассказчик. Мне интересно.

— Червец, — поправил Арсений. — Женился, потом сын родился… Мальчишку после яростных двухмесячных споров назвали Михалом. Новая родня хотела дать ему польское имя, на что я, разумеется, пойти не мог. Как же можно живого человека, да к тому же собственного сына, назвать Тадеушем или Збигневом каким-нибудь?! Это все равно что Филиппом, например… То есть совершить грех перед Богом и людьми, обрекая человека в пожизненные пасынки судьбы. Сошлись-таки на Михале. Крестили в костеле. Тут уж я махнул рукой: вырастет — сам решит, пусть хоть кришнаитом потом пляшет. Ближе к осени встал вопрос, когда же Магда с Михалом в Москву приедут. «А мы не приедем, — ответила супруга, — мы так решили. И для ребенка в Москве хуже будет, да и вообще там опасно, и не нравилась она мне никогда».

Арсений снова замолчал, погрузившись в полусонные воспоминания…

Сперва он был терпелив и нежен, считая капризы последствием послеродовой энцефалопатии, — у многих женщин подобное бывает, это он, как медик, знал. Потому тупо сидел в Москве и ждал, когда возьмут верх здравомыслие и любовь. Магда приехала в начале декабря, но лишь для того, чтобы забрать свои вещи. Скандалили целую неделю, но Магда была непреклонна, словно некий умелый психотерапевт под гипнозом внедрил в ее сознание непоколебимую программу.

— Если ты нас любишь, — говорила она, акцентируя внимание на слове «нас», — то поймешь, что жить мы должны в Польше. А у вас тут скоро гражданская война начнется…

— Эй, заяц! Чего опять замолчал? — донеслось из другого угла комнаты.

«О господи, до чего же эти женщины странные! — подумал Арсений. — Стоит их трахнуть и пожить пару дней под одной крышей — тут же начинают вить в мыслях уютное домашнее гнездо. „А здесь мы телевизор поставим, а здесь вот коврик постелим, а вот тут, в уголочке на стеночке, у нас гобелен „Пастушка“ будет, я уже вчера в магазине приглядела, не так ли, заяц?..“ Тьфу ты черт… Зайчик, котик, а потом что — олень северный?»

— У меня что, глаза косые или уши длинные? — спросил Арсений.

Джулия не ответила. Обиделась явно. Засопела часто.

— Ну вот. Одним словом, Магда, а потом и теща начали по телефону регулярно вправлять мне мозги на предмет того, что в России жить нельзя, что я думаю только о себе и своей карьере, что я их не люблю… В Польшу я ездил регулярно, раз в два месяца, на неделю. К тому времени уже втянулся в работу, перспективы неплохие замаячили, кое-какие разработки научные светили… А тут тебе говорят: «Брось все к чертовой матери и приезжай в Польшу». Основным их козырем было отсутствие у нас собственного жилья — ведь не поведу же я жену с малышом в родительскую квартиру. Тесть, к которому я регулярно наведывался, все больше отмалчивался, с советами не лез, делал вид, что понимает меня, но было видно, что он на стороне дочки, — ну и кто б его за это осудил? Зная поляков и их отношение к русским, я мог предположить, что в Польше меня ждет судьба изгоя. Я навсегда останусь для них чем-то наподобие торговца-китайца из подземного перехода или таджикского гастарбайтера. Пусть даже с высшим медицинским, пусть в галстучке или в хирургическом костюме, но отщепенец. Я даже ясно себе представлял, как коллеги по воображаемой работе во время ужина или воскресного променада по торговому центру рассказывают своим Агнежкам: «Представляешь, у нас на работе есть русский! Да, дорогая, представляешь, взяли русского. Ты будешь удивлена, но вполне приличный человек. На первый взгляд».

Из угла донеслось тихое сопение Джулии. Арсений выключил телевизор, заложил руки за голову и уставился в потолок. Спать уже не хотелось.

…Визиты в Польшу, на которые он тратил все свои деньги, с каждым разом становились все безрадостнее. Любые разговоры сводились к переезду в Польшу, а затем к ругани. Арсений вполне обоснованно сомневался, что польские клиники будут биться за кандидатуру выпускника московского медвуза, да и в роли отца приходилось непросто. Ему объясняли, что он не так держит малыша, не так его подмывает, не так гуляет, — обычная ревность к зятю, который не видел жизни и норовит выцарапать любимое чадо из рук всезнающих бабушек. Да и вообще, что это за отец такой, если раз в два месяца к сыну приезжает… Все просьбы привезти ребенка в Москву, чтобы показать русским родичам, остались без удовлетворения. «Хотят увидеть — пусть сами приезжают». Ультиматумы Арсения так же легко игнорировались, словно и не было никаких ультиматумов, как и никаких отцовских и супружеских прав.

— Мы решили купить вам квартиру, — объявил однажды по телефону тесть.

— В Москве? — язвительно переспросил Арсений.

— Новицкие купили себе дом, а квартиру продают, — словно не заметив ехидство зятя, ответил пан Славек…

Новицкие были давними и добрыми соседями польской родни Арсения. Они уже много лет жили в просторной трехкомнатной квартире напротив, дверь в дверь. Новицкого, как и тестя, звали Славеком. Здоровенный дядька с исключительным чувством юмора, всегда со вкусом и дорого (что для поляков большая редкость) одетый и всегда же вкусно благоухающий дорогим алкоголем, парфюмом и табаком. Жена его, Елка, была красавицей. Двери практически никогда не закрывались. Заходили друг к другу, когда хотели, днем и ночью. У Новицких было две дочери, Кася и Магда. Одна вышла замуж за балбеса, который довел ее до лечения в клинике неврозов, другая забеременела в шестнадцать лет. Да и вообще история этой семьи трагична… Повесился бедный пан Новицкий. В своем новом доме. Правда, перед этим сошел с ума: дом оказался построенным в неподходящем месте, с массой явных видимых и невидимых глазу нарушений. Новосел начал судиться, проигрывать суды, залезая в большие долги. Потом лечили его, вроде вышел на ремиссию, уже не работал — сидел дома с внуками и, похоже, был доволен жизнью. Вел себя нормально, но в один прекрасный день сунул голову в петлю. Хороший был дядька, жаль…