Тридцатая любовь Марины - Владимир Сорокин

Ее лицо слегка осунулось, но глаза сияли все тем же таинственным черным огнем, щеки были бледны.

Марина обняла ее и прижалась, словно ребенок к матери.

– Хорошая ночка была? – шепнула Мария.

– Да…

– Наша первая брачная. Поздравляю тебя, птичка…

Они поцеловались.

Еще сонными глазами Марина разглядывала красивую грудь с маленькими сосками, длинную шею, спрятавшийся в складке пупок, темнеющий внизу пах. Все было рядом – чужое, раньше недоступное, все можно было потрогать и разглядеть.

– Так необычно… – проговорила она, проводя рукой по плечу Марии.

–Что?

– Ну… все… никогда не знала, что женщины могут любить друг друга…

– Могут. Еще как…

– Даже не верится…

– Но ты-то веришь в это?

Марина вздохнула, вспоминая прелесть прошедшей ночи:

– Конечно…

– А любишь меня?

– Люблю.

– Скажи еще.

– Люблю.

– Еще, птичка, еще…

– Люблю… люблю…

Они обнялись…

Через минуту Маша, набросив на плечи бабушкин халат, жарила на кухне яичницу, а Марина – голая, с распущенными волосами – играла свой сокровенный Тринадцатый, звучащий в это утро ново и не до конца понятно, страстно и сурово-возвышенно, нежно и пастельно-сдержанно.

– Вот здесь остановимся, – Марина протянула толстяку два рубля, покосилась на мелькнувшие за окном часы, – Десять шестого… опаздываю, как всегда…

Изнутри дверца оказалась более податливой, Марина вылезла и побежала вверх по Старой площади. Свернув в тесный Никитинков переулок, заспешила к трехэтажному стеклянному зданию рядом с церквушкой.

Покуривая, Леонид Петрович прохаживался чуть поодаль. Воротник его коротенькой дубленки был поднят, нерповая шапочка с козырьком съехала на глаза.

Запыхавшаяся Марина подошла, тронула его за локоть:

– Привет… давно ждешь?

Он улыбнулся, бросил сигарету:

– Рад видеть тебя. Что, зашилась на работе?

– Ага… ой… не отдышусь никак… у вас от метро подъем такой…

– А как же. Мы на горе стоим. Это понятно, – заулыбался он, полагая, что сказал что-то остроумное, – Ну, пошли.

На ходу он достал из кармана талончик, протянул ей.

– Спасибо…

Марина проскользнула в стеклянную дверь, предупредительно отведенную Леонидом Петровичем и оказалась в просторном вестибюле, где у пластмассовой проходной топтались двое в штатском.

Марина показала им талончик, а Леонид Петрович свое красное удостоверение заведующего сектором ЦК КПСС.

Высокий широколицый блондин кивнул, они прошли и стали подниматься по просторной винтовой лестнице. Впереди никого не было, Леонид Петрович быстро обнял ее и поцеловал в губы.

Марина улыбнулась, провела рукой по миловидному морщинистому лицу с приветливыми глазами и белыми щеточками седых висков, выглядывавших из-под шапки.

Он снова поцеловал ее.

Сверху стали спускаться, весело переговариваясь.

Леонид Петрович отстранился и пошел рядом, растерянно улыбаясь и глядя под ноги.

Они свернули на второй этаж. Здесь располагалась уютная диетическая столовая и светился неоном стеклянный прилавок отдела заказов, возле которого стояло человека четыре.

Две полные женщины в белых фартуках и шапочках расторопно отпускали коробки с заказами, накалывая талончики на спицу.

Марина протянула свой, розовощекая баба с лисьим носиком взяла, подала ей коробку, перетянутую шпагатом и положила сверху листок с перечнем.

Марина кивнула, снимая заказ со стойки, но пальцы Леонида Петровича оттерли, отняли и понесли.

– Настоящий джентльмен, – благодарно хмыкнула Марина.

– Ага… Тебе в буфете не нужно ничего? – Да куда еще…

На этот раз лестница встретила медленно поднимающимися одиночками и третьего поцелуя не последовало…

На улице Марина открыла сумочку: – Леня, сколько я должна?

– Закрой, закрой… – пробормотал он, – Пошли провожу тебя.

– Нет, ну серьезно, сколько?

– Нисколько.

– Лень. это нехорошо.

– Хорошо, хорошо… Пошли…

Они вышли из переулка и двинулись вниз к метро мимо длинных зданий ЦК и МГК.

Спускаться отсюда было гораздо легче, чем подниматься.

Леонид Петрович закурил, не предложив Марине:

– Как у тебя дела?

– Какие?

– Всякие…

– По-всякому. А вообще хорошо. Вот заказ цековский получила…

– А со временем как? – Туговато. – А в субботу? –Да я не знаю, Лень…

– Поехали ко мне на дачу? Там так хорошо щас. Пусто…

– А твои где?

– Дома…

– Посмотрим…

Он замолчал, часто отпуская дым свежему весеннему ветерку. Надвинутая на глаза шапка придавала его лицу угрюмый вид.

– Как на работе? – равнодушно спросила Марина.

– Все в норме…

– Трясет вас Юрий Владимирович?

– Слегка…

– Ничего себе слегка… Вон перетасовки какие. У тебя ж начальника сняли…

– Ну и что. Все равно работаем по-старому…

– А тебя почему не снимают?

– Не знаю. Заслужил, наверно…

«Не пизди, Ленечка», – подумала Марина, с улыбкой поглядывая на него, – «Не ты заслужил, а твой брат, генерал-майор КГБ, который так глупо и безнадежно клеился ко мне в вашем сочинском санатории…»

Она вспомнила полного, косноязычного Сергея Петровича, спускавшегося в столовую в неизменном шерстяном тренировочном костюме, и засмеялась.

– Что? – устало посмотрел на нее Леонид Петрович.

– Ничего, ничего…

Он бросил окурок:

– Ну так я позвоню тебе утром, а?

– Звони…

Марина взяла у него коробку:

– Спасибо тебе…

–Да не за что, Мариш. До субботы.

Его пальцы украдкой пожали ее запястье.

Марина кивнула и стала спускаться в подземный переход по залитым жидкой грязью ступеням.

Метро было переполнено. В поезде ей уступил место какой-то подвыпивший мужчина, по виду стопроцентный слесарь.

Марина села и, не вслушиваясь в его сбивчивые портвейновые речи сверху, вытянула из-под бечевки опись заказа:

март 1983

Колбаса сырокопченая 1 4-24 4-24

Кета с/посола 0,5 7-81 3-91

Икра кетовая 1/140 1 4-20 4-20

Икра зернистая 1/56 1 3-00 3-00

Крабы 1/420 1 2-40 2-40

Печень трески 1 /320 1 0-95 0-95

Огурцы консерв. 1/510 2 0-44 0-88

Говядина тушеная 1/250 2 0-68 1-36

Судак в томатном соусе 1/350 1 0-58 0-58

Ветчина 1/454 1 1-90 1-90

Язык в желе 1/350 1 1-23 1-23

Коробка 0-32

Конверты 0-03

Итого 25-00

«Четвертак подарил мне», – подумала Марина, 6пряча листок в карман, – «А заказики ничего у них. Ребята будут рады…»

Слесарь что-то бормотал наверху, уцепившиськостлявой рукой за поручень.

Марина посмотрела на него.

Темно-синее демисезонное пальто с огромными черными пуговицами, засаленными лацканами и обертыми полами нелепо топорщилось на его худощаво скособочившейся фигуре. Свободная рука сжимала сетку с завернутой в «вечерку» сменой белья, широкие коричневые брюки вглухую наползали на грязные ботинки. На голове косо сидела серая в крапинку кепка, пестрый шарф торчал под небритой челюстью.

От слесаря пахло винным перегаром, табаком и нищетой, той самой – обыденной и привычной, бодрой и убогой, в существование которой так упорно не хотел верить улыбающийся Марине слесарь.

Подняв руку с болтающейся сеткой, он отдал честь, приложил к свежестриженному виску два свободных пальца с грязными толстыми ногтями:

– Ваше… это… очень рад… рад… вот так…

Сетка болталась у его груди…

Больше всего на свете Марина ненавидела Советскую власть.

Она ненавидела государство, пропитанное кровью и ложью, расползающееся багровой раковой опухолью на нежно-голубом теле Земли.

Насилие всегда отзывалось болью в сердце Марины.

Еще в детстве, читая книжки про средневековых героев, гибнущих на кострах, она обливалась слезами, бессильно сжимая кулачки. Тогда, казалось, что и ее волосы трещат вместе с пшеничными прядями Жанны д'Арк, руки хрустят, зажатые палачами Остапа в страшные тиски, а ноги терзают чудовищные «испанские сапоги», предназначенные для Томмазо Кампанеллы.

Она ненавидела инквизицию, ненавидела Куклуксклан. ненавидела генерала Галифе.

В семнадцать лет Марина столкнулась с хиппи. Они открыли ей глаза на окружающий мир, стали давать книжки, от которых шло что-то новое, истинное и светлое, за что и умереть не жаль.

Дважды она попадала в милицию, и эти люди в грязно-голубых рубашках, с тупыми самодовольными мордами навсегда перешли в стан ее врагов. Это они стреляли в Линкольна, жгли Коперника, вешали Пестеля.

Один раз Солнце взял ее «на чтение».

Читал Войнович на квартире одного пианиста. Так Марина познакомилась с диссидентами.

За месяц ее мировоззрение поменялось до неузнаваемости.

Она узнала что такое Сталин. Она впервые оглянулась и с ужасом разглядела мир. в котором жила, живет и будет жить.

«Господи», – думала она, – «Да это место на Земле просто отдано дьяволу, как Иов!»