Воспоминания об Аверинцеве. Сборник. - Сергей Аверинцев

     Сергей Аверинцев ищет в обществе если не откровения, не героизма, то хотя бы ощущение какого-то вызова, пусть дешевого демонизма — и не находит ничего. Это не просто ностальгия, а своеобразный и жесткий манифест русского интеллигента, протест византийского моралиста. Самое печальное для него, что и этот громкий манифест, опубликованный в когда-то самом знаменитом журнале, абсолютно никем не был услышан. Так, прошелестело что-то в узких интеллигентных кругах, и то скорее неодобрительное. Мол, ему уже и фашисты значимыми кажутся...

     Сергей Аверинцев не то, что согласен, но допускает даже далекие для него идеи национализма с присущим национализму "литым золотом исторических форм Идей", но все подменено и "жертвы будут даже не во имя, скажем, национализма, хорош он или плох, этот национализм, а только во имя чьего-то желания быть националистом или как бы националистом!"

     Это прямо в огород Жириновскому, не иначе. Вот он — абсолютный символ пустоты, против чего восстает Аверинцев. Любая значительность, любая серьезность, любое знамение отвергается обществом. Что будет дальше?

     Статья "Моя ностальгия" как бы завершает книгу Аверинцева "Поэты", это самый концентрированный взгляд на сегодняшний мир, и это — отрицание такого мира, когда "священник, не готовый заранее и с энтузиазмом одобрить все последствия "сексуальной революции", вызывает однозначную отрицательную реакцию".

     Отрицание мира, где любая льющаяся кровь — "не вопрос значения".

     По сути само написание "Моей ностальгии" — историческое деяние. Значит, можно вновь воскликнуть: "История еще не кончилась".

Эдгар Лейтан  С. С. АВЕРИНЦЕВ В ВЕНЕ

http://edgar-leitan.livejournal.com/4170.html

Приступать к этой теме страшно -- слишком ещё всё это личное, слишком глубока рана, нанесённая нетерпеливой в своей жадности смертью, пришедшей так рано, так не вовремя (впрочем, когда это она бывает "вовремя"?). Слишком уж стал этот человек частью души, без него осиротевшей. И слишком невосполнима потеря, хотя, казалось бы, столько лет уже прошло. Всё -- "слишком".

Но меня просят поделиться воспоминаниями. Сознавая, что для кого-то, знающего Аверинцева лишь по его письменным трудам или просто потому, что -- "как же можно не знать Аверинцева?..", эти небольшие заметки помогут сделать образ Сергея Сергеича чуть более близким и родным, попытаюсь хоть что-нибудь изложить из своего опыта общения с ним, хотя бы как простой долг благодарной памяти. Только боюсь, что в этих записках, ни на что другое и не претендующих, как быть отрывочными субъективными набросками, будет больше о моём собственном восприятии Аверинцева, чем о самом Сергее Сергеиче. Так что на объективность, увы, рассчитывать приходится мало. Да простят мне читатели нескладность изложения…

И вторая предварительная оговорка с просьбой правильно понять мою "интенцию" (как было говаривал с особым смаком сам С.С., употребляя этот термин христианской схоластики). Не берусь ни в коем случае говорить о значении Аверинцева для русской культуры и подобных высоких материях, не являясь ни литературоведом, ни славистом-культурологом, ни историком. "Это не мой кофий",-- как любят говорить настоящие венцы. Последнее занятие -- дело будущих, или даже уже настоящих, историков культуры и науки, мифотворцев и серьёзных исследователей в строгом значении этого слова, а может, и просто публицистов-популяризаторов или же писателей. За этим дело не встанет.

Труднее передать некую трудноуловимую интонацию, возникающую при мыслях о Сергее Сергеиче и вовсе уж невозможно -- воспроизвести внутреннюю беседу, которая до сих пор идёт ... этакая тихая беседа с близким, до боли родным человеком.

Об Аверинцеве впервые услышал личный отзыв от одного русского знакомого, на рубеже 1980-х--90-х, правда, обучавшегося год в Рижской духовной семинарии, потом оттуда перешедшего в Питерский университет на отделение классической филологии. Так вот, этот мой знакомец должен был на третьем, кажется, курсе писать у Сергея Сергеича курсовик по Септуагинте или её языку (греческий перевод "семидесяти толковников" Библии), но работа, насколько я помню тогдашние разговоры, так и не состоялась из-за тяжёлой болезни Аверинцева в это время, когда ему пересаживали "сердце...свиное", по его же собственному выражению из шуточного стихотворения. То есть пересаживали ему, кажется, съеденный злым микробом сердечный клапан, из-за чего С.С. долгое время провёл по больницам… Надеюсь, что этот стишок не пропал в его компьютере и будет когда-нибудь опубликован; я смеялся, помнится, до упаду, когда С.С. его по памяти читал. Он вообще все все стихи читал по памяти).

Уже в те времена я слышал кое-что об Аверинцеве и взял на заметку: ага, мой знакомый его вроде как лично знает…

А потом был летом 1995-го переезд в Вену на учёбу. Опять же, от неких своих (других) знакомых я слышал, что он профессорствует в Вене на кафедре (или в "институте", как тут принято говорить) славистики. Просили передавать Сергею Сергеичу привет при случае.

Начав официально свои занятия в Венском университете в октябре 1995-го, я, как только подулеглись первые трудности, связанные с "инициацией в учебный процесс", и, сам не будучи славистом, тем не менее первым делом отправился как раз на кафедру славистики -- осмотреться и познакомиться.

Сразу после первой же лекции я набрался смелости, а возможно, и наглости, подошёл и представился, отрекомендовавшись и передав привет от общего знакомого. Впрочем, а как было иначе-то действовать? Благо что на лекции было всего человека четыре.

Услышав, что я занимаюсь в Венском университете на богословском и филологическом факультетах, С.С. сразу расположился и, если я ничего не путаю, тотчас же пригласил в свой кабинет на кафедре славистики. Долго беседовали мы о богословии и о филологиях. Что касается расположенности к изучению всяких восточных языков и культур, то здесь постепенно открывалось много родственных черт. Правда, Аверинцев мне сразу признался, чти "ничего не смыслит в Индии и Тибете", и что область его занятий он некогда твёрдо и бесповоротно решил ограничить Ближним Востоком, то есть областью древних христианских цивилизаций, грекоязычной и "восточных", особенно сирийской. Кстати, "смыслил" он даже и в Индии, и в буддизме весьма неплохо, по крайней мере для неспециалиста. Во всяком случае, даже в этих областях был начитан.

Так потекли эти годы, связанные для меня очень во многом, хотя бы исподволь, с Аверинцевым. Постепенно очень многое в восприятии времени и места, а также просто в... ладе, интонации внутренней жизни, что ли, всё больше связывалось с ним. Конечно, сначала я просто старался внимательно слушать, время от времени задавая вопросы. Мне кажется, Сергею Сергеичу как-то не хватало в Вене русскоязычных собеседников, а может и просто адекватных слушателей, кто хотя бы интересные (для него) вопросы ему задавал, да и сам многим интересовался, что самого Аверинцева волновало. Не могу судить, насколько ему интересны были мои вопросы. Полагаю, если бы совсем неинтересно было, мы бы не стали общаться так часто. Я начал ходить на его лекции, семинары и спецкурсы практически каждую неделю: иногда пропускал по занятости и усталости, но всё же по возможности старался регулярно ходить, когда раз, а когда и по три в неделю. Это помимо моей учёбы на факультете католического богословия, а также востоковедных штудий на кафедрах индологии, тибетологии и буддологии и ориенталистики (где я занимался арабским) -- факультета филологии и культурологии. А также и всегдашней бытовой неустроенности, мыкания по общежитиям и съёмным комнатам и необходимости зарабатывать на жизнь -- без формального права заниматься трудовой деятельностью в Австрии.