Второй закон - Роман Суржиков

— Там… — шепнул Ник. Из-за опрокинутого шкафа виднелся край люка.

Спускаясь во влажную духоту подвала, я думал: "Ну, конечно, целых сорок минут прошло без приключений…"

В подвале было пугающе пусто: голый, зияющий пол, кислый запах сырости, два тусклых желтых светильника по углам. А у стены сидел человек. При виде его, несмотря на жару, меня пробил озноб. Человек был в майке и семейных трусах до колен. Майка, не то серая, не то лиловая, плотно облегала выпирающие ребра и мешковато провисала на животе. Скелет, накрытый грязной простыней, вероятно, выглядел бы так же. Волосы, борода и усы отросли до такой длины, что от лица остался лишь острый нос, тени в ямах глазниц и торчащие скулы, обтянутые кожей.

Лера невольно прижалась ко мне. Я констатировал:

— Труп.

— Нет, не труп! — Шепотом ответил Ник. — Я знаю, кто это. Ребята рассказывали.

— Кто?

— Это Аристарх.

При звуке имени человек поднял веки — глаза зажглись желтоватым отблеском — и проговорил:

— Аристарх я. След разума в темнице мира.

Мы пораженно молчали, Аристарх продолжил:

— Жажда знаний ведет человека. Свет увидев, идешь на свет. Не видя, стоишь на месте. Но свет повсюду, и даже стоя ты движешься, а двигаясь — стоишь.

— Он сумасшедший, — пояснил Ник. — Он говорит всегда, если видит, что его слушают. Ребята заходили к нему.

— Щепка, несясь в бурном потоке, считает, что стоит на месте, а камень, торчащий из реки, думает, что мчится навстречу воде. — Голос Аристарха становился крепче, звучнее, вступал в жутковатый контраст с изможденным телом. — Так подлинное мужество камня состоит в том, чтоб удержаться от движения, а безволие щепки — в том, чтобы нестись во весь опор.

— Зачем он пришел сюда? — Прошептала Лера. — Что он здесь делает?

— Он здесь живет. Ему все равно, где жить.

— Жизнь несется подобно потоку, и тот слеп, кто мчится вместе с нею, и тот мудр, кто устоит на месте. Нити смысла, что связывают атом с мотыльком, а мотылька — с ураганом…

— То есть как — все равно? — Я уставился на брата. — Здесь градусов восемнадцать! Через два часа его хватит удар, а через двое суток даже кости обуглятся!

— Он не выходил отсюда уже недели, разве не видите?

Ник указал стволом, и я оторопел. Пол подвала был покрыт пылью, на нем еле-еле виднелась цепочка следов босых ног, ведущая от люка. Следы были оставлены много дней назад — они успели посереть и смазаться от пыли.

— …и мудр тот, кто различает нити. Ведь потянув все сразу, только спутаешь их, но взяв одну, верную — дотянешься до смысла. Так щелчок пальцев творит миры, а взрыв сверхновой неспособен загасить свечу.

— Аристарх мутировал, — тихо сказал Ник. — Его тело приняло правила этого мира. Он питается разностью температур, превращая ее в энергию. Ему не нужна пища и не страшны восемнадцать градусов.

— Он никогда не выходит отсюда?

— Может, иногда и выходит. Но это для него необязательно.

— Боже… — шепнула Лера.

— …но путь к мудрости нужно начать с того, чтобы понять суть света. Свет есть противоположность тьмы, и он немыслим без нее, как жажда была бы немыслима, не будь в мире воды. — Аристарх медленно поднял указательный палец, делая акцент на некой, особо важной части его бреда. — И следует знать: свет всегда и обязательно содержит в себе кусочек тьмы, ибо иначе он не мог бы существовать! Так и любая тьма неизбежно имеет внутри луч света. В том есть принцип инь-янь: черная точка немыслима без белого листа, но и белый лист немыслим без черной точки!

— Идем отсюда, — сухо сказал я. — Меня тошнит от него.

Лера тоже была сыта по горло этим склепом шизофреника. Она с облегчением вздохнула, вновь оказавшись под открытым небом.

— Жуткое место! Немудрено сойти с ума, если всю жизнь проводишь в подвале! Хотите, когда придем домой, я испеку вам вкуснейший пирог с ягодами?

— Лерчик, извини, я не хочу домой, — я осознал это, уже произнося слова. — Скверно мне что-то. Нужно побыть одному.

Ник косо взглянул на меня:

— Брат, не дури. У тебя уже тридцать восемь. Термокостюм-то поврежден. Иди лучше домой и остудись!

— Ничего… Я справлюсь… Если что, мне есть к кому зайти.

— А, ну да…

Ник нахмурился и промолчал.

— Витюша, я могу тебе помочь? Хочешь поговорить о чем-то? — Девушка явно волновалась за меня. — Хочешь, я с тобой прогуляюсь?

— Нет, спасибо, извини. Я хочу побыть в одиночестве и подумать.

— Это означает, — пояснил Ник, — что у брата начинается депрессия. Он хочет ужраться водки и помечтать о конце света на пару со своим дружком Шустрым.

Никита очень не одобряет моих намерений. По его мнению, человек обязан быть оптимистом и всегда верить в лучшее — иначе это не человек, а так… типа меня. А мне плевать, что он там одобряет. Я повернулся и пошел в другую сторону.

Шустрый живет на задворках проспекта Барковича, в соседнем здании с раздаточным пунктом. Живет на первом этаже, поскольку питание лифтов отключают часто, а подниматься по лестнице в инвалидной коляске тяжело. Шустрый не пессимист, просто ему все безразлично, включая жизнь и смерть. В первый год после того, как случилось, новый мир вызывал у Шустрого живой интерес. Он безрассудно экспериментировал с любыми предметами и процессами, презирая само понятие опасности. Он снискал славу бесстрашного экстремала, который ни минуты не сидит на месте — как раз тогда его и стали звать Шустрым. Это он первым додумался опустить в ведро воды кусок горячего железа: за счет перепада температур металл отбирает тепло у воды и быстро раскаляется, а вода тем временем стынет и замерзает. Получаем ледяной шар, внутрь которого вморожен светящийся сгусток жидкого железа. По этому принципу теперь делают добрую половину фонарей.

А потом Шустрый рискнул на спор окунуться в кипящее озеро. Кипяток отличается от тела на шестьдесят четыре градуса Цельсия, а значит, в прежнем мире испытать такие ощущения было физически невозможно: просто не существовало жидкой воды с температурой в минус двадцать восемь. Шустрый с полчаса медитировал, накачивал тело энергией вселенной, какими-то потоками или черт его знает чем еще. Затем нырнул. На беду, озеро оказалось мелким, и, раз поверхность кипела, то у дна вода была ледяной. Тело не выдержало бешеной разности температур. Бригада скорой сумела снова запустить сердце Шустрого, а вот ноги из-за повсеместных тромбов пришлось ампутировать.

С тех пор Шустрый почти не выходит из дому. Паяет светильники для соседей, ремонтирует компы. На вопрос: "Почему девять лет назад оно случилось?", он отвечает так: "Мы все когда-нибудь сдохнем". Если намекнуть ему, что в таком ответе нет логики, он скажет: "Так и в смерти нет логики. Просто мы сдохнем — вот и все".