Последний довод - Леонид Млечин

— После прихода к власти ваш президент обещал освободить нас, налогоплательщиков, от тяжкого бремени правительственных расходов. — Торнтон был в своем репертуаре. — Однако теперь он пытается лишь добиться того, чтобы правительство не доставляло хлопот ему самому, чтобы министры не заставляли его хоть что-то решать. Вообще говоря, это логичное следствие его политической философии. Я даже восхищаюсь его умением все переваливать на других и ни в чем не участвовать.

— Я вас не пойму, Торнтон. Ваша партия всегда выражала согласие с тем, что президенту необходима помощь в проведении внешней политики, а когда он такую помощь получает, вы его осуждаете. Обычно президенты спотыкаются, когда время от времени пытаются руководить единолично. В отличие от Картера, Никсона, Джонсона наш президент не пытается делать вид, будто делает все сам. Я бы даже рискнул утверждать, что и Картер, и Никсон, и Джонсон в конечном счете потерпели неудачу именно потому, что слишком много на себя брали.

— Да, уж ваш президент такой ошибки никогда не допустит. Он никогда самостоятельно не возьмется за решение проблемы, какой бы важной она ни была.

— В этом тоже есть некий смысл. Киплинг рекомендовал государственным деятелям изучать искусство “пускать дела на самотек”. А у председателя Верховного суда США на столе стоит плакатик с лозунгом: “Пусть отстоится”.

Они рассмеялись. Разминка закончилась. Оба знали, что тратят дорогостоящее время, сидя в ресторане, не для пустых насмешек.

Профессор Чейз хотел обсудить с Торнтоном проблему антивоенного движения в самих Соединенных Штатах. Администрация стала испытывать растущее давление со стороны многочисленных общественных организаций, требовавших покончить с гонкой ядерных вооружений. Чейзу нужно было джентльменское согласие Торнтона на то, чтобы ведущие избирательную кампанию Грайнз и его коллеги по партии не старались привлечь антивоенное движение на свою сторону. Чейз говорил Торнтону, что конечно, участники этого движения представляют собой весомую политическую силу, а кандидаты готовы вербовать себе сторонников среди любых групп населения, но антивоенное движение опасно для Америки.

Ланч окончен. Спускаясь вниз, к машинам, Чейз вдруг сделал заговорщицкое лицо и, убедившись, что вокруг никого нет, спросил Торнтона:

— А вся эта история с похищением бумаг Грайнза — кто ее автор?

Торнтон ответил так же тихо:

— Скажу вам честно, я не знаю. Во всяком случае, это не наша работа. Мы все были поражены, когда газеты начали кампанию.

Профессор Чейз не сомневался в искренности Торнтона Деловые отношения такого уровня не допускают мелкой лжи.

— Я ошибся этажом и не вижу в этом ничего страшного. — Самообладание не покинуло Холла. — А вы, между прочим, не слишком вежливы.

— А мне и не надо быть вежливым, — отрезал парень. — Мне платят за другое. Посторонним здесь делать нечего…

Холл поднялся на двенадцатый этаж и вышел из лифта. Минут двадцать ему надо пробыть здесь, потом можно будет спуститься вниз.

Что же там такое, на десятом этаже? Можно предполагать все что угодно, но как получить правильный ответ? А что, если его предположения ошибочны, и Диркс вовсе не государственный служащий, а работает на мафию, которая подбрасывает наркотики третьим лицам, дабы сбить со следа полицию? Тогда комбинация усложняется.

Пока Холл выжидал на двенадцатом этаже, из подъезда вышел человек в светлом плаще и подошел к машине адвоката. Легко открыл дверцу, откинул водительское кресло. Отточенным, как скальпель, ножом сделал небольшой надрез на обивке сиденья и что-то в него спрятал. Из пластмассового тюбика выдавил капельку клея и нанес ее на разрез. Затем вернул кресло на прежнее место и закрыл дверцу.

Днем у Корта был разговор с доктором Этвудом, который позвонил ему из Сан-Франциско чтобы поинтересоваться, каков резонанс на выступление сенатора Плиммера, критиковавшего Белый дом. Корт сказал Этвуду, что для самого президента, Генри Дугласа и еще нескольких близких главе Белого дома людей речь сенатора была неприятным сюрпризом.

Года два назад по программе “Стэнфорд” администрация сознательно организовала выступления в печати с критикой правительства за будто бы недостаточные усилия по наращиванию военной мощи. Это помогло значительно увеличить ассигнования Пентагону. Но сейчас в преддверии выборов — и это Корту было очевидно, — президент начал понемногу отмежевываться от очень уж воинственной политики. Такую эволюцию проделывали многие его предшественники. Влиятельные группы американцев не принадлежащие к военно-про мыш ленному комплексу, убеждали президента если он хочет быть переизбранным, ему нужно продемонстрировать собственному народу некие миролюбивые устремления, хоть немного сократить темпы роста военных расходов, стабилизировать отношения с Советским Союзом, проводить переговоры об ограничении гонки вооружений. Эти люди имели своих сторонников в окружении президента. Генри Дуглас тоже тяготел к ним.

В результате этого отношения Корта и Дугласа обострились. Каждый из них тянул президента в свою сторону. Корт любил повторять, что нельзя управлять страной на основе опросов общественного мнения: нужно гнуть свою линию, не обращая внимания на критику и падение популярности правительства. Но он зачастую был вынужден уступать Дугласу. Недовольство Корта нашло понимание у Этвуда, который весьма сочувственно слушал помощника президента.

— Я понимаю, что президента раздражают и антивоенное движение и обвинения в “ястребиной” политике. Разумеется, политику хочется быть популярным. Но американская позиция — это извечная позиция сверхдержавы, и это незавидная позиция. Тот, кто стоит наверху, — у всех на виду, и поэтому в него целятся все враги. В реальном мире тот, кто несет ответственность за укрепление военной мощи страны, должен принимать непопулярные решения или уступить место более целеустремленному политику.

Корт вызвал к себе директора ЮСИА, чтобы объяснить ему, какие задачи возлагаются на его ведомство в связи с обнаружившимся “окном уязвимости” в космосе. “Голосу Америки” поручалось организовать серию передач, в которых рассказывалось бы о “беззащитности” США перед космической угрозой русских. Подобные материалы должны были появиться и в мировой прессе — при содействии ЮСИА.

В половине первого ночи дежурная медсестра вернулась на пост и устало плюхнулась на стул. На всем этаже не было ни одной свободной палаты. Вытираясь стерильным полотенцем, медсестра с грустью посмотрела на разбросанные по дивану книги и газеты. Чтением она запаслась основательно, но пока ей ни на минуту не удавалось присесть спокойно.

С первой полосы газеты на нее смотрели неприятного вида трое молодых парней и девица с плакатом в руках — снимок, сделанный во время демонстрации у Белого дома. По телевидению тоже показали несколько кадров.

“Опасные люди, — подумала медсестра, — только и жди от них неприятностей. В прошлый раз хотели памятник Вашингтону и весь Белый дом взорвать, потом выяснилось что они наркотиками торгуют. Этим тоже видно, делать нечего, демонстрации устраивают, а рожи-то бандитские”.

Она начала с самого конца коридора. Меняла капельницы делала уколы, возвращаясь за новым шприцем в комнату медсестер. Свет был потушен, горело лишь несколько лампочек, и когда она выходила из палаты, где в бреду стонал мальчишка-наркоман, ей показалось, что в коридоре мелькнула чья-то тень. Ходячих больных на этом этаже не было, и медсестра побежала на пост щелкнула выключателем. В пустом коридоре вспыхнул ослепительно яркий свет, и она успокоилась — показалось…

С полным шприцем она вошла в палату очередного пациента, вернее, пациентки. “Особо тяжелый случай, — вспомнила она пометку лечащего врача: множественные повреждения внутренних органов…”

В палате свет не выключали — Джози по-прежнему была без сознания, и лампа ей не мешала. На белоснежной подушке в обрамлении густых черных волос — мертвенно-бледное лицо.

“Красивая была”. — Сестра с любопытством рассматривала Джози. В больнице говорили, что Джози раньше фотографировали для журналов мод, потому что у нее божественная фигура.

“Теперь, если и выкарабкается, — равнодушно подумала медсестра, — уж ни на что не будет годна”. Отыскав тускло просвечивающуюся сквозь тонкую кожу худой руки синюю ниточку вены, она сделала укол. Медсестра не успела до конца опорожнить шприц, как поняла: что-то случилось. Лежавшая спокойно больная вдруг повернула голову, левая рука стала бесцельно шарить на кровати. Искалеченное тело Джози напряглось, лицо побагровело, словно она предпринимала какое-то чудовищное усилие, но эта борьба была недолгой. Напряжение исчезло, рука бессильно повисла, голова упала набок.