Роковая музыка (Музыка души) - Терри Пратчетт

Он бы не смог припомнить, каково быть молодым. С ним это случилось, должно быть, тысячи лет назад. Ему было семьдесят девять, но Время в доме Смерти было ресурсом многократного использования. Он смутно сознавал, что детство — мудреное дело, особенно ближе к концу. Все эти сложности с прыщами и с конечностями, которые будто бы обладают собственным разумом. В этом возрасте отправлять исполнительную власть над жизнью и смертью, безусловно, сверхсложная задача. Но штука была в том, ужасная, неотвратимая штука была в том, что кто-то должен ее отправлять.

Ибо, как уже говорилось выше, Смерть действует (в целом, а не в частностях) примерно как монархия.

Если вы подданый монархического государства, то вами управляет монарх. Все время.

Вашей ходьбой и вашим сном. Всем, чем вам или им приходится заниматься. Это часть основных условий ситуации.

Королева не является собственной персоной к вам домой, не захватывает кресло и телевизионную лентяйку и не велит вам выпить чашку чая, потому что у вас пересохло в горле. Руководство осуществляется автоматически, как гравитация. Однако, в отличие от гравитации, чтобы эта система действовала, на самом верху должен быть кто-то. Ему не обязательно творить великие свершения. Он должен просто быть там. Он должен просто быть.

— Она? — спросил Альберт.

— ПИСК.

— Она довольно быстро сломается. О, да! Можно быть бессмертным и смертным одновременно, но это разорвет тебя напополам. Мне почти жаль ее.

— ПИСК, — согласился Смерть Крыс.

— И это еще не самое худшее, — заметил Альберт. — Вот подожди, ее память действительно примется за работу…

— ПИСК.

— Послушай-ка, что я тебе скажу, — сказал Альберт. — Тебе лучше начать искать его прямо сейчас.

Сьюзан проснулась безо всякого представления, сколько сейчас времени. У кровати стояли часы, поскольку Смерть считал, что так должно быть. Часы были все в черепах, костях и с омегой на циферблате, но они не шли. Единственные в доме работающие часы висели в холле. Остальные пребывали в унынии и стояли.

Ее комната выглядела так, как будто предыдущий жилец освободил ее только вчера. На столике лежали волосяные щетки и стояла какая-то косметика. Даже какой-то халат висел на крючке за дверью. На кармане его красовался кролик. Эффект домашности был бы достигнут, если бы у данного кролика было хоть что-то поверх скелета. Она произвела обыск выдвижных ящиков. Это, должно быть, была комната ее матери. Здесь была масса розового. Сьюзан не возражала против некоторого умеренного количества розового, но это был не тот случай. Она наткнулась на свою старую школьную форму. Сьюзан поняла, что важнее всего в ее положении сохранять спокойствие. Для всего найдется логическое объяснение, даже если вам придется его выдумать.

— ПИШКУФФФ.

Смерть Крыс карабкался на туалетный столик. Добравшись до верха, он вынул изо рта свою косу.

— Я думаю, — осторожно подбирая слова, сказала Сьюзан, — что я бы хотела отправиться домой, благодарю вас.

Маленькая крыса кивнула и прыгнула.

Она приземлилась на краю розового ковра и засеменила прочь по темному полу. Когда Сьюзан вслед за ней сошла с ковра, Смерть Крыс обернулся и с одобрением посмотрел на нее. И снова ей показалось, что она прошла какой-то тест.

Она последовала за ним в холл, а из него в закопченную пещеру кухни.

Альберт стоял, склонившись над плитой.

— Добр'утро, — сказал он, более по привычке, нежели отмечая время дня. — Будешь поджаренный хлеб с сосисками? Овсянка на подходе.

Сьюзан посмотрела на месиво, шкворчащее на сковородке. Это было не то зрелище, которое стоит увидеть на пустой желудок; более того, оно вполне способно его опустошить. То, что Альберт проделывал с яйцами, вызывало желание чтобы они никогда не были снесены.

— У вас не найдется немного мюслей? — спросила Сьюзан.

— Это какой-то сорт сосисок? — подозрительно осведомился Альберт.

— Это орехи и зерно.

— Жир?

— Нет, я думаю, жира в нем нет.

— Как ты тогда собираешься это жарить?

— Его не надо жарить.

— И ты называешь это завтраком?

— Необязательно зажаривать что-то, чтобы можно было съесть это на завтрак, — сказала Сьюзан. — Я хочу сказать — вот вы предложили овсянку, ее ведь вы не собираетесь жарить…

— Кто сказал?

— Ну тогда вареное яйцо?

— А, в варении нет ничего хорошего. Оно не убивает всех микробов.

— СВАРИ МНЕ ЯЙЦО, АЛЬБЕРТ.

Пока отголоски метались по кухне, она пыталась понять, откуда прозвучал этот голос.

Альбертов половник звякнул о плитки пола.

— Пожалуйста, — добавила Сьюзан.

— У тебя прорезался голос, — сообщил Альберт.

— Не беспокойся о яйце, Альберт, — сказала Сьюзан. От этого голоса у нее заныли челюсти. Он напугал ее саму еще больше Альберта. В конце концов, это ее рот! — Я хочу домой!

— Ты дома? — сказал Альберт.

— В этом месте? Это не мой дом!

— Да? А что написано на больших часах?

— "Слишком Поздно".

— Где ульи?

— В саду.

— Сколько в доме гравюр?

— Семь… — Сьюзан плотно сжала зубы.

— Видишь? Для какой-то части тебя — это дом, — сказал Альберт.

— Послушай… Альберт, — сказала Сьюзан, решив испробовать мягкое убеждение, поскольку оно срабатывало всегда. — Может быть есть кто-то… кому можно было бы поручить… но я ведь.. не представляю собой ничего особенного… я хочу сказать…

— Да? А откуда тогда лошадь тебя знает?

— Да, но я нормальная девочка…

— Нормальная девочка не получает набор «Моя Маленькая Бинки» на свой третий день рождения, — перебил Альберт. — Твой папаша вышвырнул его. Хозяин был очень расстроен. Он так старался.

— Я хочу сказать, я самый заурядный ребенок!

— Когда заурядный ребенок хочет поиграть на ксилофоне, он не просит дедушку задрать майку.

— Я имею в виду, что не могу помочь! Это не моя вина! У нас не благотворительный базар!

— Правда? — спросил Альберт. — А почему ты не объявишь об этом во всеуслышание? Будь я тобой, я бы вышел наружу и сказал вселенной, тут тебе не благотворительный базар! Клянусь, я бы сказал — мое сочувствие, что у тебя такие проблемы, но меня они не колышут!

— Это сарказм! Ты не смеешь говорить со мной в таком тоне! Ты всего лишь слуга!

— Это так. Вот так ты должна вести себя. И на твоем месте я бы уже приступил к делу. Крыса поможет. Она заведует крысами, но принцип тот же.

Сьюзан уселась с открытым ртом.

— Я ухожу, — заявила она.

— Я тебя не останавливаю.

Сьюзан промчалась через заднюю дверь, огромное пространство внешней комнаты, мимо точильного камня во двор и оттуда в сад.

— Ух, — сказала она.

Если бы кто-нибудь сказал Сьюзан, что у Смерти есть дом, она бы назвала его безумцем или хуже того — дураком. Однако если бы все же она попыталась представить и нарисовать этот дом, то она воспользовалась бы черным карандашом и изобразила бы высокий, зубчатый готический замок. Это было бы что-то такое… Неясных очертаний, мрачное, роковое… Летучие мыши, вылетая из тысяч бойниц, застили бы небо. Это было бы весьма впечатляющим зрелищем.

Он никоим образом не был бы коттеджем, окруженным безвкусным садом. С ковриком «Добро пожаловать!» перед входом.

Несокрушимые стены, которыми прежде был окружен рассудок Сьюзан, таяли как соль под влажным ветром и это приводило ее в ярость.

Конечно, был дедушка Лезек на своей маленькой ферме, такой бедной, что тамошние воробьи на коленях выпрашивали пищу. Милый старый весельчак, насколько она могла припомнить; немного робеющий, как она теперь понимала, особенно в присутствии ее отца. А мама рассказывала ей, что ее отец был…

Сейчас, когда Сьюзан задумалась над этим, оказалось, что она не уверена, что именно рассказывала ей мама. Родители были весьма искусными в том, чтобы не сказать ничего, даже наговорив массу слов. Она тогда ушла с ощущением, что его просто нет поблизости. Теперь ей предлагали считать, что он никогда и не окажется поблизости.

А бог… бог, наверное, где-то и был. Леди Одилия Жолоб в пятом классе все время хвасталась, что ее прапрапрабабушку соблазнил Слепой Ио, представ перед ней в виде вазы с маргаритками; видимо, она хотела сказать, что она прапрапрабогиня. Она говорила, что ее маме это очень помогало, когда надо было занять столик в ресторане. Вероятно, ближайшее родство со Смертью не дает таких преимуществ. Скорее всего, вам не позволят сесть и у туалета. Если все это просто сон, то можно было проснуться, ничего не теряя. Впрочем, она не верила, что это так. Таких снов не бывает.

Дорожка уводила с конного двора, проходила мимо огорода и спускалась в сад, где росли деревья с черными листьями. Глянцево-черные яблоки висели на них. Одной стороны тропинки стояли белые ульи. И она знала, что ей уже приходилось их видеть. И там была яблоня, разительно отличающаяся от других.

Она остановилась и уставилась на нее, и воспоминания вливались в нее. Она помнила свою в жизнь в подробностях достаточных, чтобы осознать глупость этой идеи с точки зрения логики; и она стояла здесь, тревожно ожидая собственного решения. Привычные знания о мире утекали прочь. На смену им приходили новые.