О русской доблести и славе - Сергей Петрович Алексеев

Или: «Когда мы бивали прусских…»

– Ну, а ты здесь при чём? – смеялись солдаты.

– Как – при чём! – обижался Прошка. – Как же без меня? Да если бы не я…

И Прошка не врал. Составляя планы сражений, Суворов любил «посоветоваться» со своим денщиком.

– А как ты думаешь, Прошка, – спрашивал Суворов, – не заслать ли нам драгун[2] в тыл к неприятелю?

– Заслать, заслать, непременно заслать, – соглашался Прошка.

– А как ты думаешь, не направить ли нам генералу такому-то сикурс?[3]

– А как же – направить, непременно направить, – одобрял Прошка.

Не раз Прошка спасал Суворова от верной гибели.

Неосторожен, отчаян фельдмаршал. За ним нужен глаз да глаз. Неотступен Прошка – словно тень за Суворовым. Поскользнулся фельдмаршал на пароме, ударился головой о бревно, камнем пошёл ко дну – Прошка не мешкая бросился в воду. Убило под Суворовым в разгар боя лошадь, и снова Прошка тут как тут – подводит нового рысака.

А сколько раз выхаживал Прошка Суворова после ранений! Однажды ранение было особенно тяжёлым. Пуля прошла сквозь шею фельдмаршала и остановилась в затылке. Пулю вырезали. Однако рана воспалилась.

Суворов с трудом дышал и часто терял сознание. Больному требовался полный покой, Суворов же метался, порывался всё время встать.

Ни доктора, ни генералы не могли успокоить Суворова.

И снова нашёлся Прошка.

– Не велено, не велено! – покрикивал он на больного.

– Кем не велено?! – возмущался Суворов.

– Фельдмаршалом Суворовым, – отвечал Прошка.

– О, фельдмаршала надобно слушаться. Помилуй Бог, надобно слушаться, – говорил Суворов и утихал.

Во время войны с французами сардинский король неожиданно прислал Прошке медаль. При этом было указано, что Прошка награждается «за сбережение здоровья великого полководца».

Медалью Прошка страшно гордился и, когда с кем-нибудь заводил разговор, обязательно упоминал: «Даже заграницкими моя особа отмечена. Мы с фельдмаршалом Александром Васильевичем всюду известны».

Прошка

Когда Прошка попал в денщики к Суворову, солдат немало обрадовался. «Повезло! – подумал. – Не надо будет рано вставать. Никаких ротных занятий, никакого режима. Благодать!»

Однако в первый же день Прошку постигло великое разочарование. В четыре часа утра кто-то затряс солдата за ногу.

Приоткрыл Прошка глаза, смотрит – Суворов.

– Вставай, добрый молодец, – говорит Суворов. – Долгий сон не товарищ богатырю русскому.

Оказывается, Суворов раньше всех подымался в армии.

Поднялся Прошка, а тут ещё одна неприятность. Приказал фельдмаршал притащить ведро холодной воды и стал обливаться.

Натирает Суворов себе и шею, и грудь, и спину, и руки. Смотрит Прошка, выпучив глаза, – вот так чудо!

– Ну, а ты что? – закричал Суворов. И приказал Прошке тоже облиться.

Ёжится солдат с непривычки, вскрикивает от холода. А Суворов смеётся.

– В здоровом теле дух, – говорит, – здоровый. – И снова смеётся.

После обливания вывел Суворов Прошку на луг. Побежал фельдмаршал.

– Догоняй! – закричал солдату.

Полчаса вслед за Суворовым Прошка бегал. Солдат запыхался, в боку закололо. Зато Суворов хоть и стар, а словно с места не двигался. Стоит и снова смеётся.

И началась у Прошки не жизнь, а страдание. То устроит Суворов осмотр оборонительным постам – и Прошка целые сутки в седле трясётся, то учинит поверку ночным караулам – и Прошке снова не спать. А тут ко всему принялся Суворов изучать турецкий язык и Прошку заставил.

– Да зачем мне басурманская речь? – запротивился было солдат.

– Как – зачем! – обозлился Суворов. – Турки войну готовят. С турками воевать.

Пришлось Прошке смириться. Засел он за турецкий букварь, потел, бедняга, до пятого пота.

Мечтал Прошка о тихом месте – не получилось. Хотел было назад попроситься в роту. Потом привык, привязался к фельдмаршалу и до конца своих дней честью и верой служил Суворову.

Шуба

Подарила императрица Екатерина II Суворову шубу. Сукно заграничное. Мехом подбита. Воротник из бобровой шкуры. Хорошая шуба. Однако Суворову она ни к чему. Даже в самые лютые морозы фельдмаршал одевался легко, по-солдатски.

Спрятал бы её Суворов на память в сундук, да только наказала царица фельдмаршалу с шубой не расставаться. Тогда Суворов пошёл на хитрость.

Стал он возить за собой Прошку. Сидит Суворов в санках, рядом с фельдмаршалом – Прошка, важно держит в руках царскую шубу. Идёт Суворов по улице. Следом за ним Прошка – в руках шуба.

Может быть, так до самой смерти своей и таскался бы Прошка с шубой, если бы вдруг кто-то не донёс про суворовское непослушание императрице.

Разгневалась Екатерина II, приказала позвать Суворова.

– Ты что же! – говорит. – Тебе что же, милость царская не по нутру?

– Помилуй Бог! – воскликнул Суворов. – По нутру, матушка. По нутру. Премного обязан.

– Ослушником стал! – укоряет царица. – Волю монаршую попираешь!

– Никак нет, – оправдывается Суворов. – Я же солдат, матушка. Мне ли, как барчуку, нежиться! А про непослушание это кто-то по злобе донёс. Шуба всегда при мне. Как же. К ней Прошка специально приставлен… Прошка! Прошка! – позвал фельдмаршал.

Входит Прошка – приносит шубу. Рассмеялась царица.

– Ладно, – сказала, – Бог с тобой. Твоя шуба, твоя и воля. Не насилую. Поступай как хочешь.

Повесил Суворов шубу в дубовый шкаф. Там и висела шуба.

«Пудра – не порох…»

После смерти Екатерины II русским царём стал её сын, Павел I.

Император Павел принялся вводить новые порядки в армии.

Не нравилось императору всё русское, любил он всё иностранное, больше всего немецкое. Вот и решил Павел на прусский, то есть немецкий, манер перестроить российскую армию. Солдат заставили носить длинные косы, на виски наклеивать войлочные букли, пудрить мукой волосы. Взглянешь на такого солдата – чучело, а не солдат.

Принялись солдат обучать не стрельбе из ружей и штыковому бою, а умению ходить на парадах, чётко отбивать шаг, ловко поворачиваться на каблуках.

Суворов возненавидел новые порядки и часто дурно о них отзывался.

«Русские прусских всегда бивали, чему же у них учиться?» – говорил фельдмаршал.

Однажды Павел I пригласил Суворова на парад. Шли на параде прославленные русские полки.

Глянул Суворов и не узнал своих чудо-богатырей. Нет ни удали. Нет ни геройства. Идут солдаты как заводные. Только стук-стук каблуками о мостовую. Только хлесть-хлесть косами по спине.

А император доволен. Стоит, говорит Суворову:

– Гляди, гляди, ещё немного – и совсем не хуже немецких будут.

Скривился Суворов от этих слов, передёрнулся.

– Радость, ваше величество, невелика, – ответил. – Русские прусских всегда бивали. Чему же здесь радоваться?

Император смолчал. Только гневный взор метнул на фельдмаршала. Постоял молча, а затем снова к Суворову:

– Да ты смотри, смотри – косы какие! А букли, букли! Какие букли!

– «Букли»! – буркнул фельдмаршал.

Император не выдержал. Повернулся к Суворову, ткнул на до сих пор не сменённую фельдмаршалом старую русскую форму, закричал:

– Заменить! Немедля! Повелеваю!

Тут-то Суворов и произнёс свою знаменитую фразу:

– Пудра – не порох, букли – не пушки, коса – не тесак, а я не немец, ваше величество, а природный русак! – и уехал с парада.

Павел разгневался и отправил упрямого старика в ссылку в село Кончанское.

Николев

В селе Кончанском Суворов находился под надзором обедневшего помещика Николева.

Доставалось Суворову от Николева. Строго соблюдал Николев режимные правила: письма вскрывал фельдмаршала, доносил о тех, кто посещал опального полководца, следил, чтобы Суворов не отлучался в соседние сёла.

Едва Суворов куда-нибудь собирается: «Не велено, ваше сиятельство, не велено!» – кричит Николев и задерживает лошадей.

Направится Суворов с кончанскими мальчишками в лес по грибы или ягоды, и Николев тут как тут, возьмёт лукошко, идёт следом: «Ну как фельдмаршал удрать собрался!»

Николев гордился своим положением.

– Служба у меня немалая, – говорил он крестьянам, – сам фельдмаршал у меня в подчинении.

– Правда. Правда твоя, – соглашались крестьяне. – Может, тебе ещё и награду дадут за усердие.

При таких словах Николев широко улыбался.

– А что? – отвечал. – Может, дадут. Оно по заслугам.

И дали.

Когда Суворов был снова призван в армию, император Павел I стал спрашивать, есть ли какие просьбы у полководца.

– Есть, есть, ваше величество, – ответил Суворов. – Великая просьба имеется.

– Говори.

– Был у меня в Кончанском надзиратель, – произнёс Суворов, – исправно, ваше величество, своё дело вёл: письма читал, в Питер