Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг

но он разрешил Таги сидеть у порога своего магазина, и это было немалой милостью: когда покупатель, приобретя ковер, подходил к выходу и звал «амбал!» — что означает «носильщик», — Таги не приходилось, подобно другим амбалам, бежать со всех ног на зов, толкая конкурентов и вырывая у них ковер, чтоб снести его к дому покупателя и заработать на кусок хлеба; Таги оставалось переступить порог магазина и, взвалив на плечи тяжелый ковер, тащить его, согнувшись в три погибели, к дому покупателя. Неокрепшие ноги Таги при этом дрожали и подгибались.

Как-то вечером вышел Дадаш к воротам, взглянул на небо. Месяц шел на убыль.

«Теперь уже скоро», — подумал Дадаш, и ему стало страшно. Он поспешил домой.

— Это она во всем виновата! — хмуро сказал он Юнусу, кивнув на Баджи. — В первый раз, что ли, переполняется форсунка? К чему было звонить на весь Черный город? Будь ты на месте девчонки, ты бы не стал звонить, а сам бы засыпал огонь песком из ящика. Никто б не узнал о пожаре, и все бы шло по-старому. Потому что ты — умный мужчина, а она — девчонка, дура.

Юнус молчал.

Конечно, Юнус не боялся огня, он с малых лет привык к нему в кочегарке. Но он также знал коварство огня, знал, что следует бить тревогу, едва огонь вырвался из назначенного ему предела. Засыпал бы он сам? Или, подобно Баджи, звал бы на помощь? Юнус не знал, что ответить. Но ему льстило, что отец в него верит, и он представил себе, как боролся бы с огнем один на один, как засыпал бы пламя песком из ящика.

— Я не стал бы звонить, — сказал он.

Баджи прислушивалась к словам отца и брата. Она понимала, что ее осуждают за то, что она била в колокол, но не могла понять — почему? Она помнила, как, переполнив форсунку, подбирался жаркий огонь но полу к башмакам Таги, грозил поджечь дом. Разве могла она погасить этот страшный огонь своими руками? И разве не погасили его люди сообща? Слова кочегара снова пришли ей на память: «А убежит — вот кто поймает!» Нет, не обманул ее кочегар!

«Не бойся, сестра!»

Месяц был на исходе.

Ответа из Петрограда не поступало — член правления был занят в особом совещании, устанавливавшем цены на нефть. Теймур кружил вокруг квартиры Дадаша, как ворон.

Дадаш решил пойти на северный берег: быть может, добрые родственники дадут ему кров и пищу, а он отплатит им работой в садах или на пашне; он знает эту работу — тридцать шесть лет копался он в песке и в траве и только семнадцать просидел на скамье возле заводских ворот.

Дадаш представил себе утреннюю росу на виноградниках, свежий ветер и чистое море — северный берег, каким он покинул его семнадцать лет назад. Ему стало легко от этих мыслей. Хватит ему коптеть в Черном городе! Сколько лет прошло с той поры, как он покинул родное селение! Неужели этого срока недостаточно, чтоб остыла самая мстительная кровь? В конце концов он скопит немного денег и откупится, аллах защитит его.

Дадаш собрался на северный берег.

Проходя мимо колодца, обсаженного деревьями, он вспомнил, как семнадцать лет назад шел мимо этого места. Совсем не изменился колодец, но деревья сильно выросли. Дадаш шагал и думал о том, как шел он когда-то в город по этой самой дороге полный сил и, чуть поотстав от него, по закону, шла любимая Сара, неся под сердцем первенца. Они уходили тогда от смерти — к жизни и счастью; а вот теперь он брел одиноко назад по этой самой дороге, усталый пожилой вдовец, с обидой в сердце, бездомный, как ветер…

Дадаш пробыл в селении целый день.

«Есть все же добрые люди, — думал он, возвращаясь домой, — спасибо, дали работу и кров».

Он возьмет детей на северный берег, будет работать на родной земле. Песок, зелень. Дети будут сыты, одеты. Юнус не бросит учения, станет ученым человеком, может быть выше муллы. Дадаш чувствовал себя обновленным, молодым. Он снова шел к жизни и счастью.

Было уже темно, когда Дадаш проходил мимо колодца, обсаженного деревьями, — он шел быстро, спеша поделиться радостью с сыном.

Вдруг он почувствовал сильный удар в спину. Боль пронзила его.

— Аллах!.. — прохрипел он, падая на дорогу…

Затем он лежал на скамье в мертвецкой, покрытый окровавленной простыней, как туша в мясной лавке. Юнус и Баджи стояли подле него. Служитель приоткрыл лицо мертвеца, и дети в один голос прошептали:

— Отец!..

Лицо Дадаша было желтей лица мертвой Сары, и только редкие иглы усов и бороды чернели на нем. Казалось, какой-то укор застыл на мертвом лице.

Баджи стало страшно. Ей хотелось бежать, упасть лицом на землю, спрятать глаза, чтоб не видеть того непонятного, страшного, что уже второй раз врывалось в ее жизнь и называлось — смерть.

Юнус стоял неподвижно, смотрел не отрываясь на отца. Семнадцать лет не видел отец родной земли и вот, едва ступив на нее, убит! Не спасли его долгие годы у заводских ворот, покорность, молитвы.

Юнус взглянул на Баджи. Сердце его сжалось.

55

«Сестра, — подумал он, — моя сестра!..»

Он взял Баджи за руку — впервые в жизни, как равную. Рука ее дрожала.

— Не бойся, сестра, — сказал он, — мы не расстанемся, я буду тебя защищать.

И он дал себе клятву, что будет ее защищать, и когда станет взрослым, она будет жить у него в тепле и сытости, и будет спать на мягкой постели, и он не расстанется с ней до самой смерти.

Они стояли перед мертвым отцом рядом, взявшись за руки, — высокий юноша и худенькая девочка, брат и сестра. И хотя ужас наполнял сердце Баджи, какая-то тайная надежда коснулась ее: она не одна, ее рука в руке брата.

Потом мертвецкую заперли на замок — как будто мог Дадаш уйти вслед за живыми и встретить по дороге верблюдов, которых встретили его дети, и слышать звон оловянных колокольцев на длинных верблюжьих шеях, и видеть над собой апшеронское синее небо и перелетных птиц с севера, которые реяли над головами его детей.

Гости

Дадаш лежал в мертвецкой. А на квартиру к нему с раннего утра шли гости.

Первым пришел следователь. Он был в форме, и Баджи решила: большой начальник, больше околоточного.

— Враги у покойного были? — допрашивал следователь соседей.

Все показывали, что сторож был человек