Корень зла - Пётр Полевой

Вдруг у околицы раздается какой-то нестройный гам, звон, свист: трубят в трубы, бьют в бубны, гудят на волынках, а среди этой дикой музыки слышится и песня удалая, хоровая:

Веселые по улице похаживают!Гудки да волынки понашивают!Ой, гуди, гуди, гудок заливной,Ступай, молодец, в садочек за мной.

— Скоморохи, скоморохи идут! — проносится радостный крик над всей слободской улицей. — Веселые ребята, потешники! То-то гулянье у нас пойдет!

И ватага знакомых нам скоморохов в диковинной скоморошьей круте, в уродливых деревянных личинах, потряхивая шутовскими посохами, припевая и приплясывая, высыпала на площадь. Далеко разносится их песня:

Скоморохи люди вежливые,Да они же и очестливые!Красну-девицу возьмут, уведут,Ожерельице назад принесут!

— Сыграйте, сыграйте, скоморохи удалые! — кричат им из толпы.

— Не смей играть! — кричит начальственным голосом десятский. — Наш приказ не велит у нас в слободе играть скоморохам без приказу…

— Ну тебя к шуту и с приказчиком! Играй, ребята, наплюй на приказчика!

Скомороший староста выступает вперед, подходит к десятскому с глубочайшим почтением и, снимая с головы берестяной колпак, спрашивает его:

— А дозволь у твоей чести узнать, кто будет вашей слободы приказчик.

— Вестимо кто! — отвечает скомороху десятский. — Кузьма Иваныч, что на Хамовном дворе…

— О! Так этого мы знаем! — весело подхватывает скоморох. — Этого мы как на место ставили, учили: «Приказчик, приказчик, клади деньгу в ящик — алтын за сапог!»

Вся толпа и сам десятский покатываются от смеха, а ватага скоморохов разбивается на группы, и все они свистят, поют, колесом ходят, да вдруг как грянули плясовую:

Ай, жги, жги, говори,Комарики, мухи, комары!.. —

и закружились, завертелись, пошли по снегу вприсядку…

— Любо! Любо! Вот так пляшут, черти! Глянь-ка, глянь, Дуняшка! Ногами-то, ногами — тьфу, пропасти на них нету!

— Господа скоморохи! — крикнул в это время какой-то парень в сером кафтане, подбегая к ватаге, — вожаков с медведями требуют на Хамовный двор, приказную боярыню тешить.

— Вали, меньшая братия, на Хамовный двор! — кричит скомороший староста. — Поворачивайтесь, Михаилы Ивановичи! Потешьте ступайте сердитую боярыню!

И между тем как отдельные группы скоморохов действуют в разных местах слободы, привлекая общее внимание и возбуждая неумолчный хохот толпы, часть их пестрой гурьбы с вожаками медведей отделяется и идет на Хамовный двор, а за нею вслед валит толпа народа посмотреть, как ученые медведи с ряженой козой плясать станут.

Все население Хамовного двора высыпало на крылечки да на рундуки хамовных изб. Все теснятся, толкаются, все хотят поглазеть на предстоящее представление. Вон на крылечко и сама боярыня Настасья Ивановна выплыла со своей служней да с опальной боярышней Ириньей Луньевой. А около боярыни и пузатый приказчик Кузьма Иванович, и государев стольник, что царское жалованье слобожанам привез.

Вот и скоморохи с медведями ввалились во двор, идут кругом двора широкого, всем низкий поклон правят.

— Смотри-ка, Палашка, хари-то, хари! Ай, Господи! Глазищи-то какие намалеваны!

— А на медведях-то! Шапки набекрень надеты! А у бурого-то, смотри-ка, кушак подвязан, а на кушаке саадак да сабля! Прости Ты, Господи!

И даже сама боярыня изволит улыбаться, когда перед ней останавливают вожаки обоих медведей и заставляют мишек кланяться ей в землю.

— Кланяйся, Михайло Иванович, боярыне ласковой! — нараспев повторяет вожак, дергая медведя за цепь. — Да кланяйся ниже, до сырой земли! Да кланяйся и приказчику Кузьме Ивановичу, да не так низко, как боярыне!

Общий хохот кругом. Сама боярыня изволит смеяться со стольником и приказчиком.

А между тем два скомороха уж успели нарядиться в козий мех с золотыми рожками и пошли кругом медведей приплясывать, то ударяя в бубен, то поваживая смычком по гудку.

— А ну-ка, Михайло Иванович, как леженка без рук и без ног на солнце лежит, а одну голову подымает… А как мать родных детей холит, а мачеха пасынков убирает…

Восторг толпы достигает крайних пределов. Слышатся голоса:

— Ай, любо!.. Истинно так!.. Ай, Мишенька!..

— А как жена милого мужа приголубливает, порох из глаза у него вычищает… А как теща зятя потчевала, блины ему пекла да, угоревши, повалилася…

Вдруг в самый разгар этой медвежьей комедии вывернулся из толпы какой-то детина в сером кафтане, сунулся к медведям, невесть откуда выхватил пистоль да над ухом у одного мишки из пистоли — хлоп! И опять в толпу юркнул, окаянный…

— Ай, батюшки! Убил, убил! Застрелил! — ревет во весь голос скомороший староста и бросается на землю между медведями.

— Ай, застрелил! Держи его, держи! — кричат вожаки и выпускают из рук цепи медведей.

Ошалелые от выстрела и криков медведи рычат и мечутся по двору, бряцая цепями, и лезут на толпу.

Крик, визг, шум, давка, ругань и общее бегство во все стороны… Суматоха и сутолока поднимаются невероятные! Все кричат, все вопят, и никто ничего не понимает. Степенная боярыня Настасья Ивановна завизжала первой и хотела броситься с крыльца в хоромы, да сзади нее натолкалось полное крыльцо девок и дворни, что и не пролезть, и не продраться.

— Пустите, пустите! — кричит она во все горло, отвешивая направо и налево тумаки и оплеухи. Но ее кто-то хватает за руки, и держит крепко, и плотно накрывает овчиной.

— Ай, чтой-то! Задушили! Пустите! — слышится ее визгливый голос среди общего гама и крика.

— Батюшки мои! — кричит кто-то из дворни. — Смотрите-ка, боярыня-то наша, никак, ошалела! Козой нарядилась! И Кузьма Иванович! Да кто же это на них круту скоморошью надел? Ха-ха-ха! — галдят и хохочут кругом люди, убегая со двора и указывая пальцами на оторопевшую боярыню и приказчика, которые наконец освобождаются от своего шутовского наряда, оправляются и с удивлением посматривают друг на друга.

— Матушка, Настасья Ивановна! — пыхтит приказчик. — Что же это? Наваждение бесовское, что ли?

— Где скоморохи? Где все наши Кадашевские ротозеи?! — кричит боярыня и мечется по опустелому двору. — Где десятские? Где староста? Куда все разбежались?

Но никто их не слышит. Над селом носится шумный и веселый гам праздничного похмелья. Толпы народа гуляют… Ими запружены все улицы, все закоулки… Свист, песни, хохот — все сливается в общий гул. А на околице слобожане провожают «веселых скоморохов», которые вместе с медведями спешат убраться подобру-поздорову восвояси и поют на прощанье с присвистом и гиком:

Эх вы, братцы! Эх вы, братцы!Кадаши! Кадаши!Променяли красну девкуНа гроши, на гроши!А мы взяли красну девкуВ барыши, в барыши!

И только тогда, когда след скоморохов пропал на дороге, вдруг по толпе пронеслась весть:

— Братцы! Ведь скоморохи-то у нас с Хамовного двора боярышню выкрали!

— Что врешь-то! Незнамши! Скоморохи выкрали! — кричит Авдюшка Хамовник, совершенно уже опьяневший. — Ты меня спроси! Я все знаю…

— Говори, коли знаешь! — кричит на него толпа. — Там во какой переполох идет! Говори!

Авдюшка подбоченивается и долго смотрит на вопрошающих мутными, бессмысленными глазами.

— Так сказать вам? А?.. А видели ли вы, как лягухи прыгают? Была девка, да незанравилось ей! И ушла девка, и ищи ветра в поле… Сам видел, как этот государев стольник девушку-то около себя на сани, а седую-то бороду под сани… А вороные так и чешут, так и чешут… А серые-то армяки на своих кошевнях все врассыпную… Ха-ха! А вы, дурни, орете: «Скоморохи девку выкрали!» Ха-ха-ха!

Часть вторая

I

ЧЕРНЫЕ ВОРОНЫ

Царь Борис, покончив обычный утренний прием бояр в «комнате», только было собирался идти на заседанье в думу, как к нему прибежал стряпчий с царицыной половины.

— Матушке царице крепко неможется, — сообщил впопыхах царицын стряпчий. — Просит тебя, великий государь, пожаловать к ней. За духовником послать изволила свою боярыню…

Борис немедля приказал послать к царице своего дохтура-немца. Затем внутренними дворцовыми покоями и переходами он прошел на половину царицы Марии.

Здесь он нашел такой хаос, такую суетню, беготню, снованье взад и вперед всякой служни, что голова у каждого, даже и здорового человека, должна была бы пойти кругом. Среди всей этой беготни и шума до слуха царя явственно долетал голос царицы Марии, которая то кричала в своей опочивальне, то стонала так, что даже в теплых сенях было слышно. Едва переступив порог царицыной передней, царь недружелюбно и подозрительно оглядел всех столпившихся тут женщин и тотчас приказал выйти из передней всем посторонним. Передняя быстро опустела, в ней остались только приближенные лица царицы.