ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК - Сергей Кравченко

— Данила! Не хочет идти, тварь!

И не успел князь оскорбиться «тварью», как идущий впереди огромный человек медленно обернулся и изо всех сил ударил Андрея в лицо. Нос хрустнул, свет солнца и снега померк, превратился в кровавую ночь.

Андрей очнулся в каком-то мерзком углу двора у колодца. Он стоял привязанный к дереву. Правая рука была опутана и натянута железной цепью. Цепь уходила в багровый мрак, который постепенно рассеивался под морозным ветерком. Андрей увидел конец цепи, укрепленный на бревне колодезного ворота, и двух людей, удерживающих ворот за ручки. Один из них был до боли знаком князю. А! — именно, до боли! Это был тот здоровяк, который только что ударил его так больно! Но, постой! Доберусь до тебя!

Второй у колодца — чужой какой-то малый смотрел на Андрея нагло, высокомерно, с ненавистью.

«Тебе тоже крышка, щенок!» — подумал Андрей.

Тут эти уроды начали вращать ворот, цепь натянулась, остро повело плечо. Андрей закричал, и мерзавцы перестали крутить.

— Ну, что, господин первосоветник, что ты мне, своему государю посоветуешь?

Андрей узнал царевича Ивана и обмер. До него дошел смысл происходящего. «Они ж убить меня могут!».

— Стража! — заорал Андрей. Он вдруг увидел совсем рядом цепь красных стрелецких кафтанов. — Держи воров!

— Да держим, держим... — насмешливо процедил стрелецкий начальник.

И тогда Андрей Шуйский взмолился. Не к Богу новорожденному, а вот к этому тринадцатилетнему пацану, которого уже и в живых не числил.

— Государь, — завизжал князь, — помилуй ради Господа Христа-а-а! Оставь мою душу на покая-а-ние! Постригусь в монастырь или служить тебе буду ве-ерно-о!

— Мне твоя поганая душа и воровская служба не нужны. Я у тебя только рукав оторву, чтоб знал, как матушкино платье терзать, собака!

Иван навалился на ворот, Сомов поддал со своей стороны, острая боль пронзила плечо, грудь и шею князя Шуйского, он завопил дурно, отчаянно, повис на веревках, забил каблуками в дерево, но быстро стих в смертном беспамятстве.

И скоро кровавый клок отделился от тела боярина и князя Андрея, самоуверенного и недостойного раба Божьего. Главный псарь Данила Сомов отвязал руку в красном рукаве от цепи и спросил бодрым голосом:

— Куда прикажешь девать эту падаль?

— Отдай собакам, — ответил ломким фальцетом Иван, — может съедят, а может и побрезгуют.

Растерзанное тело Андрея выволокли на Соборную площадь и бросили валяться принародно. Руку тоже кинули рядом. Не стали собаки ее есть. Мимо тела и руки стали водить людей партии Шуйских, отлавливаемых по Москве. У Боровицких ворот для них готовили сани и стражников, которые бережно сопровождали заблудших политиков в дальние монастыри на профилактическое покаяние. Только боярин Тучков ускользнул куда-то.

Так давно это было! Вот и Мишку Тучкова достали. Жаль, долго гулял...

Глава 13.

Тризна Красного Платья

Утром в воскресенье 16 июня 1560 года московский люд стекался на Болотную площадь – «Болото». По сути, это был пустырь, где происходили воинские учения и особо зрелищные, просторные казни. Сегодня намечалась казнь.

Москва в те годы представляла простому народу мало развлечений, поэтому некоторые шли на казнь именно за удовольствием, как сейчас ходят на громкие судебные процессы и театральные постановки. Другая часть зрителей присутствовала по долгу гражданской совести. Не могли эти почтенные люди игнорировать призыв государя, прозвучавший через глашатая и в горницах приказных изб.

Но большинство-то явилось на всякий случай, из страху Божьего. Сказали на базаре, что надо прийти, вот и пришли. А то, не пойдешь, так лишат торгового места или по-другому придавят.

Мотив представления был таинственным, интригующим. Никто не знал имени и чина казнимого или казнимых. Количество их оставалось неопределенным. Рассказывали, что в среду в Кремль приволокли откуда-то страшного злодея — ростом в сажень, сам себя шире, борода седая до пояса, ухо рваное, правого глаза нет, зубы – железные. Потом поступило уточнение, что нету левого глаза, уши пока на месте, на лбу выжжено «ВОР», борода — черная. Сообщников у него будто бы сорок. Ну, будь по-вашему, — два сорока.

Расходились также версии вины. Некоторые, не слишком крепкие на голову торговцы – зеленщики, пряничники, пирожники – божились, что злодей умышлял на жизнь митрополита и государя. Но люди солидные – владельцы скобяных и иконных лавок – уверенно опровергали разносчиков: дело было в колдовстве! Далее следовало крестное знамение, после чего желающих спорить не находилось.

Версию покушения еще можно было обсуждать: как, да чем, да из-за какого угла покушались; но колдовство – тема опасная! – тут лучше помалкивать. Вот и молчали. Надеялись на разъяснение по ходу казни. Впрочем, среди толпы нашлось-таки несколько пар азартных мужичков, которые еще с вечера побились об заклад о смысле вины. Теперь они жались в кучку поближе к сосновому настилу с плахой и виселицей, внимательно наблюдали за выборным хранителем заклада, — чтоб не сбежал с деньгами.

Толпа отдыхала, не проявляя нетерпения. Разносчики пришли на казнь со своими коробами и торговали даже живее, чем обычно. В торговых рядах покупатель ходит-бродит, приценивается по десять раз. А тут стоит смирно, настроение у него праздничное — потребительское, а не хозяйское – скуповатое. Пирожки и ранние яблоки улетают в миг, а главное — распродать все мясное до казни, а то потом могло не пойти.

Наконец появились подручные палача. Пара молодых, но синеватых ребят притащила ящик с инструментами. Подручные влезли на помост, причем один чуть не свалился и долго матерился, потирая колено. Парни стали раскладывать железяки на помосте, а ближние зрители погрузились в короткое блаженство, какое бывает у русского человека, наблюдающего профессиональную работу. В те немногие минуты, пока не нагрянуло начальство, люди успели добродушно обсудить с подручными погоду, устройство настила и что давно пора выстроить каменное лобное место, как на Красной площади. Ребята отвечали, что да, пора, только здесь бывают разливы и земля непрочная, каменной кладки не вынесет. На вопрос: кого казним сегодня? — ответ хоть и последовал, но был как бы не в ответ: «Злодеев, кого ж еще», — равнодушно протянул длинный парень. Другой сморщился. Но не от бдительности, а от боли в ушибленной коленке.

Парни закончили мелкую возню, и народ понял, что казнь будет «холодная» – без раскаленного железа, без варки в котлах, без заливки расплавленной меди в болтливое или несытое горло.

Забавно выглядели зрители сверху, от плахи. Они плавно покачивались длинной, спокойной волной, хаотически вращали головами, бормотали вполголоса.

«Столько голов вовек не срубить», — тихо сказал «ушибленный». «Отчего ж, — возразил «длинный», — рубили и больше, только до нас. Государев дед, говорят, устраивал неплохие казни, народу нравилось».

В подтверждение этих слов толпа ожила, завертела нерубленными головами, загудела. Вдали показались пики конных стражников, и с помоста стало видно несколько повозок. В первой телеге везли связанного по рукам и ногам злодея. Это был действительно крупный старик с похудевшим лицом, не седой и не черной, а пегой какой-то бородой, двумя неподвижными глазами и рассеченной губой.

Следом ехал палач Замоскворецкой стороны – обычный мужик в холщовой рубахе, каких и сейчас немало встречается в мясных рядах. С ним сидел совсем молодой подьячий по воровским делам. Еще одна повозка, небогатого, но крепкого вида везла монаха в замызганной рясе с клобуком, надвинутым на глаза.

Не успели телеги приблизиться к краю толпы, как откуда-то выскочили пешие стрельцы, бесцеремонно раздвинули народ рукоятями бердышей, проложили дорогу процессии и оцепили место казни по кругу. Передние ряды с пониманием отодвинулись от помоста.

Спорщики плотнее обступили держателя заклада и раскрыли рты в ожидании. Один, самый азартный мужичок, курчавый и маленький, даже притопывал в нетерпении и высматривал левым глазом разносчика медовухи, чтобы немедленно пропить выигрыш. Он ставил на «черное» – на колдовство.

Казнь началась размеренно, но как-то нервно. Не чувствовалось в ней обычного равнодушия наших казней, когда приговор бесповоротен, обжалованью не подлежит, враг разоблачен, покаялся, принял свою участь. Палач тоже смотрит на дело, как на конченное. Он давно проиграл в голове все свои движения. Так что, казнь уже как бы состоялась, и все это понимают. Любопытно только нескольким новичкам среди зрителей.

На этот раз было не так. Имя врага оставалось неизвестным, «подвиг» его тоже. И ненависть нависала над лобным местом с момента привоза вора. Народ насторожил уши.

— Вор!.. – пауза, — ... мерзкий именем и гнусный злодейством, — начал мальчишка-подьячий, – прескаредно умышлял..., – тут последовали выдох и вдох, и уже со следующим выдохом вылетело страшное, но предсказуемое: — ... на жизнь Государя!