Ной и его сыновья - Александр Абрамов

— Сложно сказать. Я — Хранитель. Я знаю многое о Времени и не могу говорить объективно. Но если бы я был простым человеком и у меня имелись более-менее свободные несколько десятков лет, то, возможно, я бы тоже занялся строительством. А может, и нет… По-человечески это, прямо скажем, малоосмысленное предприятие. По-человечески Иафет прав.

— А как Хранитель ты меня понимаешь?

— Как Хранитель — да. И более того, могу сказать, что тебе следует продолжать строительство. У этого корабля большое будущее. Он проплывет по Времени очень долго. И заплывет очень далеко. Как и почему — не спрашивай: не знаю. Только чувствую: его нужно доделать обязательно… Я останусь с тобой, если ты не против, и помогу тебе. Ведь лишние руки не помешают, верно?

— Спасибо, Хранитель. — Расчувствовавшийся Ной обнял Смотрителя за плечи и мощно притянул к себе.

Последовали два сокрушительных хлопка по спине, не раз уже символизировавшие безмерное расположение хозяина к гостю. Сдерживая кашель и стараясь не морщиться, Смотритель попытался ответить тем же. Получилось несколько более вяло, но тоже убедительно.

Отстранившись, Ной долго и радостно смотрел в глаза чуть покрасневшего Смотрителя, не скрывая эмоций.

— За что я вас, Хранителей, люблю и одновременно недолюбливаю, так это за вашу вечную двусмысленность. Никогда не скажете ничего напрямую. Все вокруг да около, рядом да мимо.

— Мы ведь не предсказатели, Ной, — попытался оправдаться Смотритель, — мы в силах ощутить лишь течение Времени, его силу, реже — его направление…

— И говорят-то они общими фразами, — Ной не услышал Смотрителя, не захотел, — и от ответов-то вечно уходят. И как вам это удается?

— Просто, — попытался отделаться Смотритель.

Не удалось.

— Просто! Именно, что просто. Простые люди как раз и мучаются: что имел в виду Хранитель? что хотел сказать? как жить теперь? как поступать?

— А вы не задавайте дурацких вопросов, — склочно заявил Смотритель, — и мучиться не станете.

Однако Ной, раз начав, с выбранного пути не сворачивал. Как, к слову, и в истории с кораблем.

— Я же сказал: и люблю и недолюбливаю одновременно.

— Продолжай, — обреченно разрешил Смотритель.

Эту песню задушить невозможно,

— Про то, что меня раздражает, я уже рассказал. Но, представь себе, это же меня и радует.

— Дуализм, — мимоходом объяснил Смотритель, но что Ною его туманные слова.

— Вот ходишь, мучаешься, думаешь: что же сказал Хранитель, что подразумевал, что в виду имел? А потом — бац! — происходит нечто, что сразу все объясняет! И такая радость накатывает, знаешь? Все понятно становится, кристально ясно.

Никаких загадок и секретов. Все, что Хранитель говорил — слово в слово! — случается, как и предсказывалось.

— Еще раз тебе объясняю, мы не предсказываем, — Смотритель в общем-то вжился в роль и говорил с должным чувством, — мы только видим, как меняется Время, и оно рождает у нас ощущение грядущих событий. Повторяю: о-щу-ще-ние. Смотри, я касаюсь тебя рукой через одежду, — он положил ладонь на спину Ною, — ты чувствуешь?

— Конечно.

— Но это я сказал, что рукой. А мог бы, к примеру, ложкой. Ты бы почувствовал прикосновение, давление, касание одежды, но не смог бы знать, чем я тебя коснулся. Так же и мы — Хранители Времени: ощущение приходит неизменно, а понимание — не всегда. Впрочем, даже когда понимание есть, никто из нас все равно ничего не скажет…

— Понятно… — Ной задумался, посерьезнел. Переваривал услышанное. Недолго. Опять заулыбался. — А не зря, выходит, ты с тем… ну, которого мы встретили, которого ты домой привел… с тем, значит, Хранителем побеседовал. На пользу беседа пошла, вижу, ох на пользу. Может, ты еще и не вспомнил чего, зато Время чувствуешь — будто и не попадал под паровик.

Прямо как новенький! — Хлопнул Смотрителя каменной ладонью, засмеялся: — Это я тебя тоже рукой, а не ложкой. Сообразил?

— Трудно не сообразить, — честно сказал Смотритель, Рука у Ноя на ложку мало походила, скорей — на лопату.

Смотрителю понравилась реакция Ноя на весьма туманное объяснение возможностей (и слабостей) профессии Хранителя. Ему вообще нравилось жить в шкуре Хранителя Времени. Для его миссии эта шкура, а точнее все-таки, роль — лучшее, что могло подвернуться в этом мире и в этом времени. В мире и времени, которые доверчивы к словам. Или все-таки с прописной: к Словам. Так вернее. Всегда можно закрыться завесой из Слов и при этом не потерять уважительного к себе отношения. Хранители Времени — иные, это все знают.

Очень удобно.

Зажили дальше.

Раз в день — обязательное посещение потайной пещеры и — тяжкая работа внутри чрева корабля: заколачивание гвоздей, клепание, смоление, строгание, пиление и — Царь Небесный знает, какое еще «ение». Было, было, негодовал внутренний голос: как это так? человек, каких — наперечет, тонко настроенный инструмент, и вдруг — вот вам, пожалуйста: разнорабочий на какой-то подземной верфи! Но возгласы эти безмолвные никогда не озвучивались — сам напросился. И рад, что напросился, ибо того и хотел. К тому и шел. За тем и посылали. Да и приобретение некоторых плотницко-слесарных навыков в его, Смотрителя, пестрящей самыми неожиданными задачами работе не повредит. Плюс ко всему.

Организм Смотрителя, хоть и натренированный, но все же привычный к куда меньшему атмосферному давлению, на тяжелый физический труд реагировал неоднозначно: с одной стороны — периодические головокружение и слабость, с другой — рост мышечной массы и явное увеличение выносливости. Он представил себе, с каким смаком изучали бы его врачи из Службы, с каким удовольствием опутали бы проводами, заклеили бы датчиками и как долго держали бы в своих клаустрофобных аппаратах. Нет уж, эскулапы дорогие, погодите еще, вот превратится Смотритель в этом климате в настоящего допотопного шумера, и возвращаться к вам не захочет.

Или захочет?..

Всякий раз, когда приходили такие думы…

(праздные, надо отмстить)…

Смотритель их не прогонял, но откладывал на самую дальнюю полочку сознания, на потом, на далекое, неясное пока «потом». Сейчас — не время думать о праздном. Сейчас — работа в «поле». Сейчас — корабль. Ковчег.

Да, кстати. А как это вообще может получиться — не возвращаться»? А Потоп? Он не пощадит никого, как известно из Книги Книг. Разве что Ной возьмет Смотрителя в Ковчег, о чем, опять кстати, в Книге Книг — ни слова. Значит — вывод: придется возвращаться в Службу. Как всегда было. Как всегда будет.

Или возможен иной выбор?..

И снова стучал молоток, снова разогревалась на костерке смола в металлическом ведерке, снова буравились отверстия в древесине.

Смотритель сильно сожалел, что такое великое изобретение человечества, как винт, в допотопной эре неизвестно. Его изобретет Архимед многими годами позже. А ведь насколько мощнее могла развиться эта цивилизация, знай она сию нехитрую вещь! И тогда уж наверняка не пришлось бы пробивать в толстенных досках дыры по-настоящему допотопным инструментом с неизвестным в этих палестинах названием — шлямбур, а можно было бы применить обычное, банальное, но, увы, недоступное пока сверло.

Смотритель, потевший в пещерной духоте, сжимавший в одной измозоленной руке идиотскую, зубастую трубочку…

(эка ж давно, оказывается, изобретенную!)…

а в другой — молоток, трудно боролся с искушением одним простым чертежом толкнуть допотопную инженерную мысль на несколько веков вперед, взяв на себя роль Архимеда. Но — нельзя, нельзя, всему свое Время — именно так, снова с прописной буквы.

И все же червяк сомнения: почему нельзя? Ведь нее смоет Великий Потоп, ничего от цивилизации не останется, ни сверла, ни шлямбура. Все придется по новой сочинять…

Руководитель Службы любил говорить: «Если ты усомнился в правоте устава Службы или просто приказа свыше, забирай вещички и — забыли друг друга».

Множественное число здесь — фигура речи. Забывает в таком случае лишь усомнившийся: его лишают памяти о Службе вообще, о его службе в Службе, в частности.

Смотритель думал, что Ной, скрывающий свой суперпроект от постороннего внимания, конспирируется очень плохо, точнее сказать, не конспирируется вовсе: паровик Сима регулярно курсировал между лесопилкой…

(располагавшейся, кстати, неподалеку от того места, где Смотритель пересек «границу»)…

и домом — возил доски и бревна, бочки со смолой, крепкие канаты, сплетенные из высушенных лиан, и прочие дары леса, нужные для постройки корабля. Это было единственное, что ввозилось в дом извне и могло навести жителей города на какое-либо подозрение. Остальное — металлические изделия, инструменты и крепеж — производилось своими силами, в кузнице, толково оборудованной во внутреннем дворе.