Список войны (сборник) - Валерий Поволяев

Полуторка подкатила к бывшей клуне, когда было ещё темно, хотя звёзды на небе уже потускнели, свет их сделался слабеньким, скудным, на востоке, около горизонта, вспушилась, зашевелилась, будто живая, серо-лиловая полоса, а на недалёкой ветле завозились, оживая после тревожного сна, деревенские воробьи — существа горластые и бесцеремонные.

Водитель подрулил к клуне, сделал громкую перегазовку и заглушил мотор.

— Подъём, славяне! — скомандовал старшина, привыкший реагировать на всякий, даже малый звук, на все пуки и шорохи, — он проснулся первым.

Ах, как сладок бывает сон в эту пору! Как ни хотелось поспать разведчикам — молодым усталым ребятам, в том числе и Горшкову, но через полторы минуты уже все находились на ногах.

Огрызки плащ-палаток, натянутые на стойки, были влажными — недавно, буквально полчаса назад, выпала густая роса, похожая на дождь.

— Чайку бы, товарищ старший лейтенант, — начал было канючить Арсюха Коновалов, но Горшков обрезал его, скомандовал властно:

— В кузов полуторки — бе-егом!

Арсюха подхватил одной рукой «сидор», другой кота, оказавшегося около его ног и, подпрыгнув, перевалился через борт машины. Кота усадил на штурманское место — на крышу кабины. Место было опасное — Пердунка могло срезать ветром. Следом в кузов запрыгнул Мустафа, потом с грохотом, с шумом, с сопением — остальные разведчики.

— Тише, мужики, — хриплым шёпотом попросил Горшков, — не то немцы подумают, что происходит передислокация крупного воинского соединения, и совершат авиационный налёт.

Разведчики не выдержали, захихикали дружно.

— Вы хотя бы деревню не будите, — попросил подопечных Горшков, заглянул в кузов, увидел кота, хотел было сказать, чтобы того ссадили с кабины, но не сказал и нырнул в кабину. — Вперёд! Заре навстречу!

Шофёр удивлённо воззарился на него: чего это командир разведки заговорил стихами и надавил ногой на круглый сосок стартера. Мотор похрюкал немного и через несколько мгновений завёлся. Шофёр — знакомый сельский парень с унылым лицом, не торопясь включил первую скорость, и полуторка, подвывая мотором, побежала по длинной сельской улице, выхватывая фарами из начавшей редеть тьмы бока домов, заборы, плетни.

Путь на фронт всегда бывает коротким, как птичий скок, гораздо дольше и длиннее — путь с фронта, когда солдата переправляют в тыл с раной, когда бойца мучает боль, в коротком забытьи он видит себя, натыкающимся на обжигающую свинцовую струю, и задыхается от жаркого пламени, упавшего на него, — нет в этом пламени жизни, только смерть.

Через два часа разведчики уже рыли себе в развороченном лесном распадке землянку. Силёнок для такой работы было недостаточно, слишком мал был списочный состав, как принято говорить в таких случаях — на одну землянку пришлось бы потратить не менее двух суток, поэтому командир полка подкинул Горшкову отделение сапёров в помощь — целых восемь человек.

С сапёрами работу завершили быстро, старший лейтенант из своего НЗ выдал им премиальные — бутылку водки, опечатанную жирным красным сургучом, и довольные сапёры отбыли.

Землянка получилась славная — на крутом склоне холма, среди поваленных изрубленных в щепки деревьев, с узкой лесенкой в четыре ступеньки и накатом в три бревна, один слой на другой, если на землянку шлёпнется мина, то ничего с такой крышей не сделает, снимет пару брёвен с верхнего наката и всё.

Группе Горшкова требовалось срочное пополнение — не менее двенадцати, а то и пятнадцати человек… Пополнения не было — застряло где-то. Те люди, что приходили из госпиталей, из учебных полков, просеивались и растекались по пехотным частям — грамотным артиллеристам, издавна считавшимся аристократией армии, они не годились: мозгов было маловато. Ну а уж разведчикам они не годились тем более. Разведчики были аристократами аристократии, высшим слоем; какой-нибудь паренёк в обмотках, обучивший в запасном полку обращению с деревянной винтовкой, привыкший ковыряться пальцем в носу и выбивать из себя сопли, затыкая одну ноздрю водочной пробкой, никак не мог стать аристократом… Сколько ни учи его этому тонкому делу.

Старший лейтенант пошёл к майору Семёновскому. Тот во время отдыха в деревне разъелся, как кот, даже у Пердунка не было такого широкого лукавого взгляда. Увидев командира разведчиков, майор недобро сощурился словно кто-то собирался покушаться на его сметану и выкатился из кресла. «Где-то и кресло спёр, сукин сын», — машинально отметил старший лейтенант.

— Нет у меня народу, Горшков, для тебя, — резким, повышенным тоном проговорил Семёновский, по-утиному раздвинул руки и откинул их назад, — нету… Понял? Ищи себе пополнение сам. К миномётчикам сходи, к пехотинцам, посмотри, что у них…

— Да кто же отдаст толковых людей, товарищ майор? А те, кого они захотят отдать, мне не нужны.

— Всё, Горшков, разговор окончен! Когда придёт пополнение, тебя первым на смотрины приглашу. Понял?

— Так точно.

— А теперь… кру-угом!

Вот и весь разговор. Вышел Горшков от Семёновского будто оплёванный, со скорбной складкой, пролегшей между бровями. Собственно, было отчего озадачиться… Где же взять людей, где?

Вопрос, на который не было ответа.

Хоть и поговаривали давно о предстоящем наступлении, а наступлением и не пахло — и днём и ночью затевались вялые перестрелки, которые затихали так же внезапно, как и возникали, иногда из немецкого тыла приносились тяжёлые бултыхающиеся снаряды, выворачивали наизнанку землю, но вреда особого боевым порядкам красноармейцев не приносили — это были шальные снаряды, посланные на авось, на везение и не более того.

Группа Горшкова сходила за линию фронта — слишком уж затяжной оказалась полоса бездействия, майор Семёновский нервничал, лютовал, — приволокла из поиска худосочного, с квадратными фюрерскими усиками унтера, птицу покрупнее взять не удалось, слишком уж осторожны стали фрицы, — майор «языком» остался недоволен, вызвал к себе Горшкова и, брюзгливо выпятив нижнюю губу, объявил ему, как классный руководитель нерадивому ученику:

— Два балла, Горшков! Неуд! Больше таких безмозглых курощупов оттуда не приводи, лучше зарывай их там, на немецкой территории, чего им вонять на нашей стороне!

Горшков ничего не ответил майору, лишь молча козырнул, чётко, будто на занятиях в военном училище, повернулся и покинул землянку начальника штаба.

К себе вернулся молчаливый, с крепко сжатыми губами. Мустафа мигом распознал его состояние, понял, откуда такая сумеречность, и неожиданно произнёс:

— Товарищ старший лейтенант, дозвольте мне сходить в поиск.

Горшков окинул его с головы до ног хмурым взглядом, проговорил, почти не разжимая губ:

— У нас нет на это людей, Мустафа.

— Не надо людей, товарищ командир, я пойду один.

— Один? — Горшков отрицательно покачал головой. — Совершенно исключено, Мустафа. В одиночку в разведку не ходят.

— А если в порядке исключения?

— Исключений у нас не бывает. Разведка — дело коллективное, Мустафа.

— Товарищ старший лейтенант, вы ничем не рискуете… Отпустите, прошу вас!

— Рискую, Мустафа. Твоей головой прежде всего рискую. Я за неё в ответе.

— Да что вам какой-то человек из штрафбата, бывший зек… Таких в артиллерийских полках даже на учёт не ставят.

— Ставят, Мустафа, и за потерю спрашивают так, что мало не кажется, — по всей строгости.

В общем, не удалось Мустафе убедить командира, но отказ Мустафу только раззадорил, после первой атаки он предпринял вторую — утром, когда Горшков, закончив умывание у рукомойника, прибитого к уполовиненной, с перебитым стволом берёзе, по которой ползали жирные рыжие муравьи, докрасна растирался полотенцем…

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться.

— Ну? — Горшков прервал растирание и уставился насмешливым взглядом на Мустафу. — Только про вчерашнее — ни слова. Забудь!

— Товарищ командир, — начал канючить Мустафа, но это на Горшкова действия не возымело, он вспомнил толстого майора Семёновского и скомандовал громко, отрывисто, майорским голосом:

— Кру-угом!

Мустафа вздохнул обречённо и повернулся к старшему лейтенанту спиной. Но не знал его характера старший лейтенант, не ведал ещё упрямства Мустафы: через час Мустафа вновь очутился перед ним, козырнул лихо и произнёс, как ни в чём не бывало:

— Дозвольте обратиться, товарищ старший лейтенант!

Горшкову показались, что у него заболели зубы, секущая резь скривила ему лицо, он не выдержал, замотал головой протестующе:

— Я же сказал «нет», Мустафа!

— Вы ничего, совершенно ничего не теряете, товарищ командир… Если хотите, я могу даже бумагу дать, что прошу в моей смерти никого ни винить.

— Ты наивный человек, Мустафа! В таком разе у нас всю разведку загребут в Смерш. Ты знаешь, что такое Смерш?