Пути волхвов. Том 2 - Анастасия Андрианова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не думаю, что нам стоит тут оставаться. – Голос Велемира развеял зыбкую дымку морока. Ним потряс головой.
– Думаешь, они из… тех?
– Не знаю, о ком вы толкуете, – вмешался кудрявый, – но эти пляски мне точно не по душе. Убираемся отсюда, да поскорее.
Хоровод разрастался, от него отделялись новые группы танцующих, тоже расходились кругами, сплетались, перекрещивались, и на пляски это уже почти не походило: люди обнимались, трогали друг друга, будто пьяные или расстающиеся родственники. Мирно, любяще даже, но как-то чересчур нарочито, будто хотели, чтобы все видели это странное действо и, удивившись, присоединились к веселью.
Кудрявый помог Мейе встать, взял её за руку и осторожно потянул в сторону, прочь от танцующих, прочь от городских стен. Велемир фыркнул и качнул головой, показывая Ниму, что придётся тоже идти. Какой-то нищий, широко раскинув руки, шагнул к ним и нагло заключил растерявшуюся Мейю в объятия. Велемир грубо пихнул его под рёбра, отталкивая от девушки.
– Уймись, дед. Пляши иди.
Ним последний раз оглянулся на белые стены, на резные ворота, тяжело вздохнул и поплёлся за Велемиром, Мейей и кудрявым незнакомцем. В который раз его обуяло горькое разочарование, и раз за разом оно не становилось легче. Сейчас у него было такое чувство, будто ему показали чудесный ларь, полный обещанных сокровищ, но тут же выкинули в болото, не позволив даже заглянуть внутрь.
– Как звать-то тебя? – бросил Велемир, обоняя кудрявого, чтобы видеть его лицо. – Надо знать, с кем в путь собираешься.
– Согласен-согласен, – кивнул парень, тряхнув упругими кудрями цвета липового мёда. – А имя у меня простое. Как её зовут, так и меня. Родные мы с ней.
Он снял с пояса инструмент, похожий на пастуший рожок, и покрутил у Велемира перед лицом. Тот нахмурился.
– Чего дурить вздумал? Это ведь жалейка простая.
– Так и я Жалейка, – широко ухмыльнулся кудрявый. – Чего такого? А то мало в наших землях чудных имён! Так и зовите, нет имени у меня другого. Идёмте. Нехорошо тут, нутром чую. А я выведу, на тропки тайные наведу, всё лучше будет.
– Откуда нам знать? Пусти Мейю, не пойду со скоморохом.
Велемир дёрнул свободную руку Мейи на себя, совсем как пёс, отнимающий кость, но Жалейка держал цепко и только качал головой.
– Ты не хочешь – не иди, неволить не могу. А вот девчонку губить не дам. Пойми ты, бестолочь, не из тех я. Иначе давно бы глаза ваши высосал и щёчки мягкие обглодал.
– И правда, не похож ведь на них, – осторожно произнёс Ним. – Те и двигались чудно, и не говорили ни слова, помнишь? Жалейка болтливый, но… обычный вроде.
Ним осёкся, когда присмотрелся и заметил, что ходит их новый знакомец всё-таки не вполне обычно: сапоги его стояли на носах, и Жалейка с каждым шагом будто тянулся вверх, на цыпочках ступал, не полной стопой.
Неожиданно их окружили пляшущие, взяли в кольцо своего нестройного хоровода, перегородив телами обзор. Ним замер, не понимая, что делать. На лицах людей застыло отстранённое, безоблачное и почти радостное выражение, будто все они видели сладкие сны. К Ниму потянулись руки: грязные, чистые, тонкие, крепкие, каждый хотел потрогать, щипнуть, отхватить кусочек… и на короткий миг сознание помутилось и больше всего ему захотелось тоже обхватить кого-нибудь руками и сдавить, сжать посильней, до хруста косточек, щипнуть до чёрных следов, но тут раздался звонкий голос Жалейки:
– А ну, расступились, ироды! Дорогу! Дорогу дайте!
Жалейка бросился прямо в хоровод, врезался кудрявой стрелой, и, на удивление, пляшущие расступились с лёгкостью, будто только и ждали, что Жалейкиного приказа. По-прежнему увлекая за собой Мейю, Жалейка понёсся прочь, и Велемир с Нимом, переглянувшись, кинулись за ним, пока одурманенные пляской безумцы не опомнились и не стали вновь хватать их за одежду.
– Вас не тронули? Не облапали голыми руками? – бросил Жалейка на бегу.
– Н-нет, – прохрипел Ним, вспоминая, как сам едва не начал хватать за руки всех подряд.
– Славно. Не давайтесь никому, когда такие пляски начинаются. То Морь бошки дурит, начал, стало быть, больной какой.
– Больные танцуют? – фыркнул Велемир. – Да им не до того должно быть.
– Не все больные. Говорю же – начал больной. Тот, кому уже всё равно. И остальных в танец втянул. Тем, кто уже так болен, что не вылечится, хочется и других заразить. Чтобы помирать не обидно было. И начинают всех трогать да плеваться, болезнь свою отдавать. Иные надеются, что Морь уйдёт от них, перекинувшись на другого. Вот и придумывают пляски разные: вроде веселье, люди к ним тянутся, не ведая, что под хворь сами идут.
Ним содрогнулся от ужаса. Как узнать, кто из пляшущих был носителем болезни? Как понять, не тронул ли тебя больной, чтоб одарить тебя своей хворью?
– От людей подальше надо держаться, – продолжал Жалейка. – Видите оно как. До стен Коростельца уже дошло. Я-то надеялся, пока по деревням малым прячется, не выросла, не разлетелась по городам. Ух, проклятая…
– Откуда ты знаешь? – спросил Велемир. – Не сам ли перекинуть на нас задумал?
Жалейка резко остановился и посмотрел на Велемира тягуче, чересчур серьёзно. Чёрные глаза полыхнули гневом.
– Не говори так. Не смей мне это говорить, слышишь? Хоть и шут я гороховый, как в ваших краях говорят, а честь свою марать не позволю. Запомнил ты?
Было в словах и в лице Жалейки что-то такое, отчего даже Велемир потупился, опустил голову.
– Запомнил. Не стану больше.
– Вот и славно. Идём. Вам для чего в Коростелец нужно было?
– Я на почтовую станцию хотел, а вообще – в Солоноводное нужно, – пропыхтел Ним на бегу.
Жалейка присвистнул.
– Эка тебя занесло. Так со мной давай, я в Чудненское путь держу, князя шутовского ищу, а там и Солоноводное недалеко.
– В леса больше ни ногой! – в сердцах крикнул Ним.
Жалейка расхохотался.
– Зря боишься, сам видишь, в городах не легче. Лес укроет и приютит, если суметь с ним договориться. Ну а поля тебе больше по душе? Бескрайние, пёстрые, душистые?
– Не слушай его, – посоветовал Велемир. – В поле среди дня останешься – головы не сносишь. Полудницы загрызут живьём, испепелят, если не понравишься.
– Или наоборот, если слишком понравишься, – беззаботно поддакнул Жалейка. – Тебе письмо нужно послать? Так чего соколу не отдал? Видал же, какой разряженный из ворот выезжал. Чеглок это был, зуб даю, он больше остальных любит наряжаться. Вот ему б и сунул – сокол везде пролетит, всяко быстрее будет, чем самому мыкаться.
– Хватит языком молоть, – пригрозил Велемир. – Тебе бы хватило духу сокольему скакуну под ноги броситься? Вот то-то же. Штиль не местный, чужеземец он, ему в два раза тяжелее, чем нам, хоть и самим сейчас нелегко.
– Так чего ты, умный, чужеземцу не подсказал?
– Тебя, умного, ждал.
– Замолчите, – взмолилась Мейя. Её голос прозвучал мягко, тихо, прошелестел, как опавший листок, но возымел чудесное действие: Велемир с Жалейкой пристыженно прикусили языки, а Ниму их короткая перепалка остро, колко напомнила, как ссорились Велемир с Энгле.
Городские стены остались позади. Обернувшись, Ним увидел, что вдалеке всё так же пляшут люди – а может, уже и не пляшут вовсе, а дерутся или снова штурмуют ворота. Жалейка замедлил шаг, направляясь в тень разлапистых вязов. Тракт оставался печально пустынен – вился змеиной спиной, растворяясь в пыльно-туманной дали, зато по окольным дорогам, хорошо просматривавшимся отсюда, с пологого холма, то и дело проползали обозы. Не все, должно быть, поверили в молву о закрытых воротах, а может, ещё не повсюду раззвонили новость.
– Я вернусь к Энгле, –
