Из жизни Вадима Осипова - Михаил Барщевский

— Кто? — переспросил Вадим.

— Прачка-надомница. Ну, по людям хожу, стираю. Многие в прачечную белье не носют, — так и сказала, по-деревенски — «не носют». На Вадима пахнуло тихостью и умиротворением, — а самим стирать не с руки. Вот и прихожу. Постираю, развешу. А назавтра поглажу. Хоть, бывает, гладить и не хожу. Многие сами любют гладить. Мне платют. Я вроде и делом занята, и дома не сижу, и к пенсии прибавка. Ну, как я к людям с синяками-то?

— А сколько пенсия у вас? — поинтересовался Вадим.

— Так шестьдесят, добрчеловек, — в одно слово проговорила Мария Ивановна. Ясно было, что «добрчеловек» — слово для нее единое и в речи частоупоупотребимое.

Вадим поймал себя на мысли, что тетка ему нравилась. Спокойствием, добродушием. Вадим посмотрел на ее руки. Большие, распаренные, слишком розовые кисти подтверждали профессию посетительницы.

— А кем до пенсии были?

— Ой, много кем. И в столовой работала, и нянечкой в больнице, а вот уж перед старостью — в прачечной. — Перед старостью — это значит, до выхода на пенсию», — отметил Вадим.

— Ну, хорошо. А бьет-то за что?

— Так для порядка, добрчеловек. Чтоб как у людей, — явно по-своему поняв вопрос адвоката, ответила Мария Иванов! m и уже по делу продолжила: — А мне еще и волноваться нельзя. Два инфаркта. Может, и лучше было б умереть побыстрее. Устала я жить-то. Но страшно. Я в Боженьку верую. Правда, по телевизору говорят, нету его. Страшно. А когда он бьет, я плачу и волнуюсь. А врачиха участковая говорит — нельзя…

Мария Ивановна зачастила словами, глаза набухли. Вадиму не хотелось, чтобы эта женщина плакала. Именно эта — особенно. Хотя он вообще не выносил слез в своем кабинете. А случалось такое нередко. Ведь не с радостями к нему приходили…

Вадим сменил тему. Лучший способ отвлечь от слезливого настроения — перевести разговор в деловую плоскость.

— Понял. Понял. Ладно, чем я могу вам помочь?

— Понимаешь, добрчеловек, у меня тысяча рублей была накопленная. На похороны. Муж их на свою книжку переложил, когда поженились. А теперь говорит — не отдам. Я, мол, тебя кормил, содержал, под свою крышу пустил. Я отвечаю ему, дубине нетесаной, — «Интересно, — подумал Вадим, — краснодеревщик — дубина нетесаная», — мол, а я что, денег не наработала? А он мне — ты на лекарства свои больше тратишь. А я ему — а ты на водку! А он — драться!

Мария Ивановна опять готова была начать плакать. Да, собственно, уже и начала. Но не по-бабьи, навзрыд, а тихо, как бы поскуливая, вытирая глаза малюсеньким платочком, чужеродным в распаренных руках.

— Хорошо, понял, — вмешался Вадим. — Он вообще вам ничего возвращать не хочет?

— Вообще! Со-о-о-всем! — не сдерживаясь больше, заголосила Мария Ивановна.

И вдруг осеклась. Испуганно посмотрела на адвоката и тихо, утирая слезы, попросила:

— Не гони меня, добрчеловек. Пожалей старую. Мне ведь не так просто деньги нужны. На похороны. Сына-то нету, все — одна я. На что хоронить будут? Видела я, как в больнице непохороненных студентики режут. Не хочу я так. Страшно!

— Да не гоню я вас, мамаша, — неожиданно для себя перешел на просторечье Вадим. — Помогу, чем смогу.

— Но платить-то много, добрчеловек… Нету у меня… Рублей пятьдесят хватит? А отсудишь мне мои пятьсот, я еще пятьдесят дам. Не обижайся, нету больше. А стирать много уже трудно. И эти машины стиральные хлеб отбирают…

Вадима поразило упоминание конкуренции со стиральными машинами. Однако задумываться над профессиональной трагедией Марии Ивановны он не стал.

— А почему пятьсот, Мария Ивановна? Вы же говорили, что до брака тысячу накопили.

— Так ведь ему ж супружья доля полагается. Мне так другой адвокат вчера разъяснил. Ты еще молодой, добрчеловек, может, не знаешь? — В голосе Марии Ивановны засквозили признаки недоверия.

— Нет, Мария Ивановна, знаю! — резко ответил Вадим. — Знания не возрастом определяются, а наличием или отсутствием мозгов! — Вадим разозлился не на шутку. Намеки на возраст выводили его из себя. Можно сказать, реакция была не вполне адекватная.

Женщина почувствовала, что сказала не то, испугалась и запричитала:

— Ну, как скажешь, как скажешь. Тебе, сынок, лучше знать. Я ж неграмотная!

— А у кого вы вчера были? Как фамилия адвоката?

— Так простая такая… Рабинович.

«Во, класс! Для неграмотной русской бабы фамилия Рабинович — простая! Обычная то есть». Будучи сам наполовину евреем, Вадим антисемитизмом не страдал. Только очень не любил, а точнее, стыдился глупых евреев. Коллега Рабинович был классическим примером глупого еврея. А глупый еврей — полная патология. Не извинительная ни при каких обстоятельствах.

— А что ж вы к нему не обратились? Может, он ваше дело в суде бы и провел? — неизвестно зачем спросил Вадим.

— Знаешь, добрчеловек, не умный он, Рабинович-то. Не верю я ему. Еврей должен умным быть, а он — нет.

«Ни фига себе! — чуть не брякнул Вадим. — Ты, мать, даешь! Вот бабская интуиция! Как она поняла?»

Почему-то именно в эту минуту Вадим вспомнил наказ годичной давности: «Помогай бедным! Это профессиональный императив». Вадим, которому и так женщина была очень симпатична, а дело — с юридической точки зрения представлялось элементарным, вспомнив слова Великого, принял решение без колебаний.

— Я приму ваше дело, Мария Ивановна! Обещать ничего не буду, но постараюсь всю вашу добрачную тысячу вам отсудить. Платить не надо. Дело проведу без гонорара.

При этом слове тетка вздрогнула, видимо, не поняв его значения и испугавшись неблагозвучия — «го-но-ра-ра», как воронье карканье.

Вадим заметил реакцию и уточнил:

— Бесплатно. Без денег. Только…

— Нет! Без денег нельзя! Без денег это что — милостыня? Я не нищая!

«Это не гордыня! Это — гордость!» — подумал Вадим.

— Давайте договоримся, отныне я решаю, что и как надо, а вы — слушаетесь! Хорошо?

— Да, сынок, как скажешь!

«Хорошо, что не добавила „барин“, — усмехнулся Вадим.

Оформили соглашение на ведение дела. До суда оставалось две недели.

Прошло несколько дней, и Вадим наконец выбрал время поехать почитать дело. В принципе и так все ясно. Добрачное имущество разделу при разводе не подлежало, и тысяча рублей Марии Ивановны должна была ей вернуться. Но это при условии, что удастся доказать, что эта та самая тысяча. Вадим забыл, что ему говорила клиентка, то ли деньги были у нее на сберкнижке на момент регистрации брака, то ли муж положил их на свою после брака, то ли и то и другое. Звонить Марии Ивановне и спрашивать было неудобно, и он ругал себя последними словами за невнимательность. Трать время, езжай в суд, жди, пока канцелярия найдет дело, ищи ответ в документах. Глупо!

В Киевском суде, куда ехал Осипов, знакомых у него не было. Рассчитывать на помощь кого-нибудь из судей или секретарей не приходилось. Это в своем, Дзержинском суде, при котором работала родная консультация Вадима, он знал всех.

А здесь… Но повезло — народу было мало, девчонки в канцелярии оказались и приветливыми, и проворными.

Через 20 минут Вадим перелистывал подшитые в картонную папку документы. Заявление о расторжении брака, о разделе имущества, отзыв на иск, копия свидетельства о регистрации брака, выписка из домовой книги… Все это было неинтересно. А! Вот! Выписки из лицевых счетов в сберкассе.

Оп-па! Вот этого Вадим никак не ожидал. Не веря своим глазам, он закрыл дело, зажмурился, помотал головой. Достал из портфеля чистый лист бумаги и стал составлять хронологию.

Уже в первые месяцы работы в консультации заведующий наставлял Вадима:

— Ты еще долго будешь безграмотным юристом. Ни знать законы, ни понимать их правильно быстро научиться нельзя. А в институте это и вовсе не проходят. А потому запомни: единственный способ помочь клиенту — изучить на документах даты, подписи, совпадение фамилий понятых и прочие технические вещи. Здесь знания не нужны — только внимание и добросовестность.

Говорил заведующий, правда, о делах уголовных, но правило это Вадим усвоил. Хотя полагал, что и со знаниями у него все в порядке.

Итак. Брак зарегистрирован восьмого апреля. Со счета Николая Ивановича Старостина шестого апреля снято 10 тысяч рублей. Счет закрыт. Десятого апреля открыт новый счет в той же сберкассе. Внесено 11 тысяч. Деньги положены на книжку после регистрации брака. Значит… А это значит, что Мария Ивановна может претендовать на супружескую долю — пять тысяч! Ничего себе! Вадим аж подпрыгнул на стуле.

Стоп! Стоп! А откуда эти деньги? Может, он с другого своего счета перевел? Нет, вроде никаких других его счетов в деле нет…

Так… А что у нас со счетом Марии Ивановны? Есть! Есть, красавец. Добрачный! Закрыт… десятого апреля. Ясно, противная сторона скажет, были деньги, но потратили на нужды семьи. Стандартное объяснение. Плохо.