Танец бабочки-королек - Сергей Михеенков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А тем временем немецкий корректировщик передал миномётчикам, расположившимся где-то на закрытых позициях, поправку к прицелу, и следующая серия тяжёлых мин с воем опустилась на сосняк, на край поля, на просёлок, накрыв и бегущих, и стреляющих по тем бегущим, разом примирив и тех, и других одной участью.
Глава пятая
Рана под ключицей, зараставшая дольше других, стала донимать нестерпимым зудом. И старшина Нелюбин выхватил из веника берёзовый прутик, обломал его, и, подсовывая под повязку то сверху, то снизу, с остервенением чесал окрестности зудящего места. Так зарастала последняя, четвёртая, сквозная рана, полученная старшиной полтора месяца назад у моста через реку Шаню.
А спустя несколько дней старший военврач Маковицкая, зайдя в перевязочную и увидев расчёсы на груди и спине старшины, спросила:
– Это что такое, Кондратий Герасимович? – и на её лбу обозначилась строгая морщинка.
– Нет-нет, это, Фаина Ростиславна, никакие не воши, – кинулся старшина объяснять свои обстоятельства. – Чешется. Спасу нет. Ну так я – прутиком…
– А если прутиком проткнёте рану и, хуже того, занесёте туда инфекцию?
– Да я ж легонько. А то ж невыносимо…
– Не смейте больше этого делать. Повредите рану, и это, знаете… В определённых обстоятельствах это может расцениваться как членовредительство и как дезертирство.
– Ох ты, мамушки мои! Какой же я дезертёр и членовредитель?
Маковицкая усмехнулась.
Что касалось вшей, то несколько дней назад все раненые, находившиеся на излечении в госпитале, весь медперсонал и все местные жители были обработаны средством от паразитов. К таким тотальным мерам пришлось прибегнуть потому, что во время перевязок вши буквально сыпались на пол, и медсёстры, особенно новоприбывшие студентки-москвички, стали бояться подходить к ранбольным. К тому же, помня рассказы родителей о Гражданской войне, Маковицкая знала, что вши у солдат – это прелюдия тифозной трагедии.
Прутик же старшины Нелюбина обеспокоил Маковицкую куда больше вшей. Младший политрук Гордон из госпиталя исчез. Случилось это по дороге из Наро-Фоминска. На колонну дважды налетали «юнкерсы». Одна бомба попала в санитарную машину, в которой находились раненые офицеры и медсёстры. Все погибли. Многих невозможно было опознать. Прямое попадание. Заниматься опознанием фрагментов останков тел было некогда. Маковицкая отдала распоряжение похоронить погибших, и, пока растаскивали с дороги обломки и обрубки грузовика, пока колонна осторожно объезжала воронку, санитары Яков и Савин подровняли воронку в двух шагах от обочины, сложили туда всё, что удалось собрать вокруг, и закопали. А на другой день, составляя список умерших и погибших, фамилии младшего политрука Гордона Маковицкая в него не включила. Рапорт на младшего политрука как на самострела, а также карточку учёта она уничтожила.
Педикулёз среди личного состава – болезнь короткая, излечивается при соблюдении всех медико-санитарных норм в течение нескольких дней и осложнений не имеет. Но болезнь, которую подхватил на передовой младший политрук, она лечить не умела. А потому не знала, помогла ли она ему тогда, после операции, когда посоветовала вернуться на передовую и разыскать там свой сапог, потерянный при слишком странных обстоятельствах…
Через несколько дней пришёл приказ: в медсанбатах, госпиталях, лечебных учреждениях тыла участились случаи немотивированного затягивания сроков лечения лёгкораненых, также имеются случаи умышленного воздействия на заживающие раны, вплоть до вскрытия их самими ранеными с целью затягивания сроков пребывания в лечебных учреждениях. В случае обнаружения подобных фактов о них предписывалось докладывать в установленном порядке, т. е. так же, как и о самострелах.
Раны старшины уже заживали. Три пробоины затянулись быстро, без особых осложнений. Четвёртая, сквозная, заживала больней. Из неё сочилась водянистая сукровица, розоватая пена. Бинты прилипали к коже, и их приходилось отдирать с неимоверной болью. Всякий раз, когда медсестра своими нежными пальчиками принималась снимать присохшую заскорузлую повязку, старшину Нелюбина сильно тянуло ругнуться матом. Нет, не на медсестру. Разве ж она виновата? Она вон как старается и тоже переживает, что ему больно.
– Ох, Танечка, скоро я совсем без волос в этом месте останусь, – горевал он.
– Давайте мы их ножницами подрежем. У нас, видите, и ножницы для такой процедуры имеются специальные, ничего лишнего не повредим.
– Ну, режь, Танечка, режь последние. Натурально петух ощипанный.
– Да что вы их так бережёте? – улыбалась медсестра.
– Как же не беречь, Танечка, дорогая моя? Вот приду ко двору, а баба, жена, стало быть, моя, Настасья Никитична, увидев такую безобразную картину, и скажет: где же ты, Кондрат, так износился?
В этот раз бинт оказался сухим. Рана затянулась тонкой живой синеватой плёнкой. Старшина скосил глаз и сказал удивлённо:
– Господи! Прямо как всё одно яйцо-голыш! Потрогать хочется.
– Да что вы в самом-то деле, как ребёнок, Кондратий Герасимович! – всплеснула руками Маковицкая.
Таня тоже смеялась, готовя свежий бинт.
И в это время в коридоре послышались голоса. В перевязочную вбежал санитар Яков и, подёргивая головой, доложил заполошно:
– Фаина Ростиславна, товарищ старший военврач, командующий армией прибыл! Сам генерал! И вся свита при нём!
Она удивлённо вскинула брови, так что тонкая морщинка удивления и испуга мгновенно скользнула над ними и исчезла. Сказать ничего не успела. Вторая половина двери распахнулась, и в проёме они увидела высокую фигуру командарма. Ефремов снял папаху. Кто-то из дежурных медсестёр накинул ему на плечи белый халат. Он поблагодарил и поздоровался.
– Старший военврач Маковицкая.
Командарм кивнул в ответ. Обвёл взглядом перевязочную. Спросил:
– Как удовлетворяются заявки на медикаменты и перевязочный материал? Есть ли какие жалобы?
– Бинтов и медикаментов хватает. Есть проблемы с транспортом. В последние дни потеряны три санитарные машины. Одна – в результате прямого попадания авиабомбы. Две серьёзно повреждены во время обстрелов на дорогах.
– Машин нет. Машин не обещаю. А лошадей с возницами дадим, – сказал командарм и остановил взгляд на раненом.
Старшина сидел к вошедшему вполоборота, но следы пулевых ранений хорошо были видны командарму.
– Как себя чувствуете? – спросил Ефремов.
– Старшина Нелюбин, товарищ командующий! – и старшина, вскочив с табуретки и повернувшись к командующему своей избитой и полуостриженной грудью, вскинул ладонь к виску: – Хоть завтра в бой, товарищ генерал!
– Ну, молодец, старшина. Из какой дивизии?
– До пятого числа октября месяца сто тринадцатой стрелковой, а затем, по выходе из окружения, зачислен командиром взвода в отдельный курсантский передовой отряд, товарищ командующий!
– Где ранены?
– Под Юхновом, товарищ командующий!
Командарм снова окинул взглядом старшину:
– Значит, готовы снова драться?
– Точно так, товарищ командующий!
– Ну вот и молодец. Поправляйтесь и – в свою сто тринадцатую.
Таня занялась перевязкой, ловко пеленая старшину Нелюбина поперёк груди. А Маковицкая повела командарма в палату, где лежали тяжелораненые.
Возвращаясь в избу на краю посёлка, старшина Нелюбин кутался в шинель, которую ему выдали на госпитальном складе и которую он аккуратно заштопал суровой ниткой в трёх или четырёх местах, подкоротив её снизу на ладонь, чтобы выкроить материю на заплатки. Ещё и ещё раз он возбуждённо переживал разговор с командующим. Генерала в своей жизни он видел впервые. И теперь, восстанавливая в памяти все подробности случившегося, вдруг спохватился, что, глядя на генерала, не разглядел главного – генеральских лампасов. У генерала ведь должны быть галифе с красными лампасами! А их-то он и не видел. Вот и получается, что генерал ли это был? Действительно ли командующий армией? Не знал старшина Нелюбин, путаясь в своих сомнениях и одновременно радуясь случившемуся, что очень скоро судьба вновь сведёт их вместе…
Зима между тем наступила нешутейная. Медлила, медлила, перемежаясь с дождя на мокрый снег, с ночных морозцев на дневную гололедицу, да и завалила поля и леса снегами, придавила крыши домов и надворных построек, стожки сена и поленницы дров. День ото дня всё крепче и основательнее прижимали морозы. Вечерами в полях таяло калёное сплюснутое солнце, а после заката на полнеба выплёскивалось и долго стояло сизое, с зеленцой, морозное зарево. Ночами в овраге с упругим эхом лопался перемёрзший ручей. Старуха, занимавшая печь, крестилась, шепча торопливую молитву и снова мучительно и беспокойно захрапывала в сонном своём тепле. Не спали только танкист Серёга и старшина Нелюбин. Башенный стрелок Т-26, Серёга после ранения и контузии плохо переносил ночь и тишину. Если вдруг и засыпал, его начинали мучить кошмары, он кричал, звал своего лейтенанта и зло матерился. Замковый «сорокапяточник» Саушкин говорил в таких случаях: