Принц Галлии - Олег Авраменко

Но Филипп покачал головой:

— Это не меняет дела. Все равно я должен ехать.

— Глупец! Тебе сильно хочется быть выгнанным в шею?

— Нет, вовсе не хочется. Но поступить, как советуешь ты, значит признать свою вину. А я не чувствую себя виновным, я не собираюсь скрываться от гнева отца. Пусть он сам прогонит меня, так моя совесть будет чиста.

— А если для очистки твоей совести отец решит упрятать тебя в темницу?

Филипп поежился.

— Все равно, — сказал он, храбрясь. — Все равно.

— Упрямец ты этакий! — проворчал Гастон. — Хорошо, я поеду с тобой. Где мне деваться, раз уж я сам эту кашу заварил!

Глава VII

Изгнание

— Прошу прощения, монсеньор, — виновато произнес начальник городской стражи, встречавший Филиппа и его друзей на подъемном мосту у главных ворот Тараскона. По всему было видно, что сейчас он предпочел бы находиться где-нибудь другом месте, только не здесь. — Господин герцог, отец ваш, строго-настрого велел не впускать ваше высочество ни в город, ни тем более во дворец… Право, мне очень неловко, — смущенно добавил начальник стражи после короткой паузы. — Ведь вы знаете, как мы к вам относимся. Но приказ есть приказ, мы люди военные и привыкли повиноваться… Вы уж не обессудьте, монсеньор…

— Все в порядке, не беспокойтесь, — сказал Филипп, спешившись; его примеру последовали остальные молодые люди. — Я приехал лишь затем, чтобы сообщить отцу о происшедшем. Но вижу, это сделали и без меня.

— Слухами земля полнится, монсеньор. Ваш отец в ярости, и вам лучше не попадаться ему на глаза. Он хотел было издать указ о вашем аресте, но, слава Богу, преподобные отцы сумели отговорить его.

— Преподобные отцы? — переспросил Филипп, делая ударение на множественном числе.

— Падре Антонио и падре Марк, — пояснил начальник стражи, — какой-то священнослужитель из Тулузы. Он прибыл сегодня днем с посланием от его преосвященства архиепископа.

— Понятно, — сказал Филипп. — Наверное, мы с ним разминулись. Да, кстати, я хотел бы переговорить с доном Антонио. Может, он согласится поехать со мной в Кантабрию.

Начальник стражи утвердительно кивнул:

— В его согласии можете не сомневаться. Его преподобие, узнав о случившемся, немедля изъявил желание покинуть Тараскон и последовать за вашим высочеством, куда бы вы ни направились. Как раз сейчас он занят сбором ваших вещей.

— Вот и хорошо. Я не стану отвлекать его, так что будьте любезны, передайте ему, что я буду ждать его в Кастель-Фьеро.

— Непременно передам, монсеньор.

Филипп хотел еще что-то добавить, но не успел. В это самое время у ворот возникла суматоха, послышался громкий, не терпящий возражений приказ: «Дорогу его светлости!». Толпа зевак, собравшихся перед мостом, поспешно расступилась, освобождая проход. Начальник городской стражи тотчас вытянулся по струнке. Выражение его лица стало непроницаемым.

К мосту приближался герцог. Он шел быстрой походкой, держась неестественно прямо, как всегда, когда испытывал крайнее раздражение. Его сопровождали телохранители и двое слуг с факелами.

Вслед за герцогом шло несколько его дворян, а также два духовных лица — падре Антонио и молодой человек лет двадцати восьми, одетый в длинную мантию черного цвета, обычный по тем временам дорожный наряд высокопоставленных священнослужителей. Преподобные отцы тихо о чем-то переговаривались и перебирали на ходу четки.

Герцог остановился в трех шагах от Филиппа — резко, не замедляя шаг, а просто прекратив в какой-то момент свое движение. Начисто проигнорировав почтительные приветствия молодых людей, он вперил в Филиппа жесткий взгляд и ледяным тоном заговорил:

— Сударь, вашему проступку нет оправдания. Заявив о своих претензиях на то, что по праву вам не принадлежит, вы поставили себя вне закона, и я отрекаюсь от вас как от своего сына. Вам уже четырнадцать лет, отныне вы лишь граф Кантабрии и Андорры и более никто. Забудьте дорогу к этому дому, который когда-то был для вас родным. Вам я сказал все.

Затем он смерил гневным взглядом спутников Филиппа.

— А с вами, господа, я вообще не хочу разговаривать. Вы, в большинстве своем взрослые сеньоры, пошли на поводу у честолюбивого юнца, чей разум помутился от жажды власти. Вы затеяли это смехотворное представление, чтобы угодить его бессмысленным амбициям. Вы провоцируете мятеж, междоусобицу! Хочу надеяться, что в последствии вы осознаете свои ошибки и одумаетесь. Прежде всего, это касается вас, племянник. — Он сурово посмотрел на Гастона. — При вашем высоком положении вам не пристало пускаться в авантюры. Это несовместимо с тем постом, который вы занимаете, поэтому я лишаю вас звания верховного судьи — вы оказались недостойным его.

Гастон отрицательно покачал головой:

— Смею заметить, государь мой дядя, что это не ваша прерогатива. Верховным судьей меня назначил Сенат, и лишь он вправе сместить меня с этой должности. И пока я верховный судья Беарна, я буду продолжать исполнять свои обязанности, которые, в частности, состоят в том, чтобы вершить правосудие в тех случаях, когда вы закрываете глаза на творящуюся несправедливость, когда возникают сомнения в беспристрастности вашего суда. Я не мог самолично привлечь ваших сыновей Гийома и Робера к ответственности за их гнусные выходки, потому как вы оказали им покровительство. Но я имею право инициировать процесс отрешения их от наследства — что, собственно, я и делаю.

— Замолчите! — раздраженно рявкнул герцог, переходя от ярости к бешенству. — Ни слова больше! Я не желаю вас слушать! Полагаю, Сенату хватить мудрости избавиться от верховного судьи, запятнавшего себя участием в мятеже против законной власти. А теперь убирайтесь прочь! Все! И вас, сударь, это касается в первую очередь, — вновь обратился он к Филиппу. — Вы не сын мне больше. Я отрекся от вас.

— Я сейчас же уеду, — спокойно ответил Филипп, глядя ему прямо в глаза. — Но имейте в виду: я не принимаю вашего отречения. Я по-прежнему буду чтить и уважать вас, как своего отца… насколько это будет в моих силах. Может, сегодня мы видимся в последний раз, поэтому я скажу вам все, что думаю. Вы никогда не любили меня, порой вы меня ненавидели, обвиняя в преступлении, которого я не совершал. Видя во мне не живого человека, а олицетворение всех обрушившихся на вас несчастий, вы лишь терпели меня — единственно потому, что в глазах общества я считался вашим сыном. Вы не утруждали себя быть справедливым со мной, нередко вы причиняли мне боль, но в моем сердце нет злобы — а только печаль. Печаль о том, что вы не смогли одолеть в себе ненависть, порожденную горем. Печаль о том, что я потерял отца, едва лишь родившись, что всю жизнь вы грубо отталкивали меня в ответ на мои попытки сблизиться с вами… Бог вам судья, отец, и я буду молить Всевышнего, чтобы он даровал вам прощение. — На какое-то мгновение Филипп умолк, переводя дыхание. Кроме всего прочего, его немного смущал пристальный взгляд молодого прелата в черном, который ни на секунду не отводил от него глаз. — От претензий на наследство я не откажусь. Не буду лукавить: я сам не знаю доподлинно, чего во мне больше — жажды власти или заботы о чести и достоинстве нашего рода. Полагаю, что и того и другого поровну… Да, вот еще что. Завтра я женюсь. И как ваш сын я смиренно прошу, если не отцовского благословения, так хотя бы согласия вашего на мой брак.

— Ага! — произнес герцог и испытующе поглядел на Гастона. — Так вот чем было куплено ваше участие в этой авантюре!

Д’Альбре удрученно вздохнул и в ответ развел руками.

— Увы, нет. Амелина здесь ни при чем. Это двоюродная сестра Эрнана де Шатофьера.

Брови герцога поползли вверх. Дядя Эрнана, младший брат его отца, имел двух дочерей, старшей из которых еще не исполнилось восьми лет.

— Речь идет о моей кузине по матери, — уточнил Шатофьер.

Получив это разъяснение, герцог несколько раз моргнул, затем губы его искривились в презрительной усмешке:

— Ах, вот оно что! А я-то совсем забыл об этом семействе нищих оборванцев… — Тут к нему пришло понимание ситуации, и он грозно взглянул на Филиппа: — Вы это серьезно?!

— Да, — твердо ответил тот.

— Вам мало того, что вы натворили? Теперь вы хотите унизить мезальянсом весь наш род! Нет, определенно, вы сошли с ума! Если у вас осталась еще хоть толика здравомыслия, хоть капля уважения ко мне, к памяти наших предков, вы должны оставить свою затею.

Филипп упрямо покачал головой:

— Это исключено. В отличие от вас, я не считаю, что мой предстоящий брак унизит достоинство нашего рода и оскорбит память предков. А коль скоро речь зашла о предках, то должен напомнить вам, что основатель нашей династии был незаконнорожденный, мало того — зачатый в прелюбодеянии. К тому же, насколько мне известно, Карл Бастард был не единственным бастардом в нашем роду, а бастарды в глазах того самого света, мнением которого вы так дорожите, ничем не лучше мезальянса, на который я иду.