Деловые люди (сборник) - О. Генри

– Святая яичница! – воскликнул «Репейник», крепко ухватив плененную им скотину за переднюю ногу. – Неужто это длиннорогий Мерритт?

Другой был… вы ежедневно можете встретить на Бродвее этот образчик: деловой человек: шляпа – последнее слово моды; хорошие – парикмахер, дела, пищеварение и портной.

– «Репейник» Най! – воскликнул он, ухватив покаравшую его руку. – Сердечный друг! Как я рад видеть тебя! Какими чудесами? Ах, да, конечно, торжества! Помню, ты записался в раф-райдеры. Чудесно! Идем, позавтракаем вместе. Никаких! Без отказа!

«Репейник» с грустью, но решительно прижал его к стене рукой размера, очертаний и цвета хорошего седла.

– Длиннорогий, – меланхолически сказал он голосом, расстроившим моментально уличное движение, – что они сделали с тобою? Ты ведешь себя совершенно как горожанин. Они превратили тебя в строку из «Всего Нью-Йорка». «Идем позавтракаем вместе!» В наши дни ты не позволил бы себе говорить о жратве в таких оскорбительных выражениях.

– Я уже семь лет живу в Нью-Йорке, – сказал Мерритт. – Прошло восемь лет с тех пор, как мы с тобой клеймили коров у старичины Гарсия. Зайдем, во всяком случае, в кафе. Приятно все-таки опять услышать «жратва».

Они пробрались сквозь толпу к отелю и, как бы повинуясь какому-то естественному закону, направились прямо к стойке бара.

– Говори, – пригласил «Репейник».

– Коньяку, – сказал Мерритт.

– О боги! – воскликнул «Репейник». – И это тот самый человек, с которым мы вместе видывали зеленого змия в кабачках на Западе! Коньяку? Ах, чтоб тебе! Натурального виски! Ты платишь.

Мерритт улыбнулся и заплатил.

Они позавтракали в маленьком продолжении столовой, сообщавшемся с кафе. Мерритт искусно уклонился от выбора своего друга, который уперся на яичнице с ветчиной, – в сторону пюре из сельдерея, котлетки из форели, пирога с куропаткой и соответствующего салата.

– В тот день, – с огорчением и громоподобным гласом заявил «Репейник», – когда я не буду в состоянии выпить больше одной рюмки перед закуской с приятелем, которого я встретил после восьми лет разлуки в тридцатицентовом городе, за столом два на четыре фута, в час дня в третий день недели, – пусть девять мустангов перебрыкнут меня сорок раз через шестьсот сорок квадратных акров пастбища. Зарубил себе на носу эту статистику?

– Правильно, старина, – засмеялся Мерритт. – Официант, принесите мне рюмку абсента фраппе. А тебе что, «Репейник»?

– Натурального, – траурным голосом ответил Най. – Эх, Длиннорогий! Ты пил его когда-то прямо из горлышка! Прямо из бутылки, в седле, на всем скаку – да настоящее виски, аризонское, не эту бурду… Э, да что! Это ты платишь!

Мерритт подсунул талон за напитки под свой бокал.

– Правильно. Ты, вероятно, полагаешь, что город испортил меня. Я такой же хороший ковбой, как и ты, «Репейник», но мне как-то не приходит даже и в голову вернуться к прежней жизни. В Нью-Йорке имеешь комфорт… комфорт! Я хорошо зарабатываю и хорошо проживаю деньги. Довольно с меня мокрых одеял, и гонки за скотом в снежную бурю, и сала с холодным кофе, и встряски раз в полгода. Я полагаю, что буду околачиваться здесь и впредь. Махнем вечером в театр, «Репейник», а потом пообедаем у…

– Я скажу тебе, кто ты такой, Мерритт, – ответил «Репейник», положив один локоть в его салат, а другой в его масло. – Ты сгущенная, бесплодная, безусловная, короткорукая, козоухая мисс Салли Уокер. Господь сотворил тебя перепендикулярным и приспособленным для езды раскорякой и для употребления крепких слов в оригинале. Ты же осквернил творенье Его рук, перекинув себя в Нью-Йорк, надев маленькие ботиночки, завязанные шнурками, и гримасничая. Я видал, как ты арканил и связывал быка в сорок две с половиной секунды. Если бы ты теперь увидел быка, ты побежал бы сделать заявление об этом в полицию. А эти шарлатанские напитки, которые ты прививаешь своему организму, эти настойки из бурьяна с желудями пополам с киндер-бальзамом – неужели они согласуются с человеческой природой? Ненавижу тебя таким!

– Видишь ли, «Репейник», – ответил Мерритт с оттенком извинения в голосе. – До некоторой степени ты прав. Подчас я и сам чувствую, точно я был вскормлен бутылкой. Но говорю тебе, Нью-Йорк предоставляет человеку комфорт. Есть в нем что-то такое! Зрелища и толпа – и как это все меняется ежедневно – и самое дыхание всего этого. Город словно забрасывает аркан длиною в милю вокруг твоей шеи и оборачивает другой конец его где-то около Тридцать четвертой улицы.[14] Я сам не знаю, что это такое…

– Бог знает, – печально ответил «Репейник». – И я тоже знаю: Восток проглотил тебя. Ты был дичью, а теперь ты телятина. Ты напоминаешь мне цветочный горшок в окне. Даже в горле у меня от тебя пересохло!

– Рюмку зеленого шартреза, – приказал Мерритт официанту.

– Натурального виски, – вздохнул «Репейник». – Ты платишь, ренегат.

– Виноват, но заслуживаю снисхождения, – сказал Мерритт, – ты не можешь этого понять, «Репейник». Здесь такой комфорт, в Нью-Йорке, что…

– Одолжи мне, пожалуйста, твою нюхательную соль, ты, мисс Салли! – воскликнул «Репейник». – Если б я не видел своими глазами, как ты однажды отшил трех вооруженных бахвалов из Мазатцай-Сити с незаряженным револьвером в руках…

Голос «Репейника» заглох в глубоком огорчении.

– Сигар! – сурово крикнул он официанту, чтобы скрыть свое волнение.

– Пачку турецких папирос, – сказал Мерритт.

– Ты платишь, – сказал «Репейник», с трудом скрывая свое презрение.

В семь часов они пообедали в рекламирующемся в газетах ресторане. Там собралось блестящее общество. Сливки. Оркестр играл увлекательно. Не успеет официант передать дирижеру денежный привет от какого-нибудь гостя, как вся капелла моментально загудит.

За обедом Мерритт старался уговорить приятеля. «Репейник» был старым его другом, и он любил его. Он уговорил его попробовать коктейль.

– Так и быть, ради старой дружбы выпью стакан этого отхаркивающего, – сказал «Репейник», – но предпочел бы натурального виски. Ты платишь.

– Ладно, – ответил Мерритт. – А теперь посмотри карточку кушаний. За что ты зацепишься?

– Что за чертовщина! – воскликнул «Репейник», выпучив глаза. – Неужели в этом фургоне-кухне имеются все эти харчи? Да тут их до черта! Это что? Пюре из ля… ля… из лягушек, что ли? Я пас! Господи помилуй! Да тут хватит снеди на двадцать объездов. Валяй, я посмотрю.

Блюда были заказаны, и Мерритт обратился к винной карточке.

– Мэдок здесь недурен, – предложил он.

– Ты – доктор, тебе лучше знать, – заметил «Репейник», – а я уж лучше натурального виски. Ты платишь.

«Репейник» осмотрелся кругом. Официант приносил блюда и убирал порожние тарелки. Он наблюдал. Он видел веселую нью-йоркскую толпу.

– Как там были дела со скотом, когда ты уехал из Гилы? – спросил Мерритт.

– Хороши, – ответил «Репейник». – Видишь госпожу в красном шелку с крапинками – там, за столиком? Н-ничего! Я бы позволил ей разогревать свои бобы у моего походного костра. Да, со скотом дела ничего. Она красива, как тот белый мустанг, которого я видел однажды на Черной реке.

Когда подали кофе, «Репейник» протянул одну ногу на ближайший стул.

– Ты говоришь, Длиннорогий, город комфортабельный? – раздумчиво сказал «Репейник». – Да, комфортабельный город. Это не то, что в степи при северном ветре. Как ты назвал эту механику, Длиннорогий? Соус кумберленд? Ничего! Съедобно! И даже очень! Этот белый мустанг удивительно поворачивает голову и встряхивает гривой, погляди-ка! Я думаю, если бы мне удалось продать мое ранчо за приличную сумму, я бы…

– Гьярсонг! – неожиданно рявкнул он так, что парализовал все ножи и вилки в ресторане.

Официант подплыл к столу.

– Еще два этих – как их там – коктейля! – приказал «Репейник».

Мерритт посмотрел на него и многозначительно улыбнулся.

– Это я плачу, – сказал «Репейник», выпуская клуб дыма к потолку.

Неизвестная величина

(Перевод Владимира Азова)

Немного раньше начала настоящего столетия некий Септимус Кайнсолвинг, старый ньюйоркец, сделал великое открытие. Он первый открыл, что хлеб печется из муки, а не из видов на урожай. Угадав, что урожай будет неудовлетворительный, и зная, что биржа не имеет ощутительного влияния на произрастание злаков, мистер Кайнсолвинг удачным маневром захватил хлебный рынок.

В результате получилось, что когда вы или моя хозяйка (до гражданской войны ей не приходилось ударить пальцем о палец: об этом заботились южане) покупали пятицентовый каравай хлеба, вы прибавляли два цента дополнительно в пользу мистера Кайнсолвинга в виде благодарности за его прозорливость.

Вторым последствием было то, что мистер Кайнсолвинг вышел из этой игры с 2 миллионами долларов припеку.