Сказки - Петре Испиреску

И кинулись бежать бесенята каждый к своей горе.

А царевич между тем постолы обул, шапку-невидимку нахлобучил и кнут в руки взял. Добрались бесенята каждый до своей верхушки, сидят и ждут, когда он им знак подаст. Как хлопнет царевич трижды кнутом перед каждым бесенком, так они все в камни обратились.

А царевич продолжал путь туда, куда его сердце звало.

Отошел шагов семь, не больше, видит — летит стайка — семь голубок. Выследил он, куда они летят и где сели, и пошел в ту же сторону. И это после того, как он в погоне за ними весь белый свет обошел!

Переходит он как посуху моря глубокие, речки горные пенистые, быстротечные, реки равнинные широкие, идет пустынями знойными, городами многолюдными, и дошел он до высоченной горы. Стоит та гора, вершиной в самые облака ушла. Здесь, он видел, стая голу-, бок опустилась. Стал царевич на ту гору взбираться. Из ущелья в ущелье, со скалы на скалу, через обрывы и пропасти страшные, то по осыпям каменным, то по самому гребню горы, и добрался он до огромной пещеры. Вошел он в ту пещеру и видит: стоит великолепный дворец. Он на земле нигде такого не видывал, даром что весь свет обошел. Должно быть, великие мастера его строили. А в том дворце жила его суженая-ряженая. Как раз она со своими девушками в дворцовом саду гуляла. Как увидел ее царевич, тотчас же узнал. А за красавицей-волшебницей дитя малое бегает-резвится, среди цветов за бабочками гоняется и все волшебницу зовет-окликает, всякую малость ей показывает. Видно, когда она голубкой от него улетела, уже ребеночка ждала, и то дитя их сынок был, хоть она ему об этом ни одним словом не обмолвилась.

От радости царевич сам не свой стал. Себя не помнит! Так бы вот и подбежал, так бы и схватил сынка в объятия да расцеловал бы его. Но сдержал он себя: боялся, как бы их не напугать. Ведь его-то никто видеть не мог, — на нем шапка-невидимка надета была.

Начало вечереть, а он все еще им показаться не решался. Слышит: к столу всех зовут. Пошел и он, сел между сынком своим и волшебницей. Подали на стол. Царевич, как волк, на еду накинулся: он уже и забыл, когда последний раз горячее ел. А волшебница сидит и дивится, как это с блюда все быстро исчезает. Приказала еще подать. И новые яства в минуту исчезли. Сдвинул царевич чуть-чуть шапку-невидимку, чтобы сын его видел, а тот как закричит:

— Мама, вот наш тятя!

— Тяте нашему, милый, нас с тобой не сыскать, покуда он молодецкого подвига не совершит, — отвечает со вздохом волшебница сыну.

Царевич скорее шапку-невидимку нахлобучил и ну опять уплетать так, что за. ушами трещало. Видит волшебница: опять все как есть на столе поедено. Диву далась, приказала новые блюда подать, чтобы на столе всего вдоволь было.

А царевич опять шапку сдвинул, сынку своему показался и рад-радехонек, что его дитя признает.

Опять мальчик об отце заговорил, а волшебница его забранила: ей, вишь, никак не верилось, чтобы царевич такой подвиг совершил, до нее добрался. Знала она, что в такую даль и Жар-птице не долететь.

Надвинул царевич шапку-невидимку по самые глаза, — не видать его, — дитя и замолчало.

Доел он и то, что еще на столе перед ним стояло. Он, вишь, никак досыта наесться не мог. Стала тут волшебница роптать: мол, как это так, для ее девушек еды не осталось?!

А дитя вдруг как закричит:

— Мама! Да это наш тятя!

— Где? Что ты, бредишь?

— Да нет, мама! Не брежу. Вот он! Возле меня сидит. Меня на руки взял!

Взволновалась волшебница. Только тут уж царевич не выдержал, ей показался. Боялся, как бы она с испугу не заболела. Снял он шапку-невидимку да и говорит:

— Вот и я! Ты нашему сыночку не поверила, когда он тебе сказал, что меня видит. А я не знал, что и делать, когда те поганые совиные шкурки увидел. Тогда я так думал, что хорошо делаю: сожгу их и вас освобожу!

— Ну, что было, то прошло, и поминать грешно! — отвечает ему красавица-волшебница. — Забудь все, что было. Лучше расскажи мне, как ты сюда добрался.

И поведал ей все царевич чередом, что ему вытерпеть пришлось. Обнялись они, поцеловались и сынка нежно расцеловали. Пожили они еще там сколько пожили, и стал царевич жену уговаривать к его отцу воротиться.

И вернулись они к царю и царице, отпраздновали пышно свою свадьбу, так пышно, что о ней потом еще долго все говорили.

Как состарился царь, бояре и весь народ посадили на престол меньшого царевича страной править, потому что он был и мудр, и храбр, и ко всем справедлив.

И жили молодой царь с красавицей-царицей долго и счастливо и так хорошо той страной правили, что народ их имя и по сию пору еще поминает.

Вот и делу венец, моей сказке конец! Гостям слава, хозяевам держава от ныне и до веку.

ДВЕНАДЦАТЬ ЦАРЕВЕН И ЗАКОЛДОВАННЫЙ ЗАМОК

В стародавние года, уж и не знаю, когда, жил-был на свете паренек, круглый сирота. И не было у него ни кола, ни двора. Чтоб как-нибудь прокормиться, батрачил он на селе то у одних, то у других. И вот такой бедняга, как он. а одевался так чисто, что все в селе ему дивились, а батраки так ему завидовали, что его невзлюбили, вечно над ним издевались, насмехались. Только он на них внимания не обращал, своим делом занимался. Бывало, соберется молодежь на посиделки и давай обо всех судачить. Смеются и над ним, а он дурачком прикинется: не понимает будто, что о нем говорят, и все тут! На селе его за это простофилей прозвали.

Где бы он ни батрачил, хозяева им не нахвалятся. Он был. что называется, нарасхват. Стоило ему на селе показаться, все девчата на него заглядывались, одна другую локотком подталкивали, хихикали. И то сказать, было на что поглядеть: и лицом-то он чист и собою пригож, кудри черные как смоль по белой шее рассыпаются, над верхней губой легкой тенью усики чернеют. А глаза-то, глаза! Ну, девушки по нему с ума сходили..

Гонит это пастух скотину на водопой, а они с ним заговаривают. Только он на