Кодекс чести вампира - Светлана Сухомизская

Посреди кабинета, тяжело дыша, стояла я — потная, лохматая и злая. И смотрела на Себастьяна нежным взглядом Медузы Горгоны. На него это, впрочем, не оказывало ни малейшего действия. Он прислонился спиной к дверной раме, сложив руки на груди и глядя на меня с ласковым сожалением.

— Может, передохнешь немного? — сочувственно поинтересовался он. — Чайку выпьешь…

От такой доброжелательности я окончательно озверела. И ринулась к нему с твердым намерением нанести ему множественные телесные повреждения различной степени тяжести. Одну только вещь я упустила из виду — неравенство сил. Не следует быть слишком самонадеянной, если имеешь дело с ангелами.

Не успев даже кончиком пальца коснуться Себастьяна, я ощутила крепкий захват на своих запястьях. В следующее мгновение мои руки были заведены за спину, а сама я прижата к объекту нападения так плотно, что не могла не только причинить ему вред, но даже толком пошевелиться.

— Все-таки тебе придется меня выслушать, — сказал Себастьян, дождавшись, когда я перестану судорожно извиваться, тщетно пытаясь освободиться от его объятий.

Ответом ему был сумрачный взгляд и молчание.

— Пойми, я хочу поехать в отпуск так же, как и ты. Пожалуй, даже сильнее, потому что мне повезло с компанией гораздо больше, чем тебе, — он нежно улыбнулся, но мое окаменевшее лицо от его комплимента мягче не стало. — Неужели ты думаешь, что мне легко было отказаться от наших планов? Ты думаешь, я не расстроен? — вообще-то, он совсем не выглядел расстроенным, но я посчитала ниже своего достоинства обсуждать данный вопрос. — Понимаешь, я чувствую — буквально всей кожей! — что это очень важное дело. Убийство такое сложное… словно морской узел! И распутать его можем только мы с тобой.

Вот тут я не выдержала:

— «Мы с тобой»? Как трогательно! Значит, ты думаешь, что я приму все это как должное, все стерплю и, наплевав на загубленный отпуск, в поте лица буду отыскивать убийц хмыря Хромова?

— Послушай… Я понимаю, что виноват перед тобой…

— Ах, ты все-таки понимаешь? Тогда ты должен понимать и то, что я не хочу все это терпеть. Не хочу и не буду!

— Но ведь мы можем поехать в отпуск потом, после…

— Да? А где гарантия, что «потом, после» тебе не подвернется еще какое-нибудь невероятное дело, которое никак нельзя будет упустить?

Возразить на это Себастьяну, кажется, было нечего, и он на мгновение замолчал. Хотя, в отличие от него, я до сих пор не научилась читать мысли — увы! — но пользоваться своей головой я все-таки умею, пусть иногда это и не очень заметно. Можно было догадаться, о чем размышляет мой любимый. Давить на меня логикой абсолютно бесполезно. Когда я зла (а сейчас я была зла, как сто чертей и двести ведьм вместе взятых), я могу переспорить кого угодно, причем даже того, с чьей точкой зрения я на самом деле согласна.

Зная об этом, Себастьян, очевидно, решил пойти другим путем — давить эмоциями. Шоколадные глаза подернулись влажной дымкой и начали приближаться к моему лицу. Мне стало трудно дышать, словно содержание Кислорода в воздухе внезапно упало. Проклятие, не надо было мне по триста раз на дню говорить ему, как я его люблю и как он красив! Теперь он бессовестно пользуется моими чувствами. Впрочем, даже если бы я ему всего этого и не говорила — что толку, раз он и так читает мысли?

— Прекрати! — сквозь зубы прошипела я, отворачиваясь и пытаясь отодвинуться от неумолимо надвигавшихся на меня губ. — Если ты не собираешься завтра сесть со мной в самолет и лететь на отдых, я с тобой больше не желаю иметь ничего общего!

— Но я-то желаю, — прошептал Себастьян с наигранно удрученным видом. — И что же теперь делать?

— Укушу! — мрачно предупредила я. И, понимая, что моя угроза звучит не слишком убедительно, потому что голос меня не очень-то слушается, добавила: — Больно укушу!

Внезапно из приемной донеслись какие-то странные звуки. Мы с Себастьяном обернулись.

Звуки оказались кашлем, а издавал их не кто иной, как наш давний приятель и отчасти коллега — капитан Захаров. Выглядел он сейчас не ахти как — сплошь мелкие капли дождя на серой ветровке, сизая щетина на сером от усталости лице. В руках капитан держал серый же полиэтиленовый пакет.

Объятия Себастьяна разжались, и я, торжествуя, вырвалась на свободу.

— Не помешал? — ухмыляясь, спросил Захаров.

— Совсем наоборот, — хором ответили мы с Себастьяном и неодобрительно покосились друг на друга.

— А я, — пояснил Захаров, — был тут поблизости по одному делу. И решил зайти. Подумал, что нам есть о чем поговорить. Например, о том, к чему приводят неумеренные занятия искусством.

— Проходи, — сказал Себастьян, делая приглашающий жест в сторону своего кабинета.

И тут от панического ужаса у меня перехватило дыхание. Живо, словно наяву, я представила, как Захаров входит в кабинет и видит болтающиеся под потолком предметы. Дальше даже моя фантазия иссякала — изобразить, какова будет реакция Захарова на это очевидное-невероятное, она просто не могла. Я бы на его месте открыла рот и села там же, где стояла. Но я вообще девушка чувствительная — до сих пор падаю в обморок при виде мертвого тела, а у Захарова, закаленного в сражениях с криминальным миром, даже расчлененные трупы не вызывают ничего, кроме интересной бледности на лице, и без того не отличающемся здоровым цветом. Но покойники покойниками, а полтергейст с телекинезом — совсем другое дело!

— Ого! — услышала я голос Захарова из кабинета. — Я смотрю, вы тут ведете буржуазный образ жизни и вместо нашего простого народного напитка кристальной чистоты и прозрачности употребляете презренную иностранную бурду, пахнущую клопами!

Уж не знаю, чего я ожидала, но только не этого. Осторожно повернув голову, я окинула взглядом кабинет.

Все предметы, предназначавшиеся мной для кидания в любимого, преспокойно стояли и лежали на своих местах, словно никогда и не покидали их для того, чтобы немного покружиться по комнате и повисеть под потолком. Захаров, стоя возле журнального столика, любовно оглядывал бутылку «Мартеля», держа ее двумя руками, бережно, словно двухмесячного младенца.

— Судя по твоему виду, ты бы и сам не отказался от презренной иностранной бурды, которая, кстати, клопами совершенно не пахнет, — улыбаясь, проговорил Себастьян.

Блеск в захаровских глазах был лучшим подтверждением его слов.

— Сам-то я потомственный пролетарий, — сказал капитан, — но к продуктам буржуйского гниения действительно питаю непростительную слабость…

Сыщики с удобством расположились в креслах, а я, несмотря на протестующие взгляды Себастьяна, ушла в другой конец комнаты, плюхнулась на диван, уютно обложилась подушками, благополучно вернувшимися из путешествия к потолку, и демонстративно уткнулась в забытую Надей книгу с вдохновляющим названием «Ваш ребенок». Можно было бы и совсем уйти, но я не могла позволить Себастьяну так дешево отделаться от меня. Надя права — нельзя позволять обижать себя безнаказанно!