Элитология Платона - Павел Карабущенко

Кант считает Платона «самым выдающимся представителем интеллектуализма».[77] По мнению Канта, философский дух Платона через математику и геометрию привел его Я к состоянию величайшего чистого разума, который расширяет познание из самого себя.[78] Кант пишет, что maximum совершенства называется идеалом, а у Платона это — идея. Немец подразделяет умопостигаемое совершенство на «теоретическое» — Бог и «практическое» — нравственное совершенство (нравственная философия). Платон, по его мнению, исследует, главным образом, божественное созерцание, т. е. идею.[79] Идеал у Платона — это «идея божественного рассудка, единичный предмет в его чистом созерцании, самый совершенный из всех видов возможных ценностей и первооснова всех копий и явлений».[80] Антропологическим идеалом является мудрец, т. е. человек, который существует только в мыслях, но который полностью совпадает с идеей мудрости.[81]

Интересные наблюдения по данной проблеме мы находим у И.В.Гете (1749–1832). В первую очередь, Платон интересен Гете как носитель элитарного сознания. Гете восхищается аристократизмом духа афинского философа, который наглядно проявляется в его философии. В «Материалах для истории учения о цвете» Гете дал прекрасную характеристику философии и самой личности Платона: «Платон относится к миру как блаженный дух, которому угодно погостить в нем некоторое время. Для него дело идет не столько о том, чтобы познакомиться с миром, ибо он его уже предполагает, сколько дружески поделиться с ним тем, что он принес с собой и что так необходимо миру. Он стремится в глубины больше для того, чтобы заполнить их своим существом, чем для того, чтобы исследовать их. Он стремится ввысь, движимый тоской снова причаститься своему происхождению».[82] Логика Платона виртуозна и сверхэмпирична; он словно бы боится замарать ее чувственным опытом и оттого парит над ним, демонстрируя мощную технику себедовлеющей мысли. Как мы видим, Гете больше всего интересует само сознание Платона, как яркий образчик сверхэлитарного индивидуального сознания. И действительно, автором «философии идей» мог быть только тот, кто сам является носителем идей высшего порядка. Изучение философского наследия платоновского мировоззрения — уже само по себе есть элитология, а точнее — «элитоперсонализм».

На духовную (и прежде всего психологическую) близость Платона и Г.В.Ф.Гегеля (1770–1831) указывал еще П.Л.Лавров. По его мнению, сближало их то, что и Платон, и Гегель считали, что закон исходит из недр сознания высшего сословия. Поэтому идея государства составляет высшее проявление человеческого духа — «божественное понятие, далее которого нет ничего в философии». Этим, как утверждает Лавров, Гегель исповедует такой же аристократизм, как и Платон, и, может быть, с полным основанием назван философом-аристократом.[83] И действительно, учение об абсолюте и идеале неимоверно сближает обоих этих мыслителей, хотя в работах Гегеля мы можем встретить и достаточно критические замечания в адрес его греческого коллеги.[84]

Гегель лишь однажды в «Философии религии» (1832) достаточно бегло упоминает о характере сословности платоновской республики, никак ровным счетом не комментируя ее элитологические положения. В другом месте этой работы он приводит учение Платона о припоминании, снова упуская из вида разность уровня степени доведения этого знания до сознания различных типов людей. В «Феноменологии духа» (1807) и в «Философии права» (1821) Гегель тоже вполне обходится без элитологического наследия Платона, хотя в этих работах его собственная элитология раскрывается в большей мере, чем во всей остальной его философии.[85]

Ф.В.Й.Шеллинг (1775–1854) продолжает разрабатывать проблему гениальности, придерживаясь в этом вопросе «линии Платона». Согласно его точки зрения, существуют очень немного признаков, исходя из которых в науке можно сделать вывод о наличии гениальности. Гениальность, безусловно, «отсутствует там, где некое целое, каковым является система, создается по частям, как бы складывается из них. И, наоборот, наличие гениальности следует, по-видимому, предположить там, где идея целого, несомненно, предшествует возникновению частей.[86] Это противоречие между частью и целым может быть представлено лишь актом Гения, т. е. посредством неожиданного совпадения бессознательной деятельности с деятельностью сознательной. Другим основанием для предположения о наличии в науке гения может быть то, что человек творит или утверждает нечто, смысл чего ему не может быть полностью ясен либо вследствие условий его времени, либо потому, что это не соответствует другим его высказываниям, следовательно, он как будто сознательно высказывает то, что мог бы выразить лишь бессознательно. Но и эти основания для предположения такого рода могут оказаться обманчивыми. «Гений — по Шеллингу, — отличается от всего того, что не выходит за рамки таланта или умения, своей способностью разрешать противоречие, абсолютное и ничем иным не преодолимое».[87] Шеллинг достаточно часто в трактовке этого вопроса ссылается на авторитет Платона, что само по себе уже примечательно, так как открывает нам имя первоисточника, которым он при этом пользуется.[88]

Хотя Т.Карлейль (1795–1881) нигде специально и не исследует элитологическое наследие Платона, но в его собственном творчестве содержится ряд идей, которые были явно позаимствованы им у древнего грека. В первую очередь, речь идет об историческом элитоперсонализме — восприятие всемирной истории как истории исключительно одной только элиты. В своей книге «Герои, почитание героев и героическое в истории» он утверждает, что «историческая избранность» может определяться только личными качествами человека. «Выдающаяся личность» — это земное воплощение платоновского «идеального человека». Его сочинение ценно тем, что в отличие от Платона, который конструирует идеальный тип элитарного сознания, Карлейль пытается изучить его таким, какой он есть в действительности. Если принять во внимание его романтизм и увлечение «околонаучной фантастикой», то приведенные им суждения вполне могут быть использованы элитологией для описания истории развития элит и элитарного.[89]

То, что объединяет философию Платона и А.Шопенгауэра (1788–1860), так это проблема гениальности, в которой явственно прослеживаются элементы избранности. Одно из произведений А.Шопенгауэра начинается словами «Божественный Платон…» [90] Шопенгауэр конкретно не объясняет, что он имеет в виду. Но из развитой им теории гениальности видно, что он сам является сторонником платоновской элитологии. Наиболее ярко шопенгауэровский элитаризм проявляется в развитой им доктрины взаимоотношения «толпы» и Гения, то, что гениальные произведения часто бывают обречены на непонимание публики; то, что самые благородные создания Гения для тупого большинства всегда останутся книгой за семью печатями.[91]

По мнению А.Шопенгауэра, Гений появляется только как единичное, едва ли не чудовищное исключение. Он врывается в свое время, как комета в орбиты планет, стройному и установленному порядку которых чуждо ее эксцентричное движение. Поэтому Гений обычно живет одиноко — он слишком необычен, чтобы легко встретить равного себе, слишком отличается от других, чтобы дружески общаться с ними. Гений — это, по-существу, «гадкий утенок», которому нет места в своем времени. Его творения создаются на все времена, но признание их начинается большей частью в потомстве. Рядовые же люди живут и умирают со своим временем. Им присуща дисгармония интеллекта и воли, в то время, как главным условием гениальности, по Шопенгауэру, является как раз, напротив, гармония этих двух величин.[92]

В своей знаменитой книге «Воля к власти: опыт переоценки всех ценностей», Ф.Ницше (1844–1900) как второй после Платона «самый элитарный мыслитель всех времен и народов» неоднократно затрагивает тему элитологии своего гениального предшественника. Во-первых, Платон для него родоначальник философии морали, а во-вторых, — он первый философ скептик, который овладел абсолютным скепсисом по отношению ко всем радиционным понятиям предшествующей его традиционной философии.[93]

Ницше признает, что Платон является его собственной «Карикатурой». Он достаточно негативно отзывается о нем, считая, например, что по духу своей этики Платон, так же, как и Сократ, был не эллином, а иудеем; что на него, как представителя «философии добродетели», необходимо смотреть как на спорщика и комедианта.[94] Ницше осуждает Платона за то, что он изобрел абстрактно-совершенного человека, — доброго, справедливого, мудрого: «Совершенно абсурдный «индивид» в себе! — восклицает Ницше, — Противоестественность высшего ранга!..»[95] «Вымышленный мир» Платона глубоко антагонистичен Ницше. Но спросим себя: «А, что собственно говоря, делает сам Ницше»? И получим ответ: «Он создает своего не менее абстрактного сверхчеловека, но… наделяет его совершенно противоположными платоновскому сверхчеловеку характеристиками».[96] Внешне расходясь с Платоном, Ницше внутренне следует проложенному им в элитологии руслу. Вот характерный этому пример: Платон «формулирует идеал этой политики, он описывает ее такой, какой она должна была бы быть, если бы что-нибудь могло быть на сей земле совершенным». Этот «сверхчеловечный» идеал человек никогда не может осуществить вполне, а только с ним соприкоснуться.[97] По его мнению, Платон, как человек с чрезмерно повышенной чувствительностью и мечтательностью, настолько поддался чарам понятия, что невольно стал чтить и боготворить эти понятия, как какую-то идеальную форму. Так диалектика стала для него орудием воли к власти.[98]