Беззумный Аддам - Маргарет Этвуд

Он подумал, что лучше убрать Чака с глаз долой. Снова надел на него штаны и засунул тело под крыло топтера. Поменялся с ним ботинками — тем более что у Чака ботинки были лучше, и размер более-менее подходил — и высунул одну ногу наружу, пускай издали кажется, что это Зеб там лежит. Он решил, что если погибнет, ему будет комфортней существовать — во всяком случае, на ближайшее будущее.

Когда в штаб-квартире «Медведелёта» заметят, что связь с бортом потеряна, они обязательно пошлют кого-нибудь на поиски. Скорее всего, ремонтников. Те увидят, что ремонтировать уже нечего и что никто не сидит рядом с обломками, размахивая белым платочком и посылая в небо ракеты, и улетят обратно. Таков был этический принцип организации: не тратить топливо на покойников. У Матери-Природы все пойдет в дело. О погребении позаботятся медведи, волки, росомахи, вороны и иже с ними.

Но медведелётчики — не единственные, кто прилетит посмотреть. Операцию мозгового захвата Чак проводил явно не с ведома «Медведелёта»: иначе действовал бы прямо на базе, и у него были бы помощники. И от Зеба уже осталась бы только лоботомизированная шкурка, брошенная в каком-нибудь зомби-городке, где выработаны все шахты и выкачана вся нефть — ходячий труп с фальшивым паспортом и без отпечатков пальцев. Хотя, скорее всего, они и это не потрудились бы сделать — ведь Зеба и так никто не хватится.

Значит, наниматели Чака сидят не в «Медведелёте», а где-то еще. И оттуда они звонили. Но где это? В Норман-Уэллсе, в Уайтхорсе? Где угодно, лишь бы там взлетная полоса была. Зебу следовало немедленно убраться от места крушения как можно дальше и найти убежище, прикрытое с воздуха. А в практически голой тундре это не так просто.

Впрочем, безли и гризлые это умеют, хотя они крупней человека. Но у них больше опыта.

Барак

Зеб двинулся в путь. Топтер упал на пологом склоне, понижающемся к западу; на запад Зеб и направился. Он примерно представлял себе карту этого места. Жаль, что у него не было бумажной карты — в полете они всегда держали такую на коленях на случай, если откажет электронная навигация.

Идти по тундре было тяжело. Губчатая, насыщенная влагой почва со скрытыми бочагами, скользким мхом и предательскими травяными кочками. Из торфа торчали куски старинных самолетов — там стойка, здесь лопасть пропеллера. Все, что осталось от смелых пилотов двадцатого века, водивших свои кукурузники над тундрой и застигнутых туманом или порывом ветра. Зеб увидел гриб и оставил его на месте: он мало что знал о грибах, но среди них были галлюциногенные. Только этого не хватало: чтобы ему явился грибной бог, вокруг которого порхают зеленые и фиолетовые медвежата на крохотных крылышках, склабясь крохотными розовыми пастями. День и без того выдался — чистый сюр.

Медвежье ружье было заряжено, и спрей Зеб тоже держал наготове. Если случайно наскочишь на медведя, он нападает. Спрей можно использовать, лишь когда станут видны белки глаз (налитые кровью), так что нужно все делать очень быстро — распылить спрей и тут же стрелять. Если это безли, обычно так и получается. Но гризлые подстерегают в засаде и нападают со спины.

На выходе мокрого песка Зеб нашел отпечаток — левой передней лапы, а чуть дальше свежий помет. Скорее всего, они следят за ним в эту самую минуту. Они знают, что у него при себе кровавый кусок мяса, как бы аккуратно Зеб ни упаковал свою ношу — просто чуют. И его страх тоже чуют.

Ноги у него уже промокли насквозь, несмотря на суперботинки Чака. На ноге они сидели тоже совсем не так хорошо, как рассчитывал Зеб. Он живо представлял себе, как его ступни в носках превращаются в бледные, пузырчатые от водяных мозолей лепешки. Для отвлечения — от ног, от медведей, от мертвого Чака, от всего на свете — и подачи предупредительного сигнала медведям, чтобы никто ни на кого не наскочил врасплох, он запел. Эта привычка осталась у него с так называемой юности, когда он насвистывал в темноте — в очередной темноте, в которую его запирали. В темноте, во тьме, которая была рядом всегда — даже при свете.

Папа — сволочь, мама — блядь,Тихо! Тихо! Ну-ка спать!

Нет, слово «спать» сейчас совершенно не к месту, хотя он жутко устал. Нужно идти. Марш-бросок.

Кретин, кретин, кретин, кретин,Не будь ты психом, не шел бы сейчас один.

Ниже по склону виднелась полоса зелени погуще — значит, там ручей. Зеб направился туда, перебираясь через холмики, мох и пятна голой гальки, которую вытолкнула из земли наружу вечная мерзлота. В тот день было не особенно холодно, а на солнце, по правде сказать, даже жарко, но на Зеба по-прежнему налетали приступы дрожи — словно мокрая собака отряхивается. Он покрепче запахнул на себе жилет Чака.

Уже почти дойдя до ручья — даже небольшой речки, с быстрым течением, — Зеб подумал: а что, если там «жучки»? В жилете. Что, если где-нибудь в подкладке зашит крохотный передатчик? Они подумают, что Чак жив и куда-то идет, но почему-то не отвечает на телефонные звонки. И пошлют за ним кого-нибудь.

Он снял жилет, вошел в ручей, прошел вброд до стремнины и засунул жилет под воду. В подкладке оказалось полно воздуха, и жилет никак не тонул. Можно было напихать камней в карманы, но Зеб сделал еще лучше: он отпустил жилет, и тот поплыл прочь. Зеб смотрел, как жилет диковинной раздутой медузой уплывает все дальше и дальше по течению, и думал: «Блин, что-то я совсем плохо соображаю в последнее время. Надо сосредоточиться».

Он зачерпнул рукой холодной воды и попил. «Не пей слишком много, отяжелеешь». И задумался, не проглотил ли он сейчас с водой бобровую мочу и не заболеет ли теперь бобровой лихорадкой. Но, конечно, тут на севере никаких бобров нет. Чем можно заразиться от волков? Бешенством — но не через выпитую воду. Не растворен ли в воде лосиный помет? С крохотными червячками, которые сразу примутся бурить ходы у Зеба в потрохах. Какие-нибудь печеночные сосальщики.

«Что ты стоишь в воде и сам с собой разговариваешь вслух? — спросил он себя. — Тут все видно как на ладони. Иди по долине ручья. Держись кустов, прячься от чужих глаз». Он мысленно подсчитывал: сколько времени должно пройти с момента, когда Чак не ответил на телефон? Часа два, наверное; сначала паника, вопросы: «что могло случиться?», потом соберут совещание, телеконференцию там или как, будут обмениваться сообщениями, крутить динамо, спихивать друг на друга ответственность и кидаться обвиняющими намеками. И всякое такое.

Здесь, в затишке, ивы росли ему по плечо. Травы, кустарник. Мухи, мошка, москиты. Говорили, что от них карибу иногда сходят с ума. И тогда бросаются в торфяную жижу заболоченных озер, дрейфуют, гребя широкими копытами-снегоступами — бег в никуда. Зеб попрыскал на себя репеллентом от насекомых, но не слишком щедро: репеллент придется экономить. Зеб шел на запад, где, насколько он помнил — во всяком случае, ему казалось, что помнил, — он должен был наткнуться на бывшую трассу Канол. От нее мало что осталось, но он летал здесь и вроде бы видел с воздуха, что на трассе еще стоят какие-то строения. Там барак, тут один-два сарая.

Он взял направление на покосившийся телеграфный столб — старинный, еще деревянный. У столба обнаружился ком колючей проволоки и скелет карибу, запутавшийся в нем рогами. Дальше — бочка из-под нефтепродуктов, потом еще две бочки, потом красный грузовик в почти идеальном состоянии, но без шин. Наверняка их забрали местные охотники, увезли на своих полноприводных машинах, давно, когда люди еще могли позволить себе топливо для поездок в такую даль за дичью. У грузовика были округлые линии, сглаженный силуэт, характерный для 1940-х, когда строилась дорога. Какому-то чиновнику во время Второй мировой пришло в голову транспортировать нефть на материк по трубопроводу, в обход подводных лодок, курсирующих вдоль побережья. На постройку дороги привезли толпу солдат с юга, в основном черных. Те никогда не сталкивались с холодами ниже нуля, пятидневными буранами и круглосуточной темнотой; бедняги, должно быть, решили, что попали в ад. Согласно местным легендам, треть из них сошла с ума. Зеб их вполне понимал — здесь легко сойти с ума даже и без буранов.

Одна нога уже болела — наверняка пузырь, но Зеб не мог себе позволить остановиться и посмотреть. Он ковылял по мятой крошащейся ленте дороги, держась поближе к кустам и все время косясь на небо, и набрел на барак. Длинное низкое здание, деревянное, без двери, но с крышей.

Скорей в полумрак. И ждать. Было очень тихо.

Листы металла, словно со свалки, обломки дерева, ржавая проволока. Вон там, наверное, стояли койки. Вспоротое, разодранное кресло. Корпус радиоприемника — округлый, словно каравай хлеба, характерный дизайн сороковых. Круглая ручка еще на месте. Ложка. Останки печки. Запах гудрона. Солнечный луч пробивается через трещину крыши, и в нем танцуют пылинки. Волокна давно ушедшего отчаяния, выгоревшей добела скорби.