Тяжесть венца - Симона Вилар

– Довольно, довольно! Наступил час молитвы.

Она торопливо вышла, и сестры, перебирая четки и стараясь не глядеть друг на друга, поспешили за ней.

Анна в этот вечер не пошла к вечерне. Она осталась стоять на крытой галерее монастырского дворика. Держась руками за две колонны, соединенные вверху аркой, Анна глубоко вдыхала влажный, напоенный запахами травяных и древесных соков вечерний воздух. Ей никак не удавалось унять сердцебиение и смутный гул в крови. И вместе с тем Анна испытывала сладкую слабость во всем теле, кости ее словно истаяли, а голова сделалась невесомой и пустой.

«…И явилась к нему леди Лионесса, закутанная в плащ на горностаевом меху, и легла подле сэра Гарета. Он заключил ее в объятия и стал целовать…»

Неважно, что потом появился незнакомый рыцарь и помешал возлюбленным. Главное, что они любили друг друга и хотели этого.

«Успокойся! – говорила себе Анна. – Успокойся!»

Она старалась отвлечься, вслушиваясь в отдаленный шум воды у мельницы, в гулкий лай Пендрагона, с которым убежала в долину Кэтрин, в тихий пересвист собирающихся на покой птиц. И все это таило в себе какое-то странное очарование. Мир ожил.

Кто знает, как это случилось, но в этом небывалом феврале в недрах ее существа словно что-то пробудилось. Анна вновь стала ощущать свое тело. Она чувствовала, как касается кожи грубая рубаха и от этого твердеют груди и напрягается спина. Когда она по вечерам погружалась в теплую воду, то испытывала необычайно сильное и полузабытое ощущение.

Это было невыносимо. Она злилась на свое волнение, на восстающее против скорбящей души тело, но ни ночные бдения, ни посты, ни исповедь не избавили ее от мучительного томления, поселившегося внутри ее.

И еще – сны. Если днем труд, молитва, занятия с Кэтрин помогали отвлечься, то ночью ею словно овладевал сам Лукавый, ее раздражали прикосновения к телу простыней, она металась и тяжело дышала. А сны… Ей снился Филип, она словно чувствовала кожей его кожу, ощущала тяжесть его тела, ловила ртом его поцелуи. Просыпаясь, дрожа и всхлипывая, она все еще продолжала чувствовать на теле горячее прикосновение его ладоней, а приходя в себя, еще сильнее страдала от одиночества. Пробуждение тела не принесло радости, оно словно вынуждало ее предать память о том, кого она любила. Что значила ее страдающая одинокая душа перед слепой силой плоти…

– Мы будем молиться за вас, – сказала мать Евлалия, когда Анна в смятении поведала о том, что с ней происходит. – Мы будем молиться, чтобы демоны оставили в покое вашу душу. Впрочем, то, что с вами происходит, миледи, старо как мир. После зимы всегда наступает весна: кровь обновляется, и человек оживает.

Мать Евлалия немного гнусавила, и, несмотря на мягкость ее речей, они нестерпимо раздражали Анну. Не поднимая глаз на ее обезображенное лицо, она отвечала резко, с нетерпением и досадой:

– Но я не хочу этого! Сейчас не весна, за окном февраль – и все в нем ложно!

Мать-настоятельница со вздохом повторила:

– И все же мы будем просить святого Мартина и Пречистую Деву Марию заступиться за вас, Анна…

…И сейчас, сидя на поваленном буке и наблюдая за играми форели в ручье, вдыхая запахи пришедших в движение древесных соков и свежей травы, Анна испытывала наслаждение от покалывающего в груди воздуха, от того, как млело под лучами солнца ее тело. Ей было хорошо здесь. Мыслей не было, но какая-то сила тихо бродила в ней, словно нежный огонь, сковывая медовой истомой.

Анна прищурилась от бликов солнца на воде, встала и, закинув руки за голову, сильно потянулась всем телом, наслаждаясь его молодостью и гибкостью. Ее руки прошлись по нагретым солнцем плечам, груди, скользнули вдоль бедер. Она засмеялась приглушенным грудным смехом.

И внезапно вздрогнула и замерла, оглянувшись.

Прямо над ней, на склоне, загораживая свет солнца, стоял человек, опирающийся на резную трость. Это был Ричард Глостер.

2.

Мать Евлалия с восторгом рассматривала Псалтырь, преподнесенный Ричардом Глостером в дар монастырю. Книга была переплетена в малиновый бархат с серебряными застежками и таким же крестом в центре, в который был вделан драгоценный дымчатый топаз в половину голубиного яйца.

Герцог с улыбкой наблюдал, как на обезображенном лице настоятельницы выражение благочестивого восхищения сменяется алчным блеском в глазах. «Все они таковы, эти святоши, – думал он. – Годами носят власяницу, принуждают монахинь к смирению и покорности, а сами готовы бежать хоть к сарацинам за первыми же тридцатью сребрениками, которые им посулят».

– Итак, матушка, я вижу, вам пришлось по душе это скромное подношение. Увы, Сент-Мартин – monasterium sine libris 13, что весьма прискорбно, тем паче, что едва ли не главный из заветов святого Бенедикта – учение.

Мать Евлалия отвела взгляд. Она догадывалась, чего ждет герцог в ответ на свое подношение. Только она была посвящена, кем на самом деле является Анна Майсгрейв, и именно ей сэр Ричард поручил наблюдать за каждым шагом этой благородной дамы. Поэтому, докладывая, ей не раз приходилось преступать тайну исповеди. Мать Евлалия знала, что эта дивная книга на деле – те же иудины сребреники, за которые будет продана доверчивая душа. Ричард еще на первых порах дал понять матери-настоятельнице, чего хочет от нее и какие выгоды для всей обители могут проистечь, если она будет послушной его воле. Мать Евлалия, требующая беспрекословного повиновения от своих сестер и паствы, в свою очередь, не смела перечить могущественному наместнику Севера и неизменно уступала ему.

И хотя она испытывала трепет, приходя в ужас от скверны совершаемого греха, в еще больший трепет ее повергал стальной голос смиренного сына церкви герцога Ричарда Глостера. Она была с детства отдана в монастырь, не знала и боялась мира, а властность, с которой вел себя герцог, была воплощением в ее глазах той силы (от Бога или от Сатаны – она терялась, не зная), перед которой старая настоятельница всегда робела.

Мать Евлалия всегда испытывала теплые чувства к леди Анне – несчастной, исстрадавшейся голубке, но как практичная и заботящаяся о своем монастыре настоятельница сознавала, что только благодаря своим уступкам герцогу сможет добиться для обители льгот, которые помогут Сент-Мартину подняться из бездны убожества. В этом она видела свое оправдание. И хотя мать Евлалия едва ли не сразу догадалась, что герцог никогда не позволит леди Анне принять постриг, ибо намерен использовать ее в своих целях, именно благодаря ее пребыванию в обители положение захолустного монастыря значительно поправилось.