Анна - Никколо Амманити

– Сильнее, сильнее, тяни сильнее.

– Но ты так задохнёшься.

– Давай, ещё. Я не должна шевелиться.

Папа совал руки под матрас.

– Вот так?

Он целовал её.

– Теперь ты как королева. Спи, тебе говорю.

И выключал свет, оставив дверь приоткрытой.

Пламя лампы шипело, в белом свете виднелась серебристая рамка, стоящая на тумбочке. Она взяла её и рассмотрела.

На фотографии доктор Меццопане в элегантном галстуке в горошек пожимал руку даме в соломенной шляпе.

Она вернула фотографию на место и стала кружиться на месте с закрытыми глазами, стукаясь о стены и до боли перебирая ногами по ковру.

Она открыл встроенный шкаф. На створке было зеркало.

После алкоголя на губах застыла тупая улыбка. Она сняла футболку и порылась в шкафу. Тут было много женской одежды – наверное, она принадлежала той женщине в соломенной шляпе. Анна вытащила несколько вещей и бросила их на стул. Они ей не понравились, так как были старушачьими. Но там оказалось короткое фиолетовое платье с открытой спиной, единственное – оно висело на девочке, как мешок. Она примерила эластичную красную футболку и голубую юбку, доходившую до щиколоток. На нижней полке были расставлены туфли. Она надела пару чёрных атласных туфель на высоком каблуке и с блёстками на носке. Анна посмотрела на себя в зеркало и сделала пируэт. В тусклом свете лампы она едва себя разглядела, но видок оказался неплохим.

Как раз для вечеринки.

Она рухнула на кровать. Воспоминания всплывали в голове, как мыльные пузыри.

– Анна, какая же ты тщеславная.

Она маленькая стоит перед зеркалом, вытянув руки и широко расставив ноги. На ней розовое платье в цветочек, подаренное бабушкой. Бархатная повязка на голове аккуратно удерживает её короткие волосы. Мама сидит на кровати рядом с выглаженным бельём и весело качает головой. Она чует запахи раскалённого утюга, стоящего на доске, и сладковатого спрея.

Анна встала и, шатаясь с лампой в руке и полузакрытыми глазами, подошла к письменному столу. Среди книг на столе лежал большой зелёный том – словарь итальянского языка. Она была так пьяна, что не сразу разобрала написанные мелким шрифтом слова.

Это заняло целую вечность, но в конце концов она нашла то, что искала, и громко зачитала: "Тщеславный – так говорят о человеке, который, полагая, что обладает физическими и интеллектуальными способностями, выставляет их напоказ, чтобы получать похвалу и восхищение от других".

– Ну да, я тщеславна.

Она вернулась в комнату, разделась и, скользнув между простынями, повернула ручку лампы – пламя вспыхнуло и фыркнув погасло.

* * *

Бам. Бам. Бам.

Что это: ворота? Ставни дрожат на ветру?

Сердце Анны колотилось так оглушительно, что вздрагивали даже кровать и пол.

Бам. Бам. Бам.

Удары были ритмичными и механическими.

Синие дети. Они пытаются войти.

Она встала, поднялась с кровати и подошла к двери комнаты, которая вибрировала между косяками. После мгновенного колебания она схватила ручку и открыла щель.

Голубоватый отблеск окрашивал стену напротив и пол. Теперь грохот был настолько сильным, что трудно было даже соображать.

Ноги напряглись от страха. Она прошла в гостиную и чуть не ослепла от лучей света, которые освещали потолок и сверкали на стеклянных шкафах с кубками и медалями, на картинах и позолоченном барометре. Сквозь лязг раздавался голос.

Она прислонилась к стене, не в силах двигаться дальше. Ей казалось, что по всему телу ползают муравьи.

Голос доносился из телевизора:

– Кто-то смеется. Ещё кто-то плачет. Многие лежат на земле. Многие пытаются подняться на корабль, взбираясь по бортам, – говорил какой-то человек.

Анна стояла в центре комнаты. Огни люстры мерцали вместе с абажуром лампы, а красные нули часов мигали, как глаза хищника, скрывающегося во тьме. На экране повторялась чёрно-белая сцена: тысячи людей собрались на пристани порта. Позади поднимались столбы дыма, окутывающие краны и контейнеры.

Бам. Бам. Бам.

Перед телевизором кресло складывалось и раскладывалось, ревело и дрожало, как пасть механического монстра. Усохший труп доктора Меццопане толкался взад-вперёд на журнальном столике, склонившаяся в сторону голова скользила по стеклу, волоча челюсть и глядя на Анну выпученными белыми, как варёные яйца, глазами.

Она заорала и продолжала орать, широко раскрыв глаза, с хрипом всасывая тёплый, несвежий воздух дома.

Солнце просачивалось сквозь жалюзи, разбрасывая яркие пятна по стенам, ковру и кровати. Щебетали воробьи.

Она заметила, что вся вспотела. Ей показалось, что её вытащили из кучи тёплого и влажного песка. Медленно она расправила грудь и задышала свободнее.

Ей уже снилось, что электричество внезапно включается, это был ужасный кошмар, даже хуже, чем тот сон, когда Взрослые возвращаются и съедают её живьём.

Она встала с кровати. Во рту ещё чувствовался слабый привкус граппы. Под табуреткой, за стиральной машиной, он нашла две пластиковые канистры, наполненные водой, безвкусной, как дождь. Она надела шорты и белую футболку с надписью "Paris, je t'aime", взяла рюкзак и вышла.

Труп Микелини находился недалеко от дороги, его круглая голова лежала в крапиве, а руки – на земле. Поднятая до плеч футболка открывала бледную, покрытую пятнами спину. С него сняли обувь.

Чуть дальше, посреди поля, среди стерни лежал трупик голубого мальчика.

Она задумалась: стоит ли возвращаться в магазин, чтобы запастись продуктами? Нет, надо принести лекарства Астору, а в магазин она зайдёт в другой раз.

Она двинулась к дому.

Тянуло осенним ветром, погода скоро изменится. Анна была довольна, что достала антибиотики. А еды в магазине Микелини хватит, по крайней мере, на год. Как только начнутся дожди, у них будет и вода.

Хватит откладывать, надо научить Астора читать.

4.

Мария-Грация Дзанкетта заболела через 3 дня после Рождества и умерла в начале июня, продолжая твердить дочери, что та должна научить брата читать.

В последние недели жизни, измученная лихорадкой и обезвоживанием, она впала в оцепенение, которое чередовалось с бредом: она не хочет пропустить последний кресельный подъёмник на курорте, в море слишком много медуз, а цветы, растущие на кровати, жалят. Но иногда, особенно по утрам, к ней возвращалась ясность мысли, тогда она искала руку дочери и всё время бормотала одно и то же, что даже вирус не мог стереть из головы: Анна должна держаться молодцом, заботиться об Асторе, научить его читать и ни в коем случае не терять тетрадь под названием "ВАЖНО".

– Обещай! – требовала она, задыхаясь в поту.

– Обещаю, мама, – говорила девочка,