Рысь - Алина Политова

— В нашей семье не признают других напитков, — заявил отец, наполняя стопки. — Шампанское, вино и прочий суррогат — это не для нас. Даже коньяк не уважаем — напиток должен быть чистым, безо всяких там примесей.

Видимо дамы употребляли здесь то же, что и отец семейства, потому что не дрогнувшей рукой папаша налил "Столичной" и невестке, и дочке, и жене, и сестре. Хорошо хоть пацанам не предложил.

— Обратите внимание, Денис, водка из старых еще запасов. Ящик хранится лет двадцать уже, для особых случаев достаем по бутылке.

— Да, редкая у вас выдержка, — хохотнул я. — У меня бы не хранилось так долго. Однажды решил я дома бар сделать в серванте. Купил коньяк, вино, виски и еще кучу всего, расставил бутылочки, типа как в американских фильмах — придет кто в гости, достать, налить по бокальчику чего-нибудь по выбору и потягивать, развалясь в кресле. Так вот не тут-то было. За неделю половину сам выхлестал, а другую половину знакомые выхлебали. Как прознали о моем запасе, так давай каждый вечер наведываться. С тех пор я выпивки дома не держу. Боюсь спиться совсем.

За столом повисла тишина. Мне захотелось смеяться, но я сдерживал себя как мог. Старался не думать о том, какая же я редкая сволочь — опять обижаю Рику. Но гадости лезли из меня сами собой, ничего не мог с этим поделать.

— Папа, он шутит, — сказала Рика, разорвав тишину. — Он так шутит иногда. Ты знаешь, у этих творческих людей часто бывают причуды.

Напряжение будто бы спало.

— Ну что ж, давайте за знакомство тогда поднимем наши бокалы, так сказать, — мы чокнулись и осушили стопки. Я тут же нагло подвинул к себе блюдо с какой-то птицей и стал отрывать себе ножку. Остальные тоже принялись осторожно за еду. Атмосфера за столом немного изменилось. Я почувствовал, что стал вызывать любопытство. Все будто ждали с легким испугом и в то же время интересом что же я выкину еще. Мать, чтобы видимо прервать молчание, стала расспрашивать меня о моей работе, о том, чем я сейчас занимаюсь. Голос у нее был высокий и неприятный. Вместо того, чтобы ответить на ее щебетание, я спросил:

— Вот мне интересно было, а чего вы так назвали Рику? Странное имя какое-то. Нерусское что ли? Фамилия вроде русская у вас — Даренские, а дочку так назвали необычно. Это что ли аббревиатура? Вроде Вилена или Драздраперма, извините за выражение? — Я невинно захлопав глазами, уставился на папашу. Тот тоже хлопал глазами. Наверное решал — шутка или нет. Помолчал, прожевывая помидор. Ответила мать:

— Нет, ну что вы. Это не аббревиатура вовсе. Понимаете, Петр Никанорович вышел из среды офицеров, мои родители тоже были военными, но это вовсе не значит, что мы такие уж далекие от искусства и культуры люди. Наша семья всегда интересовалась музыкой, театром, живописью. Петр Никанорович в молодости был большим поклонником гитарной музыки. Вы знаете гитариста Эрика Клептона? Очень известный в свое время музыкант.

Я с умным видом покивал головой.

— Мы очень хотели, чтобы у нас родился мальчик, — продолжала она, — в нашей семье, как видите, часто рождаются сыновья, Петр Никанорович собирался назвать сына Эриком, в честь своего любимого музыканта. Но родилась девочка, поэтому она стала Эрикой. Очень необычное для тех времен имя, но мы не боялись выделиться из толпы.

— Да, серость никогда не приветствовалась в нашей семье. — Поддержал ее супруг. — Мы живем так, как считаем правильным. И все эти пересуды у нас за спиной — следствие зависти. Нам не в чем упрекнуть себя. Несколько поколений моих предков служили родине без страха и упрека, поступали всегда по чести. И в этих же традициях я воспитал детей.

Мы выпили еще раз.

— Вы наверняка слышали о нашей недавней трагедии. — Продолжал Петр Никанорович. — Наш сын Степан погиб. — Он помолчал, рассеянно провел рукой по ежику волос на голове. — Я знаю точно, что в городе много пересудов было по этому поводу. Мы не захотели вступать в переговоры с похитителями и многие нас в этом потом обвиняли, говорили даже, что чуть ли ни мы сами виноваты в гибели сына. Но толпа малодушна, и в малодушии слабость нашей нации. Этим еще долго будут пользоваться все кому не лень. Я всегда стоял на позиции того, что вступать в любые переговоры с террористами нельзя ни при каких обстоятельствах. Любые компромиссы в этом деле лишь приведут к новым преступлениям. Им надо дать раз и навсегда понять, что диалог невозможен, ведь тогда и не будет смысла похищать людей. Англичане, например, не выкупают своих пленников, не вступают в переговоры. И, как все знают, это приносит свои плоды. А у нас постоянно похищают людей. Мы платим. И людей снова похищают. Это нескончаемая кормушка для подобного типа преступников. Так вышло, что мне в жизни пришлось доказать на деле веру в мои убеждения. Я не унизил себя, свою семью, страну трусливыми переговорами с похитителями. Мой сын знал на что идет, отправляясь на Кавказ, знал, что рискует, он знал о моих принципах и его принципы были такими же. Он сам выбрал этот путь и погиб. Журналист — это тоже солдат. Когда он там где война, он служит своей родине. Я считаю и буду считать, что поступил правильно. — Он твердой рукой разлил водку. — За Степана. — Сказал он.

Мы выпили.

— Что вы скажете по этому поводу? — Спросил Петр Никанорович. — Мне интересно ваше мнение, как человека стороннего.

Я долго смотрел на него, думая о своем. Все в напряжении смотрели на меня. Мне надо было сказать что-то правильное. То, что хотела бы, чтобы я сказал Рика. Сейчас это действительно было важно. Но я сказал то, что думал:

— В этом есть своя логика. Наверное это по-своему правильно.

Я действительно так думал. Но еще я думал о том, что если бы мне предложили выбирать, например, спасти страну или спасти сына, я бы не задумываясь пожертвовал страной. Это делает меня предателем? И что на самом деле правильно в этой ситуации? Какой выбор верен? Если природно — выживание рода требует, чтобы ты мог пожертвовать родными если это может помочь всему сообществу, но, с другой стороны, сердце всегда выбирает того единственного близкого, а на остальных, по большому счету, откровенно наплевать. Стоит ли действовать наперекор сердцу? Быть может сердце — это тот глубокий инстинкт, который подсказывает единственно верные решения? Начинаешь рассуждать головой и ошибаешься. Слушаешь сердце и все выходит верно. Ведь вполне возможно, что выживание вида зависит как раз оттого, что каждый индивид борется за выживание самых своих близких. За выживание своих собственных детенышей. Каждый. И получается все. Все за всех. Ты не можешь отвечать за все человечество, но вполне можешь позаботиться о своей жене и детях. И больше быть может ничего и не надо… Так малодушно… так не патриотично… Но почему же сердце просит поступать именно так?! Если представить на миг, что дети не смогут больше доверять своим родителям, не смогут доверять этому древнейшему инстинкту родительской преданности, если женщины будут знать, что их мужчины, их опора и стена, легко смогут пожертвовать ими ради благополучия чужих людей — ведь тогда мир скатится в хаос! Не останется самых светлых, трепетных и нежных чувств, которые придают краски нашей жизни. Мы станем пчелами. Трудиться на благо улья, не зная ни любви ни ласки. Упорядоченный хаос. Пустота. Бессмысленность. Наверное путь отца Рики, в теории вроде бы верный и достойный восхищения, на самом деле — путь в никуда. В мир боли и отчаяния, которые плавно переходят в равнодушие. Об этом я умолчал. Я не мог сказать это человеку, который потерял сына, доказывая свои убеждения. Ему спокойней в том мире, в котором он все для себя объяснил. И каким бы ни было мое отношение к этому человеку и его семье, я не хотел делать ему больно, даже пытаться.